От сохи до ядерной дубины - Владимир Губарев

Из воспоминаний: «Мне предложили тему диссертации. Иван Павлович Алимарин пришел однажды и сказал: „Ну вот, Александр Павлович окончательно решил с нашей темой: нептуний“. Что это означало, было не очень ясно; собственно научная задача передо мной не ставилась, обозначалась лишь область действий. Так оно и оказалось: проблемы потом я формулировал сам. Работа была секретной.

Сложность состояла в том, что в институте нептуния не было. Его нужно было „делать“, облучая в ядерном реакторе соединения урана и выделяя потом из обладающей сильной радиоактивностью пробы ничтожные количества нужного мне элемента. Тоже, конечно, радиоактивного. К тому же период полураспада получаемого таким приемом радионуклида нептуний-239 составляет приблизительно два с половиной дня. Работать с выделенным изотопом можно неделю, от силы две. Потом – все сначала: облучение в реакторе, выделение и очистка моего дорогого изотопа.

Выделять нептуний из облученного урана нужно было за защитой из тяжелых свинцовых кирпичей в специальном шкафу, в резиновых перчатках, с индивидуальным дозиметром в кармане халата. Все это я довольно быстро освоил…

Выделив радиоизотопы нептуния, я должен был проверить его чистоту, хотя бы измерив период полураспада. А уж потом можно было изучать свойства элемента – причем только те, для исследования которых не требуются большие количества. У нептуния есть другой изотоп, нептуний-237, долгоживущий, который можно получить в значительных количествах, но у нас его тогда не было».

– Как вы сегодня оцениваете состояние аналитической химии в России?

– У нас очень хорошие аналитические школы по созданию химических реагентов. Лучшие в мире. Однако сейчас эти методы не являются главными. Преобладает физический инструментарий. В этой области мы не занимаем лидирующих позиций. По двум причинам отстаем. Главным образом – из-за оборудования. Некоторые типы приборов у нас не производились и не производятся и сейчас, ну а у тех, что выпускаются, качество очень низкое. А на приобретение импортных приборов высокого класса у нас всегда не хватало денег. Кстати, в самые последние годы положение выправляется. К счастью.

– За счет чего? Денег-то по-прежнему нет?

– Есть несколько путей для улучшения ситуации. Об одном из них я рассказывают во время лекций для студентов, специализирующихся на аналитической химии. Я им говорю, что сейчас открою «страничку Остапа Бендера», и прошу ее внимательно изучить. Это рассказ о том, как приобрести приборы и аппаратуру для занятия наукой, не вступая в конфликт с уголовно-процессуальным кодексом. У нас в России появилось много небольших фирм. Они делают очень неплохие приборы за счет того, что комплектующие они покупают за границей – это электроника, и используют достижения военно-промышленного комплекса. К примеру, ту же оптику, которая всегда у нас была хорошей. Эти фирмы создают приборы, не уступающие зарубежным. Привлечение их к МГУ выгодно для таких фирм, так как сразу же дает широкую рекламу, а потому они охотно идут на сотрудничество с нами. Почему же это не использовать?! Другой путь – это укрепление контактов с зарубежными фирмами на «безденежной основе», как ни парадоксально это звучит. У меня на кафедре представлено пять или шесть фирм. Мы создаем демонстрационно-обучающие центры, помогаем им в разработке методик с учетом нашей специфики, что, соответственно, привлекает покупателей. Естественно, мы получаем право работать на этих приборах, вести свои исследования. Зарубежным фирмам это выгодно, они охотно идут на сотрудничество с нами.

– Это система уже отработана?

– Мы «накатывали» ее десять лет. В 91-м году я поехал в Италию, там побывал на одной фирме и договорился о сотрудничестве. Они поставили нам аппаратуры почти на миллион долларов! По тем временам это была значительная сумма. А потом дело постепенно расширялось… И в первую очередь за счет «почтовых ящиков», которых в Советском Союзе было множество, а в России они развалились. Для этих «ящиков» покупалось много приборов, а докторов и кандидатов наук там было мало. При развале отраслевой науки образовалось много «лишних» приборов. И их начали нам передавать. То с баланса на баланс, то по бросовой цене, иногда за то, что мы на них проводим нужные для военных анализы. В общем, таким образом десяток хороших приборов мы получили. Ну и последнее: иногда наше правительство или Министерство науки расщедриваются. Это случается, когда утверждается какая-то новая программа. Мы тут как тут: мол, готовы провести необходимые анализы и исследования. И, как учил нас академик Виноградов, стараемся сочетать фундаментальные исследования с теми, которые заказывает руководство. Обеим сторонам это выгодно… Получилось, что кафедра в МГУ у нас оборудована весьма неплохо, не стыдно бывать и работать в наших лабораториях.

– Итак, первая причина отставания – это отсутствие приборов и аппаратуры. Мне кажется, невзирая на все ваши «хитрости» и обращения к опыту Остапа Бендера, все-таки оснащенность химических лабораторий у нас гораздо ниже, чем на Западе. Но вы упомянули о другой причине. Что вы имели в виду?

– Кадры. У нас положение все-таки получше, чем, к примеру, у биологов. У них ехало на Запад более 40 процентов исследователей, у нас несравненно меньше.

– Почему?

– Есть интересная работа, квалифицированные преподаватели и нормальная творческая обстановка. Но самое главное – университет платит вполне приличные деньги. Нашу зарплату, конечно, нельзя сравнивать с той, что получают такого уровня специалисты в университетах США и Европы, но тем не менее она выше, чем в академических институтах. Химический факультет Университета имеет очень много грантов в разных фондах. К примеру, в Российском фонде фундаментальных исследований (РФФИ) факультет много лет занимает первое место по числу грантов. Ни один академический институт такого не имеет! Это, на мой взгляд, свидетельствует о высоком профессиональном уровне сотрудников, о преемственности научных школ, – обо всем, что составляет суть современной науки.

Мысли вслух: «Мужчины и женщины распределены в науке неравномерно; если науку представить пирамидой, то в ее основании и нижних слоях мы найдем женщин больше, чем в средних и тем более в вершинных. Пирамиду можно построить, взяв за критерий творческие успехи, выражаемые числом публикаций, ученых степеней, наград и т. д. и приняв во внимание иерархию должностей, меру ответственности за коллективные исследования. Причин здесь несколько; среди них, конечно, и общеизвестные: рождение и воспитание детей, большая, чем у мужчин, привязанность к домашнему очагу и необходимость тратить время и душевную энергию на его поддержание. Но есть, думается, и причины генетического порядка. Принято считать, что умом женщина не уступает мужчине; кто же будет спорить, это факт, только ум, набор ярко выраженных способностей, шкала ценностей у нее – иные…

Женщины в науке отличаются терпением и усидчивостью, необходимыми, скажем, для накопления большого числа результатов экспериментов или наблюдений, а также добросовестностью, умением и большим желанием передать знания и опыт другим, меньшей амбициозностью и честолюбием. Но они намного реже „генерируют“ идеи, более прагматичны, поэтому не очень склонны к завиральным мыслям и фантазиям, а их обобщения чаще носят характер неэвристический».

– Таким образом, вы с оптимизмом смотрите в будущее?

– Конечно. Прогнозы академика Страхова – он говорил, что через три – пять лет вся наука рухнет, – ошибочны. Уже сейчас видно, что они не оправдаются. Мне кажется, что «минимум», «нижнюю точку» своего падения мы уже прошли. Если в Академии наук мы решим проблемы привлечения молодежи к исследовательской работе, то дело пойдет – начнется подъем. В Университете такой проблемы нет: в нем остаются молодые охотно.

– Но и в Академии, по-моему, уже появляются просветы?

– В аспирантуре, да. Сейчас у нас аспирантов столько же, сколько было в лучшие годы до распада СССР. Однако еще рано говорить, что их привлекает наука и только наука. Некоторые стараются таким образом избежать службы в армии, другие пытаются заполучить «крышу» для своей коммерческой деятельности. Все это, безусловно, есть, но есть и очевидная тяга к исследовательской работе. Так что нужно замечать не только плохое, но и положительное в том, что аспирантура в Академии развивается и растет.

– И мы всегда должны помнить, что и среди серого песка подчас сверкают бриллианты, не так ли?

– Поэты всегда выражаются немного высокопарно, но от этого суть проблемы не меняется. Действительно, русский народ всегда рождал, рождает и будет рождать таланты. Один Нобелевский лауреат из Японии сравнивал российский мозг и японский. Он писал, что японцы могут быть прекрасными профессионалами, они глубоко вникают в известное, умеют его систематизировать и подать. Более того, они могут быть прекрасными исполнителями и накапливать знания в проложенных направлениях, и делают это великолепно. А российский ум настроен всегда на создание чего-то нестандартного.