Русская армия на чужбине. Галлиполийская эпопея. Том 12 - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жизнь казаков на Лемносе во многом походила на Галлиполи. Те же преодоления внешних препятствий; та же борьба с природой – здесь, на каменистом острове, еще более тяжелая; та же бесконечная приспособляемость русского человека. После первых преодолений те же ростки культурной жизни – церковные хоры, лекции, беседы, театр, информационный листок.
Но если там, в Галлиполи, выступали эти всходы на фоне все возрастающей крепости, все увеличивающейся спайки и воинского духа, – то здесь, на Лемносе, все шло под знаком ежеминутного угнетения и оскорбления. Поэтому теперь, когда Лемносский период окончен, можно подвести итоги тому почти сверхчеловеческому усилию, с которым генералу Абрамову, прибывшему на Лемнос в самое трудное время, удалось с честью вывести казаков из этой водяной тюрьмы.
Главнокомандующий прибыл на Лемнос, после восторженной встречи в Галлиполи, 19 февраля. Генерал Бруссо, сухой формалист, еще недавний «друг России», незадолго до этого резко изменил свою тактику. В конце января он издал приказ по лагерю, где говорилось, «что в интересах русских – следует в самой широкой мере поддерживать эвакуацию, согласно принятому окончательному решению, беженцев, пожелающих возвратиться в родную страну» и предлагалось «разрешить беженцам выразить по команде совершенно свободно свое желание по этому вопросу французскому командованию». Дальше говорилось в этом приказе: «Сделаны шаги, чтобы добиться гарантии их личной безопасности. В случае надобности они будут отвезены в один из портов Советской России». Результаты анкеты предлагалось сообщить к 1 февраля, а 13 февраля «Решид-паша» с репатриантами тронулся в Советскую Россию.
Генерал Врангель прибыл на Лемнос тогда, когда еще не улеглись страсти и волнения последних дней. Торжественно встреченный казаками, он обратился к ним с простой, понятной их сердцу речью – и то колебание, которое началось в частях, сразу кончилось: дальнейшая запись была сорвана. Политика генерала Бруссо потерпела крушение, и это обстоятельство ускорило решение об «изолировании» Главнокомандующего от войск. Вся тяжесть борьбы на местах переходила теперь на плечи местного начальства.
А борьба эта только что начиналась. 26 марта был объявлен новый приказ генерала Бруссо, где говорилось, что «французское правительство решило прекратить в кратчайший срок всякий кредит на содержание русских беженцев. Французское правительство, – говорилось дальше в приказе, – не намерено содействовать, ни даже допустить, новые действия генерала Врангеля против советской власти. При таких условиях беженцам предстоит выбрать одно из трех следующих положений: 1. Возвратиться в Советскую Россию; 2. Выехать в Бразилию; 3. Самим обеспечить свое существование». В конце этого приказа генерал Бруссо говорит: «Чтобы обеспечить полную искренность, соответственно взгляду французского правительства, приказываю произвести опрос французскими офицерами, которые в сопровождении небольших отрядов посетят различные полки и соединения, и рассеять ложные слухи, которые уже распространяются».
В это самое время на Лемнос прибыла последняя новая партия чаталджинцев на «Решид-паше» и генерал Абрамов со своим штабом на «Доне». На пароходах велась самая бессовестная агитация. «Казаков убеждали, – писал по этому поводу генерал Врангель Верховному комиссару Франции господину Пелле, – не верить своему командному составу, не верить офицерам, которые их обманывают и скрывают горькую правду. Все-де уже кончено, как в России, так и здесь. На Лемносе их ждет голодная смерть. Предлагалось даром не терять времени, не сходить на берег, а на этих же пароходах отправляться в Советроссию.
Первое время не зная, что делать, не зная истинной обстановки, нашлись несколько тысяч упавших духом людей, остановившихся в нерешительности и замешкавшихся на пароходах. Таковые немедленно были объявлены отправляющимися в Совдепию и окружены французской охраной. Когда же удалось установить связь с берегом и выяснить положение, то многие казаки одумались и просили отправить их обратно в войсковые части. Но им было объявлено, что уже поздно менять решение. Никакие мольбы не помогали. Многие казаки в отчаянии бросались с пароходов в воду и вплавь пытались достичь берега. Может ли подобная картина быть названа отправкой людей, добровольно изъявивших желание ехать на родину?»
Генерал Абрамов очутился в этом кипящем котле людей, пораженных неожиданной новостью и поставленных в безвыходное положение. Стоя на капитанском мостике, он в короткой речи обратился со словами успокоения и призывал «не особенно поддаваться французским страхам». Из всех трех выходов только один – перейти на собственное иждивение – был хоть сколько-нибудь приемлем, и генерал Абрамов убеждал, что и с 1 апреля казаки не будут лишены пайка, что Главнокомандующий изыщет в дальнейшем способы помочь им, что нужно относиться к нему с тем же доверием, что и раньше. И пока говорил генерал Абрамов, с берега слышалось раскатистое «Ура!». Крики росли, ширились, играла музыка, и это «Ура!» захватило и «Решид-пашу». Под эти звуки съехал командир корпуса на берег и в самый тяжелый момент ободрил казаков своим словом и присутствием.
Опрос, о котором говорилось в приказе Бруссо, велся в самый грубой и циничной форме. Французские офицеры майор Бренн, капитан Пере и капитан Мишле в сопровождении вооруженной охраны обходили выстроившиеся части. Мы нарочно упоминаем здесь имена этих неизвестных французских офицеров, чтобы они не затерялись среди других имен, о которых не следует забывать оскорбленному русскому сердцу. Как сам генерал Бруссо, так и почти весь его штаб свободно говорил по-русски; это облегчало взятую ими на себя почетную обязанность освободить поскорее Францию от непосильного расхода, хотя бы ценой уничтожения своих «бывших союзников». К услугам их были и переводчики. Главное внимание добровольных агитаторов-офицеров было направлено на Советскую Россию. Говорилось, что советская власть укрепилась, что восстания подавлены, что слухи о голоде сильно преувеличены, что дальнейшая вооруженная борьба ни в коем случае не будет допущена, что лучше всего вернуться на родину. Что Балканские государства никого не примут, что кормить будет некому и все слухи о славянских странах, распускаемые русским начальством, есть ложь.
Особенно вызывающе держал себя капитан Мишле в Кубанском корпусе. Мы приведем здесь выписки из рапорта полковника Никольского, который был назначен сопровождать Мишле в его «обходе». Сухой, официальный язык рапорта передает картину этого обхода лучше всякого описания. Всякое выражение доверия к русскому командованию капитан Мишле считал оскорбительным для себя, о чем тут же заявил полковнику Никольскому и при приходе в Кубанское Алексеевское военное училище56 не остановился перед совершенно оскорбительным распоряжением. «По желанию капитана Мишле, – пишет в своем рапорте полковник Никольский, – офицеры были построены на значительном расстоянии от юнкеров, и после их опроса капитан Мишле просил их оставаться на месте и даже не поворачивать голову в
