От сохи до ядерной дубины - Владимир Губарев

– Я знаю, что однажды группа из Арзамаса-16 во главе с Юлием Борисовичем Харитоном приехала в Миасс, чтобы уговорить Макеева работать с ними. Но тот не «поддался», сказал, что привык иметь дело с уральцами, мол, вы надежнее… Традиции сохранились?

– Безусловно. Так же как и то, что каждый институт старается расширить ареал своего влияния.

– Чем вы особенно гордитесь?

– Во-первых, тем, что все боеголовки морского базирования – это разработки нашего института. Гордимся тем, что наши изделия есть в стратегических ракетных войсках – я имею в виду один из современных комплексов, принятых на вооружение. Все авиабомбы разработаны в нашем институте. Нашими специалистами сделаны уникальные образцы зарядов – это и самый легкий боевой блок, и снаряд калибра 152 мм. Гордимся и тем, что в институте были проведены эксперименты, которые позволили зажечь чистый дейтерий. У нас есть термоядерные устройства, чистота которых 99,85 процента.

– Так называемые «чистые заряды», которые, по сути, не заражают местность?

– Да, их можно использовать для проведения промышленных ядерных взрывов.

– Я считаю, что это и есть настоящее разоружение, когда усилия ученых и специалистов направлены не на войну, а на мирное использование ядерной энергии!

– Программа промышленных ядерных взрывов имела три основных направления. Во-первых, сейсмическое зондирование. Второе – создание подземных емкостей. Третье – создание каналов, неких гидротехнических сооружений для проекта переброски северных рек на юг. Сейсмологи и геологи получили уникальную информацию, причем существенно дешевле, чем обычными методами, и за более короткий срок. Понятно, что это связано с калорийностью обычной взрывчатки и калорийностью деления урана. Емкости под Стерлитамаком, которые были сделаны для слива вредных химических отходов, действуют до сих пор. В рамках этих программ были созданы уникальные взрывные устройства, которые могут быть применены, если новые проекты появятся. Такую возможность я не исключаю.

– Еще одно направление, которое разрабатывалось в институте, – использование ядерных взрывов для получения электроэнергии. Проект фантастичен, но в наше время очень часто даже необычные и непривычные фантазии реализуются. Как вы оцениваете такого рода проекты?

– Есть монография «Взрывная дейтериевая энергетика», написанная группой наших сотрудников. Это попытка показать энергетическую эффективность такой технологии. Речь идет о том, чтобы найти способ использования энергии, которая выделяется при взрыве дейтерия. Проект предусматривает в большой подземной емкости, диаметр которой порядка 100–200 метров, осуществлять серию взрывов, преобразовывать их энергию в электрическую. На мой взгляд, проект настолько сложен и необычен, что в ближайшие десятилетия практически неосуществим. Да и заниматься им не будут, так как в настоящее время нет такого дефицита энергии, чтобы приниматься за такого рода проекты. Они же требует объединенных усилий многих стран. К тому же есть атомные реакторы, которые способны обеспечить энергией человечество на ближайшие сто лет, а бридеры, которые появятся в ближайшее время, еще больше, то есть на двести-триста лет… Существует и программа создания термоядерных электростанций. Группа международных экспертов убеждает, что демонстрационный реактор появится уже в середине XXI века. Так что вариантов много.

– И еще один вопрос. В начале 90-х годов, когда эйфория в стране безумствовала, шел разговор о том, чтобы открыть все десять закрытых городов России, где создается атомное оружие, мол, пора снять с них охрану, допустить внутрь коммерческие структуры, в том числе и зарубежные. Сейчас разговоры стихли?

– Ответы могут быть разные. Но я воспользуюсь опросами общественного мнения, которые проводились в 90-е годы и теперь. В прошлом большая часть жителей города высказывались за то, чтобы открыть город. Но постепенно количество таких людей уменьшалось и уменьшалось, сейчас большинство жителей Снежинска за то, чтобы охранная зона оставалась. Причины понятны и объяснимы.

– А с точки зрения производственной: нужен ли дополнительный рубеж безопасности?

– Вокруг промышленных площадок существуют зоны безопасности, и их, конечно же, вполне достаточно. Тем более что в последнее время мы их серьезно усилили. Что же касается зоны вокруг города, то с точки зрения безопасности граждан и наших сотрудников она полезна и нужна.

