Сигнал сбора - Уильям Форстен

Все они пришли сюда по делу, и Калинка не замедлил начать разговор.

— Когда вы постучались, мы тут с моим другом Готорном как раз говорили о том, какой странный народ эти янки, — безразличным тоном произнес он, потрепав Винсента по плечу.

— Как твоя нога? — задал вопрос Нахатким, на его морщинистом лице появилось выражение сочувствия.

— Все хорошо, господин, — ответил по-русски Винсент. — Спасибо.

— Ты храбрый человек, — шепнул ему старик. — Знай, своими делами вы, янки, нажили себе врагов, но приобрели куда больше друзей.

Не найдя ответных слов, Винсент просто кивнул.

— Винсент, я рассказал своим друзьям о том, что мы с тобой обсуждали, — сказал Калинка. — Может, ты сам с ними об этом поговоришь?

Юноша помедлил с ответом. Кин не раз предупреждал солдат, чтобы они не слишком откровенничали с Суздальцами, чтобы не подрывать местные порядки. Кое-кто изрядно ворчал по этому поводу, возмущаясь рабством, существующим в этом мире. Но все понимали, что пока лучше не ссориться с правящим классом, если они хотят выжить.

И все же, разве правда не превыше всего? Родители учили его, что правда может быть мучительной, но нельзя скрывать ее от того, кто ищет. У него не было выбора, и Винсент кивнул Калинке в знак согласия.

— Мои друзья будут спрашивать, — продолжил Калинка, — а я буду переводить и для тебя, и для них.

— Я плохо говорю по-русски, — улыбнулся Винсент.

Калинка похлопал его по спине, и юноша поудобней устроился на стуле. Рядом с ним примостилась Таня.

— Мои друзья видели чудо-машины янки, но я рассказал им еще кое-что — например, о том, как вы живете.

— О чем же именно?

— О вашем Союзе и этой, как там ее… декларации.

— Декларации независимости?

— Да, о ней.

Винсент улыбнулся и обвел взглядом комнату. Надо же, как странно. Дома у них всегда было принято прислушиваться к старшим, выказывать им уважение, и он жил с пониманием того, что мудрость приходит только с годами. А сейчас все было наоборот. Седобородые мужи жадно ловили каждое его слово.

— В моей стране, Америке, — медленно начал он, стараясь, чтобы Калинке было удобно переводить, — во времена наших прадедов правили знать и бояре, как у вас тут. Мой народ, все люди моей страны, называемой Америка, были обычными земледельцами или купцами, как вы. Мы верили, что люди созданы Богом равными. Если человек трудится, то все, что он сделал в поте лица своего, по праву принадлежит ему. Мы верили, что человек должен возделывать землю, которая принадлежит ему и никому больше, и нельзя заставлять его бесплатно работать на другого. Так что народ Америки написал на пергаменте длинную речь. Мы назвали ее Декларацией независимости. Мы послали ее нашему царю и сказали ему, что все люди равны и что он больше не правит нами.

Суздальцы удивленно загомонили, но тут же стихли, с нетерпением ожидая продолжения рассказа Готорна.

— Тогда царь нашей страны послал солдат, чтобы подчинить нас своей воле. Мы отчаянно сражались и победили царя. После этого крестьяне изгнали из страны царя, знать и всех их солдат.

— И кто стал боярами? — спросил Нахатким.

— Никто.

— Как это может быть? — удивился Василия. — Кто же тогда издает законы и правит народом?

— Мы сами собой правим. Когда война закончилась, в каждом городе страны собрались люди. Они выбрали лучших из своего числа и послали их на большой совет. Там, на этом совете, эти люди сочиняют правила, обязательные для всех жителей страны. Если они сочиняют хорошие правила, то остаются в совете. Если плохие, то люди их города отзывают их обратно и посылают других мудрых людей на их место. По всей стране мы ищем человека, который был бы мудрее всех. Найдя, мы посылаем его возглавить совет. Он называется президентом. Президент служит нам четыре года, а потом в каждом городе опять собираются люди и решают, хороший ли это правитель или нет. Если это плохой президент, мы отправляем его домой и выбираем на его место другого.

Готорн отчаянно надеялся, что нашел правильные слова, чтобы попроще объяснить этим людям, что такое демократия. Когда он закончил, началось бурное обсуждение его слов. Некоторые недоверчиво качали головами, другие взирали на него с благоговейным трепетом.

Дородный крестьянин, одетый в рубаху, плотно обтягивавшую его массивные плечи и руки, перегнулся через стол и что-то закричал, обращаясь к Винсенту.

— Илья, брат моей матери, хочет знать, что происходит, когда плохой правитель смеется над вами, отказывается уходить домой и вместо этого строит себе дворец? — перевел Калинка.

Все затихли.

Юноша посмотрел на своих слушателей.

— Если такой человек попытается воспротивиться желанию своего народа, мы посадим его в тюрьму.

Илья рассмеялся и тут же задал еще один вопрос:

— А если он не пойдет в тюрьму, когда вы его вежливо попросите, а наймет солдат, чтобы защитить себя, что тогда?

— Мы убьем его, — тихо ответил Готорн и опустил глаза.

— Крестьяне убивают бояр? — недоверчиво хмыкнул Илья. — Церковь отправит вас всех в ад.

— У Церкви нет власти в нашей стране. В Америке можно молиться Богу, Перму, Кесусу, кому угодно. Если в Америке какой-нибудь священник захочет помешать тебе молиться или будет заставлять переменить веру, его посадят в тюрьму.

— Это невозможно! — воскликнул Илья.

— Зайди в наш городок, — предложил ему Винсент. — В центре ты увидишь три различные церкви. Одну мы называем методистской, вторую пресвитерианской, а третью — католической. Сам я принадлежу еще к одной Церкви, я квакер. Поскольку я единственный квакер в полку, я молюсь сам по себе, и никто не препятствует мне. Если кто-то станет мешать мне молиться, наш вождь Кин не даст ему этого делать.

Гости Калинки обменялись удивленными взглядами, и, покачав головой, Илья откинулся на спинку стула, бормоча что-то себе под нос. Готорн заметил, что после того, как он упомянул имя полковника, несколько Суздальцев дотронулись до своей левой руки и взволнованно о чем-то заговорили.

— А теперь расскажи об этом Линкольне, — быстро вставил Калинка, — и о войне, которую вы ведете, чтобы освободить черных крестьян.

— Линкольн — это самый великий вождь нашего народа за всю историю, — воодушевленно начал Винсент. — Он был крестьянином, как я и все вы. Люди в моей стране увидели, что он мудр, и назначили его нашим вождем. Сейчас в Америке далеко на юге живут нехорошие люди. Они не верят, что все люди равны. Они отправились в дальние страны, взяли там в плен людей с черной кожей и сделали из них рабов, чтобы те служили им.

— Люди с черной кожей? — изумился Нахатким.

— Да. Они такие же, как вы и я, разница только в том, что Бог дал им черную кожу вместо белой. Южане, — продолжил Готорн, — не собирались прекращать эти злодеяния, и тогда в нашей земле началась великая война. Люди с Юга сказали, что они больше не являются частью Америки и хотят оставить у себя рабов. Но Линкольн ответил, что этому не бывать. Северяне собрали большие армии и отправились на юг, чтобы освободить чернокожих и помешать южанам разрушить нашу страну, Америку.

Готорн сделал паузу в рассказе. Он знал, что некоторые его однополчане оспорили бы такое прямолинейное аболиционистское изложение причин войны, но Винсент свято верил в свою правоту.

— Такие, как ты, люди сражаются ради свободы других, — переспросил молодой русский с жидкой черной бородкой, — хотя самим им рабство не угрожает?

— Рабства быть не должно! — горячо воскликнул Винсент. — Линкольн сказал, что если мы позволим быть рабом одному человеку, то под угрозой окажется свобода всех.

— И ты будешь убивать, чтобы прекратить это зло? — мягко спросил Нахатким.

Готорн обвел взглядом комнату и едва заметно кивнул.

Все сидели молча. Может быть, он сказал слишком много. В полку не было человека, который бы не знал, что сейчас они живут в такой стране, какой могла бы стать Америка, если бы не билась за свою свободу в двух войнах. Весь Тридцать пятый Мэнский полк, и добровольцы, и старослужащие, были бойцами армии, сражавшейся зато, чтобы рабство прекратилось навсегда. Почти каждый вечер в их казармах разгорались нешуточные споры, в которых они обсуждали, как им вести себя в этой ситуации, но все как один возмущались бесправием крестьян, угнетаемых боярами и Церковью.

Никто не произнес ни слова, но Готорн чувствовал, что его речь не оставила Суздальцев равнодушными.

Калинка наклонился к нему и улыбнулся.

— На улице такой чудный вечер, — ласково заметил он. — Незачем молодому человеку вроде тебя страдать здесь в окружении всяких стариканов, тем более что имеется молодая девица, которой не терпится прогуляться с ним.

Винсент понял, что его присутствие стало обременительным, и взглянул на Таню. Он был рад возможности оказаться с ней наедине.