Ясень - Ника Ракитина

Вот и сбылась мечта глупца.

Снизу уговоренным стуком стучат по дверце. Я сдвигаю засов. Прежде всего, в отворе появляется объемистая сума. Следом, кряхтя, вылезает Морталь. Опускает крышку, запирается. Хозяйственно отряхивает одежку. Скупыми движениями извлекает и раскладывает еду. На столе вырастают запечатанный кувшин — похоже, с медом, — каравай, яблоки, сыр. Венцом служит глиняный горшок, замотанный в полотенце. Из-под накрыви его благоухает пареное мясо с приправами. Величина горшка устрашает.

— Прошу господина Мэннора пожаловать за стол…

Отчего я вздрагиваю? Мог бы уже привыкнуть. Привык же когда-то к имени Илло. И быть наемником привык. И корчить жениха Золотоглазой тоже не на веревке тянули… Правда, моему рыцарю не принято отказывать.

Морталь приметлив, и косится неодобрительно. Донос в уме составляет, не иначе. Но молчит.

Мы усаживаемся. Главный Гортов соглядатай отбивает горлышко кувшина, открывает горшок с вепрятиной, и я чувствую, что никакие воспоминания и опасения не отшибли у меня вкуса к еде. Тем более, что Морталь поесть любит и умеет. За счет господина — особенно.

Я наслаждаюсь роскошным ужином — два дня, пока Морталя не было, я только и ел, что твердый сыр, распуская его в воде. В городе я представлялся до сих пор обычным гонцом от Золотоглазой, ликующие ясеньцы меня развесив уши слушали, а потом поили. Конечно, не тем вином, что водилось в нашем доме когда-то, но зато много и крепким. Отчего и приходилось по утрам в еде осторожничать.

Я вдруг чувствую что-то странное…

За спиной у меня внешняя, толстая стена… Клык на поясе, где обычно… Танто в рукаве… Морталь не тревожится, — значит, он-то ничего не чует.

Что же не так?

А! Ест он без упоения.

Что-то случилось, и случилось с самим соглядатаем. Если бы возникло промедление или трудность в хозяйском поручении, Морталь бы не с ужина начал. Мне жаль его: годы не мои, а беготни куда больше, да и женщины на него не падки. Есть ли у Морталя дети? Греет ли его хоть что-нибудь, кроме еды да вечно засунутого в чью-то судьбу носа?

Разливаем мед и пьем. Морталь все еще молчит. Мед постепенно забирает: кажется, что встать легко, но что-то не очень хочется. А говорить хочется очень. Сотрапезник молчит? Сам скажу.

— Слушай, Морталь, чего я на торгу узнал.

При слове «узнал» глаза Морталя оживают. Скажи я «услыхал», небось, не пошевелился бы. А тут он даже поднимает голову от кружки.

— К одной горожанке явился сердечный друг. И было у них все ладно, да только в ворота внезапно постучали. Ну, кто может стучать в такой час, кроме законного супруга? И куда девать дружка?

Морталь слушает. Я говорю дальше.

— Однако здесь не только мужи в торге сильны. Красотка, недолго думавши, засунула гостя в бочонок, но ноги, как то и бывает, не вошли. Муж, ясное дело, возжелал узнать, кто это тут обретается.

— И что? — тускло спрашивает Морталь.

— А то! Молодка, не дожидаясь вопроса, мужу и речет: человек-де желает полбочку у нас купить, да до того дотошен, что изнутри высматривает, нет ли щелочек. И аманту тут же: ежели все высмотрел, то излезь и торгуй у господина.

Морталь хмыкает:

— Излез?

— Так знаешь, что самое-то оно? Муж ему не только полбочку продал, но и отнести помог.

— Так что ходи к любушке с калитушкой, — Морталь широко улыбается, а потом вдруг свободно и весело смеется. — Мои новости хочешь?

— А то!

— Золотоглазая, невеста твоя реченая, нам так помогла, как мы сами не сумели бы. Два дня тому, когда ты — Мэннор — ее на совете в Сарте звал под крыло Ясеня идти и рельм старшинам отдать, Керин-то твоя тебя бубликом завернула.

Я ошеломленно вникаю: какая же это женщина моему брату отказала хоть в чем-то?

Морталь опять разливает мед. Обычно он больше на еду налегает, а тут выглотал уже добрую треть кувшина. Что же его гнетет такое?

— Да чего ты вскинулся, господин Мэннор?

— Да думаю вот, какая же это такому, как я, откажет.

Морталь удивляет меня: вместо ехидного ответа, что де высоко я себя ставлю, он грустно опускает взгляд.

— Нашлась вот… Даже жалко, недолго тебе женихаться.

— А что, рыцарь Горт велит убить Мэннора? Или ее?

— Мальчишка! — криво цедит сквозь зубы Морталь, — Если Горт ее хоть раз увидит, то полюбит сильнее и обережет крепче, чем этот… Мэннор, Ясень и Ситан, вместе взятые.

Я каменею: Морталь проболтался или ставит мне ловушку? Просто на всякий случай, как он умеет.

— А чем тебе Мэннор нехорош?

Морталь, забыв о своих годах, поручении и даже о кружке, разом встает. И тотчас садится вновь на лавку: мед крепко ударил под колени.

— Да такую-то и дракону отдать! Ну не хотела она бежать с ним, так валенком по голове и в охапку! Небось, когда на сено валил, руки не дрожали. Да он же оружейник! Мог добыть меч не хуже Брезанова. И боец он знатный.

Я сразу вспоминаю, сколько денег отец извел на наставников Мэннору. Мне не перепало и четверти. Я все больше высмотром учился. Может быть, оттого и пошел я в воины, что хотел досадить брату: тебя учили, а я все равно лучше! Хотел переломить судьбу…

— А повел себя как последний дурак: мало что к дракону заслонить ее не вышел, так еще и потом с нею на Сарт не отправился. Старшинами отговорился. Да я бы…

Морталь резко двигает рукой, кувшин кувыркается со стола и красивым цветком разбивается о пол. Запах меда накрывает нас, как ночь. Или это у меня уже в глазах темно?

Кто же она такая, эта Керин? Я больше не сомневаюсь, что Морталь потерял разум из-за нее. Неужели…

— Да!! — говорит Морталь, глядя на руки. — Да я бы…

— Ты сильно пьян, — вставляю я, лишь бы что-то сказать, но Морталь не слушает.

— …На руках до самого Сарта… — бормочет он. — Впереди ее коня бежать. А этот дурень с заячьим сердцем — а! Что там!

Я впервые вижу Морталя в такой черной тоске. Думаю, что и никто другой его таким не видел.

— Сын — балбес… Нанялся к Фросту в дружину, — Морталь роняет голову, но глаза горят исподлобья зло, а не жалобно. — А зачем я такой умный? Кому надо это все? — он разводит кисти, словно рыбак, закидывающий сеть.

И я вижу в его руках людей. Мужчин, которым Морталь посулил славу, женщин и деньги. Женщин, которым Морталь обещал любовь рыцарей и здоровье детей. Крепок мед, чего только не увидишь… А Морталь выдыхает последнее:

— Тебе о мечах да о бабах хоть есть с кем язык почесать… А я так и сдохну куклой на веревочке…

В окно что-то резко влетает. Клык бьет в скат потолка. Над столом рассыпаются перья. Морталь утирает от брызнувшей крови лицо. Вместе с брызгами Морталь стирает и опьянение. Глядя на разрубленного мной почтового голубя, он становится прежним. Этот переход к спокойствию пугает меня гораздо больше, чем все, что я только что услышал. Теперь я знаю глубину подо льдом.