– Как известно, ни шпионы в прошлом, ни террористы в настоящем ни разу не проникали в ваш город, но рысь все-таки однажды прошла сквозь все заграждения и оказалась у одного из стендов! Возможно ли такое сейчас?

– Информация у вас не совсем точная. Действительно, рысь прошла на территорию, но она сразу же была обнаружена. Евгений Иванович Забабахин, которому немедленно доложили о ней, распорядился ее не трогать и аккуратно вывести за пределы промплощадки. Это было сделать нелегко, так как рысь не очень-то подчинялась командам охраны, но в конце концов ее выпроводили из зоны. К сожалению, сейчас крупных животных в округе нет. Даже лосей. Охотники их выбили, когда было тяжелое экологическое положение в стране… Если же говорить серьезно, то степень защиты охранных зон совершенствуется ежегодно. Так что можно не сомневаться: ядерный арсенал страны под надежной защитой.

– Спасибо за это. Значит, традиции и в этой области сохраняются?

– На каждом предприятии есть свои традиции. Но если говорить в целом о Средмаше, то его главная традиция – это делать свое дело честно и ответственно, добиваться поставленных задач. Так воспитывали нас, молодых специалистов, когда мы пришли сюда.

– И еще: всегда почитались учителя, научные школы?

– Конечно. Но одновременно нас учили, что до тех пор, пока сам не убедился в том или ином явлении, авторитеты над тобой довлеть не должны.

Академик Радий Илькаев: «Мы отвечали очень достойно!»

Я попросил научного руководителя Федерального ядерного центра академика Илькаева о встрече не в его рабочем кабинете, а в доме-музее Юлия Борисовича Харитона.

Радий Иванович согласился тотчас же и весьма охотно.

Я сразу же объяснил ему:

– За этим столом – так уж случилось – мы поднимали по рюмке водки с академиком Харитоном. Отмечали его юбилей. Здесь, в его доме, тогда собрались ближайшие соратники и друзья. Я попросил рассказать о «школе Харитона». По-моему, высказались все. И по-разному. Авы сказали одну очень хорошую фразу, которая мне запенилась: «Школа Харитона – это надежность». Сегодня вы занимаете тот пост, который много десятилетий принадлежал академику Харитону, а потому я хочу спросить: для вас и для коллектива по-прежнему та фраза актуальна?

– Я люблю повторять несколько мыслей Юлия Борисовича Харитона. Первая: «Мы должны знать в десять раз больше, чем нам нужно сейчас». Второе его высказывание: «Думая о хорошем и строя планы о хорошем, надо всегда помнить и о том, чтобы мы ничего плохого не натворили». Это его предупреждение, на мой взгляд, особенно актуально для всевозможных организационных действий. Эти две мысли, которые Харитон просто и ясно изложил, я всегда о них помню и всегда стараюсь учитывать в своей работе. А если говорить в более широком плане, то следует помнить, что наш институт создавался замечательными учеными нашей страны. Научные исследования были в основе той работы, которая здесь началась по «Атомному проекту». Поэтому культ знания, культ исследования, огромное уважение к ученому, к специалисту любого ранга, включая молодежь, – это Юлий Борисович привил всем сотрудникам Ядерного центра. Эти качества «школы Харитона» у нас сохранились, и, мне кажется, благодаря этому у нас идут очень хорошо исследования как фундаментальные, так и прикладные. Причем идут по конкретным, самым серьезным образцам оружия, и поэтому наш институт все задачи, поставленные перед ним руководством страны, выполнял и выполняет. И когда возникает что-то новое, очень серьезное, то в первую очередь обращаются к нам. Мне кажется, что это лучшее доказательство того, что научная школа Харитона продолжает работать, причем работать весьма успешно. Ну а что касается надежности, то для Юлия Борисовича это было самым высшим приоритетом. Его никогда нельзя было уговорить подписать какой-либо отчет, если в нем была некая двусмысленность, неясность. Если от него требовали документы «сегодня» или «немедленно» даже на самом высоком уровне (а у нас это, к сожалению, частенько бывает!), то он никогда не торопился, не совсем подготовленные, с изъянами, даже совсем мелкими, документы не выпускал и не подписывал. Никаких решений или суждений он не принимал и не высказывал, если у него не было полной ясности по этому вопросу.