Призвание - Борис Изюмский

Балашов ввел в газете постоянный раздел «Хроника дня» и, собрав «собственных корреспондентов», говорил им веско:

— Вы в мелочах находите ростки нового. Скажем, — восьмой класс отремонтировал книги нашей библиотеки — немедленно дайте об этом информацию. Понимаете? В несколько строк! Но чтобы это было оперативно.

В разделе «Школьный крокодиленок» появились краткие заметки:

«Ученик пятого класса Лемешко, отвечая по истории, вместо „восстания в Сиракузах“, сказал „восстание серопузых“ — недослышал подсказку».

«Ученик седьмого класса Брагин, столкнувшись в дверях с Серафимой Михайловной, не догадался уступить ей дорогу, — пошел на таран».

Балашов организовал тринадцать сменных редколлегий и выпускал газету через день.

На «прессконференции» он спрашивал у читателей:

— Что вас не удовлетворяет в нашей газете?

— Да толк-то какой от заметок? — говорил скептически кто-то из старшеклассников.

— Вы имеете в виду действенность материалов? — осведомлялся редактор. — Мы на это обратим внимание.

И в конце каждой статьи начал теперь делать пометки: «Вызвали на учком», «помогло», а в газете появились отделы: «По следам наших выступлений» и «Как преодолеваются пережитки старого».

Изредка он сам выступал с хлесткими фельетонами, подписывая их «Каран д’Аш», а в передовице «В чем сила коллектива?» обрушился на отлынивающих от общественных поручений.

Только однажды ответственный редактор поскользнулся.

Приложением к стенной газете была газета световая. На стеклышках рисовали каррикатуры и по субботам показывали их в, зале через эпидиоскоп. Сергей Иванович посоветовал Богатырькову:

— Дайте-ка в светогазету материал о ее редакторе. Он на уроках французского языка по десять раз меняет место.

— Дадим! — охотно, согласился Леонид. — Заметку можно озаглавить «Тушинские перелеты». Только поместит ли? — усомнился он.

На подученной каррикатуре Борис размашистым почерком начертал:

«Ввиду нехватки стекла материал не может быть опубликован».

Сергей Иванович раздобыл у Савелова большой кусок стекла, и принес редактору:

— Вот вам запасец, — как ни в чем не бывало протянул он Балашову стекло.

Редактор испытующе посмотрел на Сергея Ивановича, улыбнулся и пропустил каррикатуру.

Рядом с расписанием в учительской Волин прикрепил кнопками свежий номер заводской многотиражки. И сразу около этой газеты оказались и Капитолина Игнатьевна, и Сергей Иванович, и химик Багаров. Передовица называлась «Наша школа». Целая страница отведена была письмам родителей, учителям. Мать Толи Плотникова писала:

«Примите наше рабочее спасибо… Для нас и Серафима Михайловна, и Яков Яковлевич, и все вы — родные, близкие люди».

— Это очень трогательно, — тихо сказал химик Багаров и задумчиво отошел к окну. — Очень трогательно и дорого…

Сергей Иванович, прочитав газету, подошел к «француженке», сел рядом с ней на диван. Она зябко куталась в платок, черные жесткие волосы беспорядочно обрамляли ее длинное унылое лицо.

— Капитолина Игнатьевна, категорически настаиваю на том, чтобы вы больше требовали от моих девятиклассников, — как можно мягче, но решительно сказал Кремлев. — Если ученик того заслужил, вы не бойтесь его «обидеть», обострить отношения. Не прощайте ничего нарушителям порядка, а мы, все остальные, вас поддержим. Что толку в том, что они, скажем, на моих уроках хорошо себя ведут? У всех должны хорошо сидеть! Вы думаете, почему они безупречно ведут себя у Анны Васильевны? Она не боится быть требовательной. Не обижайтесь на резкое слово, но у вас, Капитолина Игнатьевна, какие-то крайности: то на многое смотрите сквозь пальцы, думаете снисходительностью добиться авторитета, то начинаете выгонять из класса.

— Ищу метод, — смутилась учительница и, помолчав, меланхолично, словно перечисляя какие-то скучные цифры, сказала: — Янович читал на моем уроке учебник истории, потом шлепнул соседа линейкой, я его послала к директору…

— Сема? — поразился классный руководитель. — Ну, не завидую я ему, он меня не минует! А к директору отсылать не советую, это значит — расписываться в своем бессилии.

Дверь в учительскую приоткрыл завхоз Савелов.

— Сергей Иванович, вас спрашивают.

— Сейчас, — откликнулся Кремлев, вставая, — Капитолина Игнатьевна, завтра я на полчаса собираю всех, кто преподает в моем классе, поговорим о нашем общем плане воспитательной работы… Вы сможете быть в пять часов?

— Смогу…

Оказалось, пришел отец Балашова и сидел в кабинете у Бориса Петровича.

Когда Кремлев открыл дверь кабинета, Волин заканчивал разговор:

— Я вас прошу, Дмитрий Иванович, взять под свое влияние и вашу уважаемую супругу. Простите, но ведь портит она парня…

Балашов неловко поеживался и как-то виновато посмотрел на Сергея Ивановича. «Не получается. Стараюсь, но не получается».

Кремлев крепко пожал его руку.

— Ну, я вас оставлю для семейного разговора, — поднялся директор, — располагайтесь, как вам удобно…

— Вы нам нисколько не помешаете.

— Да у меня своих дел полно, — лукаво прищурился Волин и вышел из комнаты.

— Как у Бориса сейчас с успеваемостью? — спросил Дмитрий Иванович.

— Дело поправляется, — успокоил Кремлев, — думаю, пробудили мы в нем ученическое самолюбие, и ему теперь стыдно тройки получать.

Дмитрий Иванович улыбнулся.

— А дома не все гладко, — признался он. — Вчера нагрубил матери. Не знаю, как вы посмотрите? Я его за это вечером никуда не пустил — категорически! Так он, знаете, Сергей Иванович, стал в позу оскорбленного.

— Это не страшно.

— Да и я так думаю! — воскликнул Дмитрий Иванович, ободренный ответом учителя, — но как лучше снять с него этот ореол «оскорбленного»?

Балашов пытливо смотрел на учителя, в глазах его было напряженное ожидание.

Помолчав несколько секунд, Сергей Иванович, наконец, сказал:

— Попробуем вот что… сегодня же скажите ему: «Я напишу в вашу школьную газету статью о твоем двуличии: как редактор, ты поучаешь других, а сам»… Понимаете?

— Хорошо, — сразу уловив замысел, с готовностью ухватился за этот план отец. — Хорошо! Мы его с двух концов зажмем, Бориса-то Дмитриевича!

Он открыл портсигар, протянул его Кремлеву и, раскурив папиросу, признался:

— Тут, Сергей Иванович, вот какая сложность… Валерия Семеновна, — он неловко помялся, но решил быть откровенным до конца, — донимает Бориса пустяковой опекой. Скажем, читает он учебник, откинулся на спинку стула, обдумывает. И начинается: «Зачем отвлекаешься? Барышни в голове! Я тебе добра хочу». Вечером возвратится домой немного позже — на час упреков: «После одиннадцати пускать не буду». Так он, негодник, что делает? Просидит во дворе на крылечке до одиннадцати, потом еще пять минут — специально для мамы, — и только тогда домой возвращается. У нас сейчас баталия за баталией. Я требую, чтобы он дров наколол, а жена жалеет… Потом она вспоминает, что рассказывала Ксения Петровна, спохватывается, но запаздывает…

— Я, Дмитрий Иванович, на этой неделе к вам загляну, с Валерией Семеновной поговорю, — пообещал Кремлев.

— Вот спасибо, — я ее предупрежу. Да, Сергей Иванович, мне как-то неудобно, что я ничего не делаю для нашей школы… Я мог бы доклад подготовить, что ли, ну, скажем, о международном положении или по медицинской части.

— Мы вам будем очень благодарны, — живо откликнулся Кремлев. — Я хотел вас просить — вы депутат горсовета… не могли бы прийти к нам в кружок Конституции и рассказать о работе горсовета?

— С удовольствием!

Они условились о дне.

Сергей Иванович решил порадовать отца.

— Я Бориса попросил, чтобы он опекал одного малыша в четвертом классе… Есть там такой сорванец — Толя Плотников. Так мне вчера учительница этого класса говорит: «Ваш опекун хорошо влияет. Даже на комитете его отметили».

Отец довольно рассмеялся:

— Это для меня ново — Борька в роли воспитателя!

Попрощавшись с Балашовым, Сергей Иванович возвратился в учительскую. У него было два свободных часа. Решил никуда не уходить. Достав из полевой сумки последний номер журнала «Вопросы истории», он сел на диван и углубился в чтение.

Из соседней комнаты — там была бухгалтерия — доносилось пощелкивание счетов да кто-то одним пальцем однообразно и негромко выстукивал на пишущей машинке, — казалось, дятел долбил клювом кору.

Прочитав статью, Сергей Иванович отложил в сторону журнал, оперся локтем о валик дивана и задумчиво стал смотреть в окно. Густой снег падал на землю. Сквозь белую пелену неясными очертаниями проступали заводские трубы. Мысли текли неторопливо, как этот падающий за окном снег. «Надо будет зайти в партбюро завода, спросить, чем мы можем быть им полезны… Интересно, как прошла беседа Анны Васильевны в токарном цехе?..» Кремлев стал думать своем классе, о Борисе Балашове. То, что он услышал о Борисе от его отца и Богатырькова, не удивило учителя. Борис, собственно, был неплохим юношей, и судя по рассказам учителей, «испортился», перейдя в девятый класс, стал разыгрывать эдакого Печорина XX века. Сергей Иванович уверен был, что Борис станет иным, уже становится иным, и в этом нет никакого педагогического чуда. «Просто внимание, во-время обращенное на него нами и комсомольцами, снимает с Бориса всю эту накипь… Я сегодня напрасно повысил голос, разговаривая с ним. Можно было обойтись без этого».