Через реку - Джон Голсуорси

– На редкость удачно, Динни, – рассказывала она. – Фасад выходит на юг, есть гараж, конюшня на два стойла, хороший сад, службы, центральное отопление, – словом, все что надо. Он собирается переехать в конце мая. Крыша – старая, черепичная; поэтому я посоветовала ему выкрасить ставни в светло-серый цвет. Дом в самом деле очень удобный и просторный.

– Послушать тебя, так он просто сказочный. Надеюсь, теперь ты будешь ездить на службу туда, а не в Темпл?

– Да. Дорнфорд решил перебраться не то в Пемпкорт, не то в Брик Билдингс, – не помню точно. Знаешь, Динни, я просто удивляюсь; как это его не объявили моим соответчиком. Я вижусь с ним гораздо чаще, чем с Тони.

Больше о «деле» речь не заходила. Оно, вероятно, должно было слушаться одним из первых, сразу после неопротестованных исков, и в Конда форде царило затишье перед бурей.

К этой теме вернулись лишь в воскресенье, после завтрака, когда Дорнфорд спросил:

– Вы будете в суде на слушании дела вашей сестры, Динни?

– Я должна быть.

– Боюсь, что вы придёте в ярость. Обвинение поддерживает Брок, а он, если захочет, доймёт кого угодно, особенно когда сталкивался с явным запирательством, как в данном случае. Потому его и выбрали. Клер придётся крепко взять себя в руки.

Динни вспомнила, как "очень молодой" Роджер говорил ей, что предпочёл бы видеть на месте Клер её.

– Надеюсь, вы ей это внушите?

– Я предварительно выслушаю её показания и устрою репетицию перекрёстного допроса. Но угадать, как Броу повернёт дело, – невозможно.

– А вы сами придёте на суд?

– Если смогу. Но шансов мало, – вероятно, буду занят.

– Долго протянется разбирательство?

– Боюсь, что несколько дней.

Динни вздохнула.

– Бедный отец! А у Клер надёжный защитник?

– Да. Инстон. Но ему сильно помешает её нежелание рассказать о том, что произошло на Цейлоне.

– Вы же знаете, решение Клер окончательно. Она об этом не скажет.

– Разделяю её чувства, но боюсь, что это всё погубит.

– И пускай, – возразила Динни. – Я хочу, чтобы она стала свободной. А больше всего мне жаль Тони Крума.

– Почему?

– Он – единственный из трёх, который любит.

– Понятно, – отозвался Дорнфорд и умолк. Динни стало жаль его.

– Вы не прочь прогуляться?

– С восторгом!

– Мы пойдём лесом, и я покажу вам место, где Черрел убил вепря и завоевал наследницу де Канфоров, как гласит наш геральдический герб. А у вас в Шропшире тоже есть фамильные легенды?

– Конечно, есть, но ведь поместье ушло от нас. Его продали после смерти моего отца: нас было шестеро, а денег – ни пенса.

– Ох, как это ужасно, когда семья лишается своих корней! – вздохнула Динни.

Дорнфорд улыбнулся:

– "Живой осел лучше мёртвого льва".

Они шли через рощу, и он описывал ей свой новый дом, ловко выспрашивая девушку о её вкусах.

Наконец они выбрались на осевшую дорогу, которая вела к холму, заросшему боярышником.

– Вот это место. Здесь тогда, наверно, был дремучий лес. В детстве мы устраивали тут пикники.

Дорнфорд глубоко втянул в себя воздух.

– Настоящий английский пейзаж – ничто не бросается в глаза и все бесконечно прекрасно.

– Чарующий вид!

– Верно сказано.

Он расстелил свой дождевик на склоне холма:

– Садитесь и покурим.

Динни села:

– Вы сами тоже садитесь рядом, – земля ещё сырая.

Он сидел подле неё, обхватив руками колени и тихо попыхивая трубкой, а девушка думала: "Если не считать дяди Эдриена, впервые вижу такого сдержанного и деликатного человека".

– Было бы совсем замечательно, если бы ещё выскочил вепрь, – сказал Дорнфорд.

– "Член парламента убивает вепря у подножья Чилтернских холмов", поддразнила его Динни, но воздержалась прибавить: "И завоёвывает сердце дамы".

– Как ветер клонит дрок! Ещё три недели, и все здесь зазеленеет.

Сейчас самое лучшее время года. Впрочем, нет, – бабье лето, наверно, ещё лучше. А вам какая пора по душе, Динни?

– Когда всё цветёт.

– Гм… И ещё жатва. Бескрайние хлеба, должно быть, – великолепное зрелище.

– Они как раз поспели, когда разразилась война. За два дня до её начала мы устроили здесь пикник и смотрели, как всходит луна. Как вы думаете, мистер Дорнфорд, многие ли из тех, кто воевал, действительно сражались за Англию?

– Практически – все. Кто за тот или иной уголок страны, кто просто за улицы, автобусы и запах жареной рыбы. Я лично дрался за Шрусбери и Оксфорд. Кстати, меня зовут Юстейс.

– Запомню. А теперь, пожалуй, пойдём, а то опоздаем к чаю.

Всю дорогу домой их разговор сводился к певчим птицам и названиям растений.

– Благодарю за прогулку, – сказал Дорнфорд.

– Я тоже прошлась с удовольствием.

Эта прогулка как-то очень успокоительно подействовала на Динни.

Выходит, с ним можно говорить и не касаясь любовной темы.

В понедельник на пасху ветер дул с юго-запада. Дорнфорд целый час мирно репетировал с Клер её роль на суде, а затем, невзирая на дождь, отправился с ней кататься верхом. Динни потратила утро, подготовляя дом к весенней уборке и чистке мебели на то время, когда семья будет в городе. Её родители собирались остановиться на Маунт-стрит, она сама с Клер – у Флёр. После завтрака она совершила с генералом обход нового свинарника, постройка которого затягивалась, так как местный подрядчик не торопил своих рабочих, стремясь занять их здесь как можно дольше. Только после чая Динни осталась наедине с Дорнфордом.

– Ну, – объявил он, – думаю, что ваша сестра справится, если, конечно, сумеет сохранить самообладание.

– Клер бывает подчас очень резкой.

– Плохо. Адвокаты не любят, когда их срезает непосвящённый, да ещё в присутствии их же коллег. Судьи тоже не любят.

– Да, но её не заставишь плясать под чужую дудку.

– Восставать против освящённых веками институтов – неразумно: они слишком хорошо защищены.

– Да, – со вздохом согласилась Динни. – Все в руках богов.

– А они у них чертовски скользкие. Не подарите ли мне вашу фотографию? Лучше такую, где вы сняты девочкой.

– Надо посмотреть, что у нас сохранилось. Боюсь, одни любительские снимки. Впрочем, кажется, есть один, на котором мой нос не слишком вздёрнут.

Она подошла к комоду, вытащила один из ящиков и поставила его на бильярдный стол:

– Семейная фототека. Выбирайте!

Он встал рядом с ней, и они начали пересматривать снимки.

– Я лазила сюда много раз, поэтому моих карточек осталось мало.

– Это ваш брат?

– Да. А вот это он снялся, когда уходил на фронт. Это Клер за неделю до свадьбы. А вот я – видите, с распущенными волосами. Меня снял отец в первую послевоенную весну, когда вернулся домой.

– Вам тогда было тринадцать?

– Почти четырнадцать. Предполагается, что я здесь похожа на Жанну дгАрк, внимающую неземным голосам.

– Очаровательная фотография! Я отдам её увеличить.

Дорнфорд поднёс карточку к свету. Динни была снята на ней в три четверти, с лицом, повёрнутым к ветвям цветущего фруктового дерева. Снимок дышал жизнью: солнечный свет заливал цветы и волосы Динни, распущенные и доходящие ей до талии.

– Посмотрите, какой у меня восхищённый вид, – сказала девушка. – На дереве, наверно, сидела кошка.

Дорнфорд положил карточку в карман и опять нагнулся над столом.

– А эту? – осведомился он. – Можно мне взять обе?

На втором снимке Динни была уже постарше, но все ещё с косами и круглым личиком; руки её были сложены, голова чуть-чуть опущена, а глаза подняты кверху.

– К сожалению, нельзя. Я не знала, что она здесь.

Это была точно такая же карточка, какую она в своё время послала Уилфриду.

Дорнфорд кивнул, и девушка почувствовала, что он интуитивно догадался о причине отказа. Она смутилась и сказала:

– Впрочем, почему бы нет? Берите. Теперь это не имеет значения.

И вложила карточку ему в руку.

Когда во вторник утром Дорнфорд и Клер уехали, Динни посидела над картой, вывела автомобиль и отправилась в Беблок-хайт. Водить машину она не любила, но её тревожила мысль о Тони Круме, которому в прошлую субботу не удалось, как обычно, взглянуть на Клер. На двадцать пять миль у неё ушло больше часа. Она оставила машину у гостиницы, где ей сообщили, что мистер Крум, видимо, у себя в коттедже, и пошла пешком. Тони, в одной рубашке, красил деревянные стены своей низкой гостиной. Ещё с порога Динни заметила, как заходила у него в зубах трубка.

– Что-нибудь с Клер? – выпалил он.

– Ничего. Просто мне захотелось взглянуть, как вы устроились.

– Очень мило с вашей стороны! А я все тружусь.

– Вижу.

– Клер любит зеленоватый цвет, как у утиных яиц. Эта окраска – г самая близкая к нему, какую я смог достать.

– Она как раз в тон потолочинам.

Крум, глядя мимо неё, сказал:

– Не верю, что Клер когда-нибудь поселится здесь со мной, но не могу не мечтать об этом, иначе жизнь теряет и цель, и смысл.