Дикий - Владимир Угрюмов

— Я лучше с тобой пойду.

— Куда ты со мной пойдешь-то! — продолжаю смеяться и тут же замолкаю.

— Я пойду с тобой стрелять их.

— Дура! — выкрикиваю я.

В темноте я вижу прекрасно. Неожиданно милое девичье лицо начинает менять формы — щеки несколько западают, волосы становятся жесткими, а нос изгибается, и в нем угадывается что-то дикое, птичье. Я хватаю девушку за руку и тащу ее туда, где светят фонари. В желтоватых лучах я снова вижу знакомое лицо и несколько успокаиваюсь. Мы сидим полчаса в баре и пьем кофе. Кофе со сливками. В полупустом баре играет в динамиках Вивальди.

— Ты уезжаешь, малыш, или остаешься?

— Я с тобой, босс.

— Ты мои просьбы можешь не выполнять, но если я приказываю, то ты выполняешь.

— Есть, босс.

— Возьми ключи от машины, сядь в нее, достань «вальтер», обоймы, положи под сиденье, закрой машину и принеси ключи в бар.

— Да, босс.

Вика выходит и скоро возвращается. Я отправляю ее в номер, а сам еду на БМВ в сторону нужного дома. Улицы здесь темные, и машину под кустами практически не видно. Все уже делано-переделано много раз — черный костюм, маска, «вальтер», обоймы…

Перебегаю темным перекрестком и нахожу дом. Натягиваю перчатки и цепляюсь за забор. Собака в доме есть. Но не во дворе. Повезло псу. И мне повезло. На «вальтер» глушителя нет. Он тихо бьет, но все равно громко. Все время «Макаровых» использовать — вычислят, свяжут покойников в одно дело… Домик попроще, без наворотов и «мерседесов». Сад густой и подходит вплотную к окнам. Окна темные. Здесь темные, тут темные и там темные. Обхожу дом на цыпочках. В воздухе висит запах прелой листвы и чуть-чуть гарью несет. Вот еще два окна возникают на уровне моего горла. Синий свет освещает комнату. В кресле напротив телевизора сидит мужик, тот самый, и смотрит. Кажется, он смотрит прямо на меня. Я-то на него точно смотрю. Да, это та морда с фотографии… Навожу «вальтер» и любуюсь мгновение. Черный силуэт руки с пистолетом красиво возник в голубом свечении… Вот сейчас звону будет! Нажимаю — бац, бац! Мозги вдребезги. Сперва стекла вдребезги, а потом уже мозги. Стекла вывалились, и за ними все тот же голубой телевизионный свет, а в кресле возле телевизора теперь уже — мясо…

Если не трахаться по ночам, как злой беркут со злой беркутицей, то быстрее придет правильное, человеческое решение. Мы и не трахаемся уже двое суток.

Вика спит покуда, а я выхожу на крыльцо, сажусь на ступеньки и ежусь от холода. Время обеденное, а для меня утро. Солнце холодно висит за облаками. Висит, не падает. Подъезжает Лехина тачка, а вот и сам бодигард в бизнес-костюме и с кожаной папочкой в руке вбегает во двор.

— Как, босс?

— Что — как?

— Как вчера все прошло? Нормально?

Я что-то бурчу в ответ о том, что все и всегда проходит нормально, если не мудак. Леха выдыхает облегченно и начинает хвастать, достает из папки листок с печатями, объясняет, какой выгодный контракт заключил.

— Рис только убрали — море! Бери — не хочу!

Новый костюм на парне смотрится потешно. Леха такой отутюженный, бритый, каким я его никогда не видел раньше.

— Как там невеста-русалка поживает?

— Да хорошо… — Леха, бодигард, лихой наездник и стрелок по живым мишеням; он отводит глаза и даже начинает краснеть. — Хорошая девушка. Ее отец, он же председатель колхоза, и подписал контракт… Обедать будем, босс?

— Да, — соглашаюсь. — Голоден, как сто китайцев.

Следующий адрес на Кубани — на БМВ рукой подать. То есть колесом. Лечу по трассе и мысленно хвалю себя и Леху — отличное место выбрали для базы. Краснодар, Сочи, Кубань — всего день уходит на акцию с поездкой туда и обратно.

Моя цель — город Славянск. Будущий покойник, похоже, тоже славянин, как и я. Мочат славяне друг друга за кашгарскую наркоту. Нормальный капитализм, мать его!

На залепленном грязью указателе читаю название населенного пункта. Проезжаю насквозь. Поселок чистый, дома с белыми стенами. За поселком снова шоссе. Поглядываю на карту и на указатели, торчащие на обочине.

Все правильно — вот мост, за мостом рынок. Славянский базар. Бабки на тележках катят дары полей, из грузовика два худющих кавказца выгружают дыни. Обычная ленивая послеобеденная торговля. Я паркуюсь возле рынка между двумя «Нивами» и несколько минут сижу осматриваюсь. Все тихо. Нет, все вокруг громко — матерятся грузчики, торгуются тетки, несколько пьяных валяются возле кривого забора. На меня и мою машину никто вроде не обращает внимания.

