Взлетают голуби - Мелинда Абони

По субботам я должна приходить в «Мондиаль» к семи; я привожу в порядок выражение лица, доброе утро! – но сегодня во время работы я точно не включу радио, даже если все как один примутся спрашивать: барышня, что это у вас сегодня так тихо? (После долгих недель неведения мы наконец получили весточку от своих – и узнали, что оно все-таки случилось, то, чего мы давно опасались, узнали, что родню нашу там, на востоке, война таки затронула, и не просто затронула, а скомандовала: собрать вещички, шагом марш, пошевеливайся! Мы еще раз убедились, что у войны есть руки, ноги и фатальная неумолимость и война немедленно убивает любого, кто посмеет ее ослушаться.) Сегодня я притворюсь глухой, я и так уже давно не хочу ничего слышать, а тем более видеть, ни радио, ни телевизор (что там происходит, в этом проклятом мире?), ни читать газет; сколько раз я решала, что не буду ничего принимать близко к сердцу, и по нескольку дней старалась не прислушиваться к новостям, забиралась в свою комнату, как в раковину, даже уши затыкала, когда отец часами прыгал по разным каналам; несколько дней я не давала воли эмоциям, когда меня оглушал какой-нибудь заголовок вроде «Неужели еще есть выход из балканского horror-show?», а потом лихорадочно накидывалась на газеты, ища в них статьи о балканской войне (балканская война – это звучит словно название какого-нибудь блюда, вроде Waadtländer Saucisson[78] или Wiener Schnitzel[79], смеялась Номи; вот уж точно, балканская война – любимое блюдо балканских народов, продукт домашнего приготовления, проистекает из воинственного нрава этих народов; употребить иной раз такое понятие, как «балканское horror-show», мы можем лишь для того, чтобы наша боль звучала более возвышенно; но я знаю, с этого дня все изменится, я не смогу прочитать ни слова о балканской войне, не думая при этом о Беле.)

Я быстро распахиваю дверцы шкафа, так, что меня обдает ветром, и в нерешительности стою перед своими нарядами, предназначенными для «Мондиаля» (я должна быть одета красиво, но не вызывающе, ярко, но не пестро; я подбираю одежду так, чтобы угодить общественному вкусу, то есть чтобы верх был не слишком темным, никаких черных блуз, верх, как правило, должен быть светлее, чем низ, черная юбка – годится, черная кофточка – ни в коем случае), я довольно давно стала давать имена одежде, которую ношу в «Мондиале». Блузку «Утка Дейзи» я уже поминала, есть тут и другое, например платье цвета хаки, у него от одного плеча тянется наискосок, до бедра, совершенно бессмысленная полоска ткани шириной в ладонь, ну, есть еще блузки, которые выглядят безобразными независимо от времени года и от эпохи (светло-серые или светло-коричневые, из плотной ткани, целомудренного фасона), и есть так называемый фасон Deux-Pièces, я его называю: платьице Пфистера, потому что герр Пфистер каждый раз, когда я его надеваю, делает мне комплимент; я никак не могу решить, что мне надеть сегодня, поэтому выдвигаю ящик, разрываю пакет с надписью «Femme luxe», осторожно вытаскиваю из него колготки, натягиваю их до бедер, но, видимо, делаю это слишком быстро, злюсь, видя спустившуюся петлю, и снимаю колготки; в дверь стучится Номи, пора идти, говорит она; да, конечно, и я снова стою перед шкафом, надеваю блузку, застегиваю пуговицы, обтянутые той же тканью, а когда я представляю, что скоро буду стоять в «Мондиале» в блузке с застегнутым до горла воротником и в узкой юбке, то вдруг вижу Белу, который сидит, скорчившись, в моем шкафу. Бледное лицо его – лицо смертельно испуганного человека, он делает мне отчаянные знаки, чтобы я закрыла дверцу, у него даже губы шевелятся, словно он что-то хочет мне сказать, я говорю это матушке, которая стоит в моей комнате рядом с Номи, я закрыла шкаф, потому что Бела меня об этом попросил, говорю я им; это у нее шок от неожиданной вести, отвечает матушка, что же еще, и открывает шкаф, показать, что мне все померещилось, игра воображения, Номи берет из шкафа какую-то блузку, чтобы мне не нужно было выбирать самой, я говорю: если я в своем шкафу увидела Белу, это все-таки что-то значит; наверняка что-то значит, соглашается Номи, помогая мне одеться, давайте поскорее, говорит матушка, она смотрит в окно, может, к завтрашнему дню все кончится, говорит она. В каком смысле все? – спрашиваю я. В том смысле, что – война, отвечает матушка. Всегда бывает день, когда войне наступает конец, почему бы этому дню не быть завтра?

Тито держал Югославию железной рукой, говорит герр Бергер и, подняв глаза от газеты (газета – солидная, ежедневная), откидывается поудобнее на спинку стула, потому что сегодня суббота, спешить некуда, надо отдать ему должное, руководитель он был харизматический; герр Бергер беседует с герром Тоньони (он тоже эмигрант, но человек преуспевший, у него несколько строительных фирм), суббота – это прежде всего такой день, который я должна так или иначе выдержать; не будь кофейни, суббота стала бы праздником, когда каждый час приносит какой-нибудь, пусть маленький, сюрприз, в субботу можно было бы просто постоять под каштанами, тут, прямо перед «Мондиалем», в субботу приберегавшиеся до сих пор пожелания должны слиться в одно огромное желание; да, но по субботам и любая ошибка в два раза серьезнее, мы с Номи (сегодня мы работаем в зале) знаем это, сегодня заказы посетители делают, доброжелательно глядя на нас, доброжелательно и беспощадно, думаю я (исключения – это, например, герр Шлоссер, который тихонько сидит в своем углу, ему ничего не нужно, он и так счастлив, прихлебывая кофе со сливками и читая «Neue Revue», или сестры, фрау Кёхли и фрау Фройлер, которые, прежде чем сесть за столик, здороваются с нами за руку, и делают это так горячо и громогласно, что каждый раз повергают нас в некоторое смятение, хотя нам пора бы уже к этому привыкнуть), все эти люди по субботам чувствуют себя королями и королевами, и мы с готовностью спешим исполнить любую их прихоть, я еще никогда никому не сказала: мол, по субботам я рада видеть всех, только вас, герр такой-то или фрау такая-то, уж извините, нет.

О, Тито держал Югославию в кулаке, этого у него не отнимешь, повторяет герр Бергер, а вы знаете, что его гражданское имя – Йосип Броз? Трубка герра Бергера дымится, пока я стою возле столика, ожидая, когда герр Бергер и герр Тоньони соизволят сделать заказ (гостя нельзя торопить, а в субботу тем более). Балканы – это сплошной кризис, герр Тоньони желает полный завтрак, но без джема, зато с яйцом всмятку (варить три минуты), однако на Балканах нет единства, дымовые сигналы герра Бергера попадают мне в нос, щекочут мои широкие ноздри (у вас почти африканский нос, сказал мне однажды кто-то из посетителей, ваш нос хорошо бы смотрелся на черном лице. В самом деле, вы находите?), ах да, говорит герр Бергер моей блузке, мне кофе со сливками и еще совсем слабый кофе с молоком и заменителем сахара для моей жены, она пока не пришла, но вы уже можете принести, она вот-вот подойдет. Разумеется, отвечаю я. Балканы – это многонациональное государство с весьма интересной историей, Йосип Броз был человек интеллигентный, он большую свинью подложил Никите Хрущеву, он, то есть Тито, пытался найти в политике третий путь, что, конечно, с самого начала было обречено на неудачу, и… вы бывали когда-нибудь в Югославии? В самом деле? Герр Тоньони бывал в Югославии, в Любляне, это не так далеко от Италии, рассказывает он, пока я накрываю: салфетка, нож, ложка, Любляна – это не какая-то там дыра, ей есть чем гордиться, Словению и сравнить нельзя с остальными балканскими странами, Австро-Венгерская монархия решающим образом на нее повлияла, об этом не следует забывать. Я ставлю на стол корзинку, в ней круассан, булочка, кусочек хлеба.

Да Словения, собственно, и не относится к Балканам, я в этом уверен, сообщает мне трубка герра Бергера, знаете, барышня, моя жена все-таки, видимо, не придет, и я с совершенно невозмутимым видом уношу обратно только что сваренный кофе с молоком и заменителем сахара, а герр Тоньони вместо обычной булочки хочет сдобную, пшеничную или ржаную? – спрашиваю я. Герр Тоньони, хоть он и иммигрант, достиг успехов не только в бизнесе, но и в политической жизни, он член совета общины, представляет там платформу Швейцарской народной партии, к тому же на прошлой неделе, как он рассказывает, вместе с женой прошел курс японской альготерапии[80], ржаную, отвечает герр Тоньони без акцента. Балканы и перед нами не остановятся, говорит он (наверняка он приехал в Швейцарию в 70-х годах, когда швейцарцев так раздражало нашествие чингов, то есть итальяшек, их тогда считали врагом номер один), скоро и у нас будки с кебабом появятся, в самом центре деревни! Я приношу герру Тоньони яйцо всмятку (три минуты), и ведь не словенцы сюда приезжают (строительные рабочие, чьего молчаливого присутствия по субботам мне так не хватает), лосьон, которым герр Тоньони пользуется после бриться, пахнет сдержанно и солидно, думаю я, ставя перед ним апельсиновый сок, который входит в полный завтрак, я и сам бы охотно взял к себе одного-двух словенцев, и герр Тоньони благодарит меня за обслуживание.