Короли Вероны - Дэвид Бликст

Глаза девушки затуманились — несомненно, от испуга. Очень уж грубо Моссо ее схватил. Однако она оставалась непреклонна.

— Пожалуйста, подавайте. А пока отпустите меня, или я тоже подам на вас в суд за домогательства!

Книготорговец дрожал куда сильнее девушки. Он расцепил мертвую хватку и посторонился.

— Умоляю вас, синьорина! Если я потеряю этот контракт, жена меня убьет.

Девушка только поджала губы.

— Утройте заказ и добавьте автору еще десять процентов с продаж.

Девушка дождалась, пока книготорговец энергично закивает — первый его кивок не внушил ей доверия, — и лишь тогда сообщила, что сегодня же синьору Моссо доставят новый контракт на подпись.

Моссо испустил вздох облегчения.

— Простите, синьорина.

Девушка сверлила его глазами до тех пор, пока он не убрался с дороги, позволив ей выйти на улицу. Она ускорила шаг, но вслед ей летело подобострастное: «А как забавно он пишет о жителях Сиены! Вот это остроумие!» Моссо смотрел вслед девушке, пока она не скрылась из виду. Ссора, начатая из-за гордыни, обойдется ему в кругленькую сумму. И как же не хотелось признавать, что в делах его обошла тринадцатилетняя девчонка!

— Чего глаза пялишь? — рявкнул Моссо на своего помощника. — Живо за работу! — И, сам встав за прилавок, принялся расхваливать товар: — «Ад»! «Ад» великого Данте! Только у нас, только для вас! Единственная лавка в квартале, лучшая цена в городе! Прочтите лучшую эпическую поэму со времен Гомера! Более дерзкая, чем «Одиссея», более захватывающая, чем «Энеида»! Сойдите в ад вместе с Данте, потерянным сыном Флоренции…

Свернув за угол, Антония Алагьери прислонилась к стене. Она едва дышала. Тот факт, что она одержала верх над книготорговцем, немало пугал Антонию. Матери это не понравится. Опять скажет: «Такое поведение недостойно девушки из благородной семьи». Антония откинула со лба волосы мышиного цвета (она пока не доросла до головного убора, без которого нельзя показываться на людях) и прикрыла глаза. Несколько раз глубоко вздохнув, девушка продолжала путь.

Теперь она пробиралась сквозь толпу. Сгущались тучи. У понте Веккио, у Мартокуса, Антония замедлила шаг. Статуя представляла собой останки древнего бога войны, который являлся покровителем Флоренции задолго до рождения Иоанна Крестителя. Как обычно, девушка взглянула в искаженное временем и яростью мраморное лицо бога и прошептала: «Прости их. Пожалуйста, прости их, а его верни домой».

Об этом говорилось в стихе 13-м: Флоренция отвернулась от Марса, и за это ее ждут вечные междоусобицы, уносящие жизни подобно чуме. Именно из-за междоусобиц в жизнь Антонии вошла великая несправедливость.

«Верни его домой». Перед мысленным взором девушки встала обложка пизанской книги с оттиском портрета Данте. Антония напрягла воображение так, что почти могла различить его черты — а ведь ей пока не доводилось посмотреть ему в лицо. Когда Данте вынудили покинуть Флоренцию навсегда, когда его изгнали, Антонию еще качали в колыбели.

Однако потеря была не так велика, как могло показаться. Да, Антония с трудом представляла себе лицо своего отца; зато она читала все его произведения, а значит, понимала его душу. Поэмы, послания, канцоны и особенно письма. В первые годы изгнания Данте время от времени писал жене, даже не упоминая об Антонии. Однако в нежном девятилетнем возрасте девочка написала записку и вложила ее в письмо, отправленное матерью. Записка касалась поэмы Данте, присланной во Флоренцию и отданной переписчику. Антония прочитала поэму и тайком исправила в ней одну ссылку, прежде чем произведение ушло в переписку. Данте, цитируя Катулла, упомянул не того Цезаря: получалось, что римский поэт жил во времена императора Августа. Это была явная ошибка, поскольку Катулл прославился именно своими едкими сатирами на Гая Юлия Цезаря.

Антония внесла исправление и написала отцу напрямую, извиняясь за самовольные изменения. Письмо, короткое и сухое, но адресованное лично ей, пришло через три месяца.

«Исправление было обоснованным, хотя ошибку допустил не я, а твой брат Джованни, чьи навыки письма под диктовку еще менее удовлетворительны, чем его же представления о гигиене. Я тебе благодарен, поскольку вокруг поэмы теперь не возникнет кривотолков, однако ты должна понять, как я не люблю вмешательств в мое творчество. Никогда больше не поступай подобным образом. Твой любящий отец, и так далее, и тому подобное».

Этот лист бумаги с несколькими скупыми строчками от человека, известного чрезмерной словоохотливостью в письмах, стал главным сокровищем маленькой Антонии. Девочке хотелось ответить тотчас же, однако у нее достало ума воздержаться до тех пор, пока не появится подходящая тема.

Долго ждать не пришлось. Всего через две недели Чеччо Анджиолиери украл несколько строк из ранней работы Данте и вставил их в собственную новую поэму. Антония немедленно сообщила об этом отцу, тот вскипел и в ядовитой диатрибе прошелся по поводу таланта и умственных способностей Анджиолиери. Данте просил опубликовать диатрибу во Флоренции. Письмо было адресовано не Джемме, его жене, а лично Антонии. С этого дня девочка стала посредницей между поэтом и флорентийскими издателями.

Раз от разу письма Данте дочери становились все длиннее; к тому времени, как Антонии исполнилось десять, поэт уже считал ее равной своим остальным корреспондентам. «Я очень тоскую по ней», — написал Данте в 1312 году, сразу после смерти Джованни, накануне одиннадцатилетия Антонии. Поэт имел в виду не мать Антонии, а женщину, завладевшую его душой, когда ему было всего девять лет, — Беатриче Портинари.

«Ее нет в живых уже более двух десятилетий, дольше, чем она благословляла землю своим присутствием. Хотя она живет в моих мыслях и словах — огромная часть которых была написана для нее, — мне с каждым днем труднее помнить ее лицо. Наверно, я старею. Глаза начали подводить меня. Однако самым черным днем я назову тот, когда ослепнет моя память. Я знаю, что ее душу сейчас лелеют небеса, но тем горше моя земная юдоль. Я ощущаю ее присутствие, только когда пишу к ней. А с недавних пор я не в силах написать к ней ни слова — я чувствую, что она действительно умерла».

Ответ Антонии был прост. Она написала:

«В дальнейшем Вы можете называть меня Беатриче».

С того дня письма Данте к дочери изменились совершенно. Раньше он ограничивался страницей — теперь едва укладывался в десять-двенадцать страниц. Раньше писал четыре раза в год — теперь каждые две недели. В то же время Данте совсем перестал писать Джемме. «Передай своей матери, что ее сыновья здоровы», — добавлял он в конце, не удосуживаясь справиться о здоровье самой Джеммы. Данте больше не скупился на слова: как раньше, он писал о поэзии, но не только о ней. Данте рассказывал о каждом самом малом происшествии, излагал каждую мысль, его посетившую. Все, что, по его разумению, могло заинтересовать возлюбленную Беатриче, находило отражение в письмах. Они стали длинными и зачастую бессвязными. Порой казалось, что поэт сам не помнит, к которой Беатриче обращается, но Антония и это принимала. В жизни отца она играла особую роль. Стихи Данте стали особенно вдохновенными, и девочка с великой радостью думала, что в этом есть и ее заслуга.