Улица Ангела - Джон Пристли

Он пересек Оксфорд-стрит и, не думая о том, куда идет, шел по направлению к северной части Лондона. На одной из улиц он увидел множество людей, все больше женщин, которые торопливо поднимались по освещенной лестнице какого-то дома. Объявление внизу гласило, что сегодня здесь, в зале Лондонского кружка возвышенной мысли, мистер Франк Дэддс из Лос-Анджелеса прочтет доклад. Вход свободный. Тарджис остановился на лестнице, спасаясь от дождика, моросившего все сильнее, и раздумывал, войти ему в дом или идти дальше. Он иной раз по воскресеньям посещал разные молитвенные собрания и митинги, отчасти от нечего делать, отчасти же потому, что всегда надеялся завязать здесь знакомство с какой-нибудь девушкой, попросив у нее для начала молитвенник или программу. Но на собраниях кружка возвышенной мысли ему до сих пор бывать не приходилось. Он никогда о нем и не слыхал.

В то время как он стоял и раздумывал, его заметила суетившаяся у входа немолодая толстая дама в меховом пальто.

— Войдите. Мы всем рады, — сказала она. Тарджис стряхнул с пальто дождевые капли и, тиская в руках шляпу, от смущения широко разинув рот, неуклюже вошел в зал. Здесь, раньше чем он успел оглядеться и высмотреть себе свободный стул рядом с какой-нибудь милой девушкой, им завладел назойливый человечек, который непременно желал выбрать ему место. В зале было всего человек пять мужчин, зато женщин — две, а то и три сотни, все больше пожилых и совсем неинтересных. Указанный Тарджису неудобный плетеный стул находился как раз между двумя наименее интересными посетительницами. На эстраде две седые стриженые дамы с напряженным выражением лица, какое бывает у человека, когда он силится что-то проглотить, играли одна на скрипке, другая — на рояле. Игра продолжалась минут десять, и Тарджис уже жалел, что пришел сюда, хотя здесь было тепло, его не поливал дождь и все это не стоило ему ни гроша.

Затем пожилая женщина в меховом пальто, заговорившая с ним у входа, взошла на эстраду и объявила, что собрание начнется с пения гимна. Это не был один из общеизвестных гимнов, и, по-видимому, никто из собравшихся не знал мотива. Даже скрипачке он давался с трудом. Наконец пение кончилось, но все продолжали стоять. Женщина в меховом пальто сказала:

— Мы веруем в здоровье, ибо оно есть божественный дар. Тело человека — его священный храм.

И все присутствующие (кроме Тарджиса), читая по бумажкам, которые они держали в руках, повторили за ней: «Мы веруем в здоровье, ибо оно — божественный дар. Тело человека — его священный храм». Некоторым (как заметил Тарджис) трудновато было утверждать это, так как им мешали приступы кашля, но они старались изо всех сил. Потом следовало перечисление всего, во что они веруют: в божественную любовь и силу, в истину, в единство всей вселенной. После этого все уселись на места и минуту-другую молчали, так что вселенная имела время уяснить себе их отношение к ней. Тарджис был несколько ошарашен и не в своей тарелке, потому что сидеть было очень неудобно и зябли ноги.

Снова выступила женщина в меховом пальто, но он не вслушивался в то, что она говорила. Она, кажется, читала наизусть стихи какого-то своего знакомого и старалась «заронить в души» слушателей какую-то мысль. Тарджису запомнилось это выражение, так как она повторяла его несколько раз и при этом смотрела прямо на него. «Я хочу зародить в ваши души эту великую мысль!» — восклицала она, в упор глядя на смущенного Тарджиса. Через минуту обе стриженые седые женщины на эстраде с бешеным усердием заиграли на скрипке и рояле, а суетливый человечек и с ним еще двое мужчин забегали по залу с кружками для сбора пожертвований. Все двести пятьдесят женщин полезли в свои сумочки за деньгами и потом выпрямились на стульях с таким видом, словно они и не знают, что в правой руке у них зажат шестипенсовик. Тарджис в карман не полез, и, когда кружка дошла до него, он незаметно для соседей тряхнул ее и поскорее передал дальше.

— Теперь на несколько минут молча предадимся размышлениям, — объявила распорядительница, придав своему лицу задумчивое выражение. Тотчас все женщины с таким же точно выражением уставились на свои башмаки. Тарджис тоже опустил глаза и тут только заметил, что один его башмак сбоку лопнул. Хотелось пошевелить пальцами ног, чтобы они согрелись, но он боялся, как бы башмак еще больше не разорвался. Кожа-то, видно, гнилая! Что он ни покупает, все оказывается никуда не годным. Его всегда надувают. Надо бы купить пару хорошей, крепкой армейской обуви: в бывших государственных складах еще попадаются такие башмаки, они и дешевы и прочны. Но что подумает о нем любая девушка, увидев, как он шагает, стуча башмачищами, словно какой-нибудь чернорабочий? Впрочем, ведь девушки-то никакой нет. «Откуда ты их берешь, своих девушек?» — иронически спросил он сам себя. Вокруг зашумели, зашевелились. «Молчаливые размышления» кончились.

— …и, разумеется, мистера Франка Дэддса нет надобности представлять собранию, — говорила женщина в меховом пальто. — Мы все в восторге, что он опять среди нас. Мы помним его последнюю вдохновенную беседу и знаем, что нас ждет великая радость. — По залу пробежал одобрительный ропот.

Мистер Франк Дэддс из Лос-Анджелеса появился внезапно, точно вырос на эстраде, как только женщина в меховом пальто села на свое место. Это был высокий, упитанный, белобрысый американец в светло-коричневом костюме и розовом галстуке. Он сжал руки, потом потер их. Улыбнулся публике. Видно было, что он чувствует себя в нашем мире как дома и начинен «божественной любовью, силой, истиной» и всем прочим. Даже на Тарджиса он произвел впечатление, а женщины все, как одна, выпрямились на стульях и взирали на него с обожанием. Затем мистер Франк Дэддс разразился речью.

— Друзья мои, — начал он без запинки, — моя сегодняшняя лекция будет о Разумении и о вас. Позвольте начать с вас. Быть может, вы мало цените самих себя. Вам кажется, что жизнь дает вам не так уж много. Есть люди — и, может быть, такие люди находятся сегодня здесь, среди нас, — которые не умеют любить жизнь. Они полагают, что жизнь всегда одна и та же старая песня. Они способны даже говорить, что хотят «убивать время». Убивать время! Когда каждый новый миг его сияет, как алмазами, величайшими возможностями божественной любви, и правды, и земных радостей. Если же мы будем любить жизнь, если уразумеем истину, если настроимся в унисон Бесконечному, — тогда внутри нас, да, в каждом из нас, родится сила, способная заново сотворить мир. Легко заглушить наше внешнее «я». Легко переоценить сделанное нами. Но со-вер-шенно невозможно какими бы то ни было словами, — хотя бы слова эти были сказаны величайшими поэтами, — заглушить то, что внутри нас, скрытые силы нашего тела, души и ума. Нам нужно освободиться от того, что некоторые любят называть «комплексом неполноценности», нам нужно осознать силу внутри нас. Это не значит (как, по-видимому, думают многие), что мы должны развивать в себе какие-то комплексы своего превосходства. Почему? Да потому что, как учит нас Новое Мышление, во вселенной царит Единство и все мы объединены. Не одни поэты поют песни любви. Вся вселенная поет их. Вся вселенная поет гимн любви. Если бы это было не так, то распались бы самые атомы, из которых мы сотворены. Говорю вам, друзья: нам даровано цветущее здоровье, удивительное, чудесное тело, сила, любовь — все без счета, без меры, все вечно и ждет нас, и нам остается лишь открыть глаза, найти путь, понять, настроиться в лад вселенной, стать жизнеспособными, — и рай будет не только в небесах, над нами, он будет и здесь, на земле…

Еще с полчаса голос на эстраде сулил всем цветущее здоровье, силу, правду, красоту и любовь, которая никогда не оскудеет. Тарджису все это было непонятно, но он слушал как в блаженном сне, забыв о том, что ему неудобно сидеть и озябли ноги. Он уверовал, что стоит только сделать что-то, понять, обрести ту жизненную силу и «единство», о которых твердил оратор, одним словом — перевернуть страницу, и все будет по-иному, все будет чудесно. Ему смутно виделся он, Тарджис, элегантный, вылощенный, то в смокинге, то в широком модном пальто, то в белых летних брюках, Тарджис с полными карманами денег, с капиталом в банке, а может быть, и собственной конторой. Квартира с лампами под абажурами, с высокими креслами, граммофоном, радиоприемником, даже собственный автомобиль. А рядом с ним — боготворящая его, прекраснейшая и добрейшая из женщин. Это было упоительно.

— Приходите, молодой человек, — сказал ему суетливый человечек у двери. — Мы всегда вам рады.

— Благодарю, — ответил Тарджис серьезно, еще взволнованный мечтами.

А потом, когда он шел по мокрым улицам среди спешивших домой людей, это настроение быстро улетучилось. С досадой пытался он вернуть радостное волнение и мечты, но они не возвращались. В битком набитом автобусе, качаясь вместе с ремнем, за который он держался, Тарджис окончательно убедился, что от его настроения не осталось и следа. Он не знал, как обрести «жизнеспособность», «единство», «разумение» и все прочее, он понятия не имел, что это такое. Ни цветущее здоровье, ни сила, ни правда, ни красота не выпали ему на долю. Что же касается любви — нет, о ней лучше больше не думать. Рядом с ним в автобусе стояла девушка, — ничего себе, недурненькая, — и всякий раз, как автобус встряхивало на поворотах, Тарджис сталкивался с нею. Он не то чтобы сильно толкал ее, а только слегка касался. Он делал это не нарочно, и все же, когда это случилось в третий раз, девушка отшатнулась и сердито посмотрела на него — этакая дура! «Вселенная — это песнь любви». Как бы не так!