Через реку - Джон Голсуорси

На другой день рассыльный доставил на Саут-сквер записку для

Динни.

"Бэртон-клуб, I3/IV-32.

Дорогая Динни,

Был бы рад встретиться с вами на несколько минут. Время и место выберите сами, а я явлюсь точно. Излишне говорить, что дело касается Клер.

Искренне ваш

Майкла не было дома, но Динни посоветовалась с Флёр.

– Разумеется, вы должны с ним встретиться, Динни. А вдруг в последнюю минуту он взял да раскаялся? Позовите его сюда, когда Клер не будет.

– На это я, пожалуй, не рискну: они могут столкнуться. Лучше повидаюсь с ним вне дома.

– Тогда либо у статуи Ахилла, либо у статуи Ромы.

– У Ромы, – решила Динни. – Оттуда мы куда-нибудь пройдём.

Она назначила встречу на другой день в три часа и долго ломала себе голову, зачем Джерри понадобилось её видеть.

Следующий день был тёплый – настоящий оазис в этом хмуром апреле.

Подходя к статуе Ромы, девушка ещё издали заметила Корвен а, который стоял у решётки, спиной к изваянию. Он курил сигарету, вставленную в коротенький красивый пенковый мундштучок, и, хотя её зять выглядел точно так же, как в тот день, когда они виделись в последний раз, Динни вздрогнула, словно почувствовав толчок.

Он не протянул руки.

– Вы очень любезны, Динни, что пришли. Давайте пройдёмся и поговорим на ходу.

Он направились к Серпентайну.

– Что касается известного дела, – неожиданно начал Корвен, – то я вовсе не жажду его выиграть.

– Зачем же было начинать? Ведь обвинение не соответствует истине.

– По моим данным – соответствует.

– В части предпосылок – может быть; в части выводов – нет.

– Вернётся ли ко мне Клер на любых угодных ей условиях, если я возьму иск назад?

– Едва ли, хотя, конечно, я могу её спросить. Я, например, не вернулась бы.

– Какое безжалостное семейство!

Динни промолчала.

– Она влюблена в этого Крума?

– Если у них даже есть чувство друг к другу, я не вправе его обсуждать.

– Почему бы нам не говорить откровенно, Динни? Ведь нас же никто не слышит, кроме вон этих уток.

– Вы потребовали возмещения ущерба, и это не подогрело в нас нежные чувства к вам.

– Ах, вот в чём дело! Но я возьму назад все свои претензии, лишь бы она вернулась, пусть даже наделав глупостей.

– Иными словами, – спросила Динни, не глядя на него, – дело, затеянное вами, представляет собой нечто вроде шантажа? Я как будто правильно выбрала термин?

Он посмотрел на неё прищуренными глазами:

– Остроумная мысль! Мне она в голову не приходила. Нет, я знаю Клер лучше разных адвокатов и детективов и потому отнюдь не убеждён, что улики на самом деле так вески, как кажутся.

– Благодарю.

– Да, но я уже предупредил вас или Клер, – Что всё равно, – что не могу и не хочу уехать отсюда, пока не приведу все в ясность. Если Клер вернётся, я просто поставлю на случившемся точку. Если нет, дам делу идти своим ходом. Такая позиция лишена смысла и на шантаж не похожа.

– А если она, предположим, выиграет, вы её опять будете преследовать?

– Нет, не буду.

– Вы же могли освободить и её и себя, – стоило только захотеть.

– Да, мог, но такой ценой, которая меня не устраивает. И потом, то, что вы говорите, сильно смахивает, – извините за резкость, – на предложение вступить в сделку.

Динни остановилась:

– Что ж, я поняла, чего вы хотите. Спрошу Клер. А сейчас расстанемся. Дальнейшие разговоры ни к чему хорошему не поведут,

Джерри тоже остановился, глядя на неё, и лицо зятя взволновало девушку. Из-под маски его жёстких смуглых черт проступили боль и растерянность.

– Мне очень жаль, что всё так сложилось, – порывисто сказала она.

– Человеческая натура – дьявольская штука, Динни, и вырваться изпод её власти невозможно. До свиданья. Желаю счастья!

Она подала ему руку. Он стиснул её, повернулся и ушёл.

Подавленная, Динни постояла под молодой берёзкой, чьи набухшие почками ветки, казалось, трепетали и тянулись к солнцу. Странное положение! Ей жалко всех – и Джерри, и Клер, и Крума, и никому из них она не в силах помочь.

Она вернулась на Саут-сквер со всей возможной для неё быстротой.

Флёр встретил её вопросом:

– Ну что?

– Мне очень неприятно, но говорить об этом я вправе только с Клер.

– Он, наверно, предложил взять иск обратно при условии, что Клер вернётся. И если у неё голова на плечах, она должна согласиться.

Динни решительно сжала губы.

Она дождалась ночи и лишь тогда зашла в комнату Клер. Сестра только что легла, и Динни, усевшись в ногах кровати, без предисловий начала:

– Джерри попросил меня о встрече. Мы виделись с ним в Хайд-парке. Он обещал прекратить дело, если ты вернёшься к нему на любых угодных тебе условиях.

Клер села на постели и обхватила руками колени:

– Так. А что ты ответила?

– Что спрошу тебя.

– Как по-твоему, почему он это предлагает?

– Отчасти потому, что хочет примирения с тобой; отчасти потому, что не слишком верит в неопровержимость улик.

– Вот как! – сухо отозвалась Клер. – Я в неё тоже не верю. Но к нему не вернусь.

– Я и сказала ему, что ты едва ли вернёшься. А он назвал нас "безжалостным семейством".

У Клер вырвался короткий смешок.

– Нет, Динни, я уже изведала всю мерзость бракоразводного дела. Я теперь как каменная, и мне безразлично, выиграем мы или проиграем. Больше того, мне кажется, что я предпочла бы проиграть.

Динни через одеяло погладила сестру по ноге. Она колебалась. Рассказать ли Клер о том, что она почувствовала, увидев лицо Джерри?

Клер, словно прочитав её мысли, продолжала:

– Мне всегда смешно смотреть на людей, которые воображают, будто им известно, какими должны быть взаимоотношения супругов. Флёр рассказывала мне о своём отце и его первой жене. Ей, видимо, кажется, что та наделала много шуму из ничего. Скажу одно: судить о чужих отношениях – самоуверенное идиотство. Пока в спальнях не установили киносъёмочные камеры, всем уликам – грош цена. Можешь поставить его в известность, Динни, что ничего уже изменить нельзя.

Динни поднялась:

– Хорошо. Скорей бы всё кончилось!

– Да, – отозвалась Клер. – Поскорей бы! Не знаю только, что будет с нами, когда всё кончится. Боже, суды храни!

Динни повторяла это горькое восклицание ежедневно в течение двух недель, посвящённых судом разбору неопротестованных исков, под рубрикой которых могло бы пройти и дело её сестры, не обратив на себя внимания и не вызвав никаких откликов. Она послала Корвену короткую записку с сообщением, что её сестра не согласна. Ответа не последовало.

По просьбе Дорнфорда она вместе с Клер осмотрела его новый дом на Кемпден-хилл. Зная, что он выбрал себе этот кров в надежде разделить его с нею, если она согласится, Динни чувствовала себя неловко, отмалчивалась и сказала только, что здесь все очень мило и что в саду следует поставить скворечню. Дом стоял на отшибе, в нём было просторно и много воздуху, сад располагался на южном склоне холма. Огорчённая своим безразличием, она обрадовалась, когда настало время уезжать, хотя подавленное и печальное лицо Дорнфорда искренне тронуло её при расставании. В автобусе, по дороге домой, Клер сказала:

– Чем ближе я знакомлюсь с Дорнфордом, тем ясней вижу, что вы подходите друг другу. Он на редкость деликатен и с ним можно молчать. Прямо ангел, а не человек.

– Не сомневаюсь.

И в голове Динни, приноравливаясь к ритму покачивающегося автобуса и без конца повторяясь, зазвучала строфа:

Как широка река, как берег крут!Что ждёт за нею – отдых иль скитанья?Искать ли тучных пастбищ или тут,На скудной почве, длить существованье?

Но лицо её хранило то выражение отрешённости, маску которой, как знала Клер, не стоило и пытаться приподнять.

Ожидание события, даже когда последнее непосредственно вас не заденет, – занятие не из приятных. Однако для Динни оно заключало в себе то преимущество, что отвлекало девушку от мыслей о собственной особе и сосредоточивало их на её близких. В первый раз на памяти Динни над именем Черрелов нависла реальная угроза публичного позора, и девушка особенно остро ощущала, как реагирует на это её клан. Она радовалась, что Хьюберта нет в Англии: при его нетерпеливом характере он бы страшно нервничал. Конечно, четыре года назад его личные неприятности тоже стали достоянием гласности, но тогда опасности подвергалась его жизнь, а не честь. Сколько бы люди ни уверяли, что развод в наши дни – сущая безделица, всё равно в стране, гораздо менее современной, чем предполагается, с понятием развода по традиции связывается представление о клейме позора. Во всяком случае у кондафордских Черрелов была своя гордость и свои предрассудки, и они больше всего на свете ненавидели гласность.

Когда в один прекрасный день Динни отправилась завтракать в приход святого Августина в Лугах, она обнаружила, что и там царит довольно натянутая атмосфера. Казалось, её дядя и тётка объявили друг другу: "Мы примиряемся с тем, что процесс неизбежен, но не можем ни понять его, ни одобрить". Они не пытались ни высокомерно осуждать Клер, ни разыгрывать из себя оскорблённых в своей добродетели детей церкви, но всем своим видом говорили Динни, что Клер могла бы найти себе занятие получше, чем попадать в такие положения.