Тантра – путь к блаженству. Как раскрыть природную сексуальность и обрести внутреннюю гармонию - Аниша Диллон

Ошо говорил, что для духовного роста необходима вся наша энергия, и что она станет нам доступна только тогда, когда все подавленные эмоции, заблокированная сексуальность, подсознательные психологические шаблоны – ревность, сравнение, чувство неполноценности, вина – будут извлечены на свет осознания и разрушены.

Именно трансформация энергий, независимо от того, насколько они являются отравляющими или разрушительными, приводит человека к внутреннему единству и открывает дверь к высшим состояниям сознания.

«То, что я говорю вам, – абсолютно живое, новое, свежее, молодое, и не относится ни к какой традиции, – объяснял Ошо. – Поэтому я называю свою Тантру Нео-Тантрой. Это совершенно особое явление. И Тантра, и другие древние религии всегда были ритуальными. Сейчас человечество повзрослело, достигло совершеннолетия. Дни детства миновали. Прошлые ритуалы выглядят глупыми. Нам нужно освободить Тантру от всех ритуальных обрядов. Нам нужно сделать ее более поэтичной, более непосредственной, менее шаблонной, менее структурированной. Именно это я и делаю».

К моим удивлению и радости, Ошо говорил и о Вильгельме Райхе. Он отметил, что не имея представления о Тантре, Райх тем не менее разработал методы исцеления сексуальных проблем, сходные с тантрическими техниками, созданными несколькими тысячелетиями раньше. Ошо соглашался с принадлежащей Райху теорией мышечного панциря – с тем, что тело несет в себе прошлые воспоминания, накопленные в мышцах в виде хронического напряжения. Ошо говорил также, что описываемое Райхом расширение энергии тела, когда человек ощущает любовь, и ее сжатие, когда любви нет, – это, по сути, описание человеческой ауры, о которой на Востоке также было известно в течение многих веков.

«Он был одним из величайших революционеров в истории и остался неизвестным, неоцененным и забытым», – заметил Ошо, добавив, что учение Райха способно еще сильнее раскрыть свой потенциал, если его развивать совместно с Тантрой.

Когда в апреле 1977 года я начала проводить свою собственную группу, Ошо назвал ее «Анаттой» – буддийским термином, означающим «не-я». Итак, женщина по имени «безбожность» вела группу, которая называлась «не-я».

Нет Бога, и нет «я»… и для меня почти не осталось чего-либо, за что я могла бы цепляться. Возможно, таково и было стоявшее за всем этим намерение. А несколько недель спустя у меня случилось мощное озарение: я поняла, почему Ошо использовал такие термины.

По окончании каждой группы участники и лидеры приглашались на вечерний даршан, где они могли задать Ошо вопросы о том, что с ними происходило во время группового процесса, – или же о том, что было для них важно. Груплидеры располагались в первом ряду, поэтому в тот вечер я сидела очень близко к Ошо, почти прямо напротив него.

Я просидела там в течение всего даршана, тихо и мирно, наслаждаясь происходящим. Я помню, это было чувство, что каждое произнесенное им слово просто падало ко мне внутрь и там оставалось. Дело было не в том, что он говорил, а в той вибрации, которая присутствовала в словах. Впервые я позволила себе пить и впитывать его присутствие.

Даршан закончился, и Ошо начал вставать из кресла, чтобы уйти, соединив руки в знакомом индийском жесте намастэ, которым он всегда нас приветствовал. За какое-то мгновение до того, как встать, Ошо встретился со мною глазами и удерживал мой взгляд все то время, пока поднимался. Это не могло длиться больше, чем несколько секунд, но показалось мне вечностью. Затем он приветствовал жестом намастэ всех собравшихся и покинул аудиторию.

Этот взгляд…

Я не могу сказать, что было передано через этот взгляд, через возникший у нас контакт глазами. Но он проник глубоко-глубоко ко мне внутрь, и я почувствовала, что получила такое огромное количество «чего-то», что едва могла вместить это.

Моя голова опустилась