Я покупаю стакан семечек у болтливой тетки и спрашиваю, как проехать к нужной мне улице. Тетка, грудастая, словно Мэрилин Монро, скручивает из газетного обрезка кулечек, пересыпает туда семечки из стакана, протягивает, забирает деньги и минут пять рассказывает мне о неизвестной мне Клавке, дала ей, мол, мешок семечек, поскольку сама картошку копала, а та, зараза, продала, а денег не вернула… Клавка живет, оказывается, на той улице, о которой я спросил. Пришлось выслушать историю до конца.

Забираюсь в машину и продолжаю лузгать семечки. Лузгаю и лузгаю, никак не остановиться. Вот она, моя казацкая кровь. Открываю дверь и выбрасываю кулечек. Врубаю двигатель и еду к менту.

Проезжаю улицу и паркуюсь. Для парковки приходится отъехать далеко, за несколько перекрестков. Это не Краснодар или Сочи, тут новые машины и новых людей запоминают. Полгорода, наверное, вроде той тетки с семечками. Наконец я решаюсь выйти из машины. На мне кожаная куртка — таких тысячи, джинсы — таких миллионы, кроссовки — таких хоть жопой ешь. Смотрюсь в зеркальце на прощание. Лицо загорелое — такие у всех, щеки впали, а скулы заострились, — тут все мордатые, но ничего. Волосы почти черные, топорщатся по-птичьи — обычные волосы. Непонятно то, о чем не хочется думать, — я же светлый шатен; чего это почернел? Но волосы — дело пятое. Если не нравятся, их можно и состричь. Главное — это мое лицо, похожее на любое другое мужское лицо славянской, южнославянской национальности.

Иду по улице, засунув руки в карманы куртки. Жаль, семечки выбросил. Кой-где в садах возятся люди, сгребают листья, жгут их. Дома низенькие за заборами, крепкие. Кое-где из труб поднимается дымок.

Иду вдоль заборов по глинистой дорожке. Скользкие лопухи растут у канав и вялая трава.

Прохожу мимо ментовского домика. Такой же, как и другие, но не совсем такой. Богатое крыльцо и новые кирпичные пристройки говорят о материальном благополучии. «Новый русский». Новый русский наркомент. Одна из пристроек во дворе — гараж. У мента машина есть. Но и жена, и двое шкетов дошкольного возраста. В доме я его делать не стану. У других славян тоже дети имеются, их наркотой начинают теперь травить со школьной скамьи с помощью таких наркоментов…

У меня на ментов аллергия. Кайфуют, гады, от власти над людьми. Есть, наверное, и среди них люди с понятиями, только я таких не встречал…

Фасад у мента классный, а задами прошел мимо дома — там гнилая калиточка. В самый раз. Улочки здесь тесные, все знают друг друга. Если засесть в тачке и начать отслеживать мента, то через полчаса полроты теток соберется. А это хуже спецназа…

Думать, короче, надо. Для того башня, то есть башка, и дана мне. Лечу по трассе домой — и думаю…

Вика встречает меня на крыльце с «вальтером» в руке.

— С ума сошла! — сержусь я. — Денисыч зайдет. Или местный мент!

— Ты мне его сам дал, — отвечает Вика. В лице ее снова загорелась знакомая по Сочи птица. — Тебя нет, Лехи нет. Вокруг дома «Жигули» ездят, высматривают.

Мозг работает не хуже движка БМВ. Мне двадцати секунд хватит, чтобы достать из тайника пистолеты и пару гранат.

— Какая модель «Жигулей» крутилась?

— Я в моделях плохо разбираюсь.

— Что делали? Останавливались? Выходили? Лица запомнила? Возраст, национальность, одежда?

Вика пожимает плечами, отвечает даже весело:

— Нет, не выходил никто. А то бы я им вмазала!

Точно — Бонни и Клайд. Вике, в общем-то, идет оружие. Я забираю у нее «вальтер» и говорю как можно вежливей:

— У тебя пистолет не заряжен. Обоймы нет.

Она обиженно выхватывает пистолет, а я и не сопротивляюсь.

— Почему нет? Ты меня безоружной оставил! — злится Вика и вытягивает руку, целясь в петуха, который важно, как наркомент, подходит к крыльцу. — Они могли меня убить! Или даже изнасиловать!

Она нажимает на курок, и неожиданно раздается негромкий, но хлесткий короткий выстрел, и петух валится на землю. Он судорожно скребет грязно-желтыми лапами и бьет крыльями.

— Блядь! — ору я. — Что ты делаешь, дура! В стволе же патрон был!

Я прыгаю на петуха и сворачиваю ему голову. Заметаю следы и ругаю Вику. Кажется, выстрела никто не слышал — «вальтер» бьет тихо. Но соседи петуха, конечно, хватятся. Вика нервно смеется, уткнувшись головой в подушку. Первое убийство она совершила. Я вхожу в спальню и ложусь рядом с ней. Она перестает плакать и начинает дышать. Дышим вместе и вяжем узлы из рук и ног. Теперь мы одно и то же.