Призвание - Борис Изюмский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В комнату вошел Яков Яковлевич. Члены комитета вежливо привстали и снова сели, продолжая работу.
— Всего полгода прошло, как человека приняли в комсомол, — жестко сказал Богатырьков. — А он уже забыл о своем долге, уже успел побывать на комитете. Да и с учебой у тебя не ахти как хорошо, — вчера тройку получил. Кто тебе давал рекомендации? — сурово посмотрел он на Захара.
— Папа, — упавшим голосом ответил тот.
— Очевидно, кому-нибудь из членов комитета надо будет поговорить с коммунистом Щелкуновым. Он поторопился дать рекомендацию своему сыну.
Захар стал еще бледнее.
— Разрешите присесть… Мне нездоровится, — сказал он голосом глубоко несчастного человека. И, сев на стул, горестно опустил голову.
«Надо будет посоветовать школьному комитету от вступающего в комсомол требовать отзыва родителей», — подумал Волин.
— Дело ясно… Рекомендовать собранию вывести Щелкунова из состава учкома и избрать другого, — неумолимо настаивал Костя. — Комсомол — боевая организация, отлынивающие от работы и мямли нам не нужны!
Захар поднялся, прерывающимся голосом сказал:
— Если можете… оставьте… в учкоме…
Богатырьков мельком посмотрел вопросительно на Бориса Петровича.
— Я считаю, товарищи члены комитета, — пригладив усы, спокойно сказал Волин, — что Щелкунов сделает необходимые выводы из сегодняшнего разговора и советую пока оставить его в учкоме.
Теперь понимающе переглянулись Богатырьков и Долгополов. Рамков покусывал губу. Достаточно было посмотреть на его лицо, чтобы понять, какая напряженная внутренняя борьба происходила сейчас в нем.
— Хорошо, оставим, — с трудом произнес он, — но выговор за безответственность запишем!
С этим согласились. Щелкунов выслушал решение, неуклюже сунул подмышку портфель и понуро пошел из кабинета. Закрывая за собой дверь, он обернулся к членам комитета:
— До свиданья!
Костя, строгий и хмурый, кивнул ему головой.
— Теперь, товарищи, мы разберем вопрос о работе комсомольцев девятого класса с пионерами Серафимы Михайловны, — объявил Богатырьков. — Доложит нам об этом Виктор Долгополов.
Виктор говорил неторопливо, обстоятельно, и его тихий голос звучал с особой убедительностью.
— Вот взять, например, Плотникова, — Виктор поглядел на Толю. — Как ты учишься?
Толя втиснулся в угол дивана.
— Ничего! — приглушенно ответил он оттуда.
— Видите, какая установочка? — казалось, обращаясь только к членам комитета, спросил Долгополов. — Четверок и пятерок у него почти нет, а он нам говорит «ничего!»
Плотников забился еще глубже.
— Ты от нас не спрячешься, — дружелюбно усмехнулся Богатырьков и подумал: «Неужели и Глебку моего через несколько лет будут так спрашивать?»
— Дай-ка свой дневник, — уже строже потребовал он от Плотникова.
Толя порылся в сумке, встал и, не смея поднять глаз, подал дневник. Он пошел по рукам членов комитета, и пока они внимательно перелистывали дневник, Толя продолжал стоять, виновато понурясь.
— Почему у тебя мало хороших оценок? — допытывался Леонид. — Вот смотри: тройка, и еще тройка…
— Да ты смелей отвечай, — вставил свое слово и Яков Яковлевич, — ишь, какой здесь ягненочек… Вы бы на него поглядели, товарищи члены комитета, во время перемен!
— Видели, как не видеть? — откликнулся Богатырьков.
— Пусть ответит, почему у него мало четверок и пятерок? — настаивал Виктор Долгополов.
Плотникову стыдно было и перед ребятами старших классов, и перед Серафимой Михайловной, и перед директором, который посматривал на него, как казалось Толе, осуждающе.
— Безответственность!.. — наконец выдавил он из себя слово, только что услышанное здесь, и сейчас же мысленно ужаснулся: ведь именно за это дали выговор Захару.
— Кто же позволил тебе быть безответственным? — строго спросил Костя Рамков, но совсем не таким голосом, каким он разговаривал со Щелкуновым.
— Ты помни о чести нашей школы… — сурово сказал Леонид, стараясь не глядеть на Плотникова.
У Толи был такой несчастный, пришибленный вид, он чувствовал себя таким страшным преступником, что без улыбки на него нельзя было смотреть.
«Сейчас скажут: „Не достоин уважения“», — со страхом подумал Толя, но никто так не сказал.
Историк старших классов задал вопрос:
— Как ты думаешь, Плотников, почему тебя, не комсомольца, вызвали на комитет?
— Комитет болеет за всю школу, — тихо ответил Толя.
Серафима Михайловна зарделась, а Сергей Иванович сказал:
— В этом ты прав… Вполне!
— Да, болеет, — подтвердил и член комитета девятиклассник Девятко, юноша с орлиным носом и синими, часто меняющими свой оттенок, глазами. — И когда ты выламываешь доску в заборе городского сада, нам стыдно за тебя, потому что этим поступком ты позоришь восемнадцатую школу имени Героя.
Плотников поразился: «И об этом знают… так это ж было давно!»
— Ты помни, Плотников, — сказал Леонид, — для нас уроки — это главное, а самый близкий нам человек — учитель. Ты должен как пионер во всем помогать Серафиме Михайловне.
— Разрешите мне сказать, товарищи члены комитета, — поднялась с дивана Серафима Михайловна и сложила на груди полные руки. — Я замечаю, что Плотников в последнее время стал серьезнее, начал понимать, что плохой оценкой он всем нам приносит вред, что учеба его и поведение — дело государственное. И думаю, он будет лучше учиться, хорошо учиться! — Она остановилась, испытующе посмотрела на Толю и прочитала в его умоляющем взгляде: «Серафима Михайловна, не сомневайтесь!»
— Мы через некоторое время проверим тебя, — сказал Леонид.
— Я бы хотела, чтобы вы в своем решении, — предложила учительница, — отметили добросовестную работу не только пионервожатого Виктора Долгополова и его товарищей из 9 «А», они сейчас стали моими помощниками, но и «внештатного» шефа — Бориса Балашова.
«Верно, Серафима Михайловна, верно! — мысленно воскликнул Плотников. — Я завтра расскажу Боре, что его… отметили в решении», — повторил он новый для себя оборот речи.
Борис Петрович одобрительно кивнул, а Костя оказал:
— Конечно, надо!
Богатырьков пошептался с членами комитета и громко сообщил:
— Это мы отметим! — Он повернулся к Долгополову. — А Борису ты скажи, что его общественной работой мы довольны, но вот по учебе ему надо подтянуться.
ГЛАВА XXII
Сергей Иванович не раз уже замечал, что «хождение в народ», как в шутку называл он посещения учеников на дому, открывало воспитателю глаза на многое: застенчивый Дружков оказался хорошим сыном и братом, ухаживал за тремя маленькими сестренками, но дома у него всегда был такой шум, что ему следовало бы заниматься в читальном зале школы; Виктор Долгополов, как выяснилось, делал выписки из педагогических книг и мечтал стать учителем, а Костя мастерил радиоприемник.
Правда, посещения учеников на дому приносили подчас и огорчения, — находились родители, которые встречали учителя холодно. Но все эти «издержки производства» не останавливали Сергея Ивановича, и если он не в состоянии был сам пойти к ученику, а это было необходимо, он просил активистов из родительского комитета помочь ему.
Пожалуй, больше всех помогала ему мать Леонида Богатырькова. Она тоже была у Балашовых, познакомилась с родителями Бориса и очень пришлась по сердцу Дмитрию Ивановичу своим простодушием, а главное — рассказами о том, как она воспитывает Леню.
Даже Валерия Семеновна растрогалась:
— Что ж я, не хочу моего Боричку воспитывать как следует? Я для него готова жизнь отдать…
— Я вам вот еще что скажу, Валерия Семеновна, — говорила Богатырькова, — если вы наказали — ни за что не отступайте! Пусть сердце разрывается, хочется простить, а вы все-таки будьте твердой! Я сначала тоже жалоблива была, а потом приучила себя.
Рассказывая Кремлеву об этом посещении, Богатырькова сокрушенно сказала:
— Не дошло, Сергей Иванович, до нее! К иному привыкла…
И потом горячо, с недоумением спросила:
— Я не пойму, почему у нас до сих пор не додумаются в загсе там, или где, вручать библиотечку молодым родителям, книги Макаренко, книги об удачном воспитании. Разве можно допускать в таком деле кустарщину?
На другой же день после посещения семьи Балашовых Сергей Иванович почувствовал, что между ним и Борисом возник какой-то мостик, словно бы произошло нечто важное, связавшее их, что юноша доверил ему личное, свое, о чем другие не должны знать.
К своим новым обязанностям редактора Борис отнесся с неожиданным для всех, кроме Сергея Ивановича, рвением и учителю ни разу не пришлось пожалеть, что он посоветовал Леониду дать юноше это поручение.
Балашов ввел в газете постоянный раздел «Хроника дня» и, собрав «собственных корреспондентов», говорил им веско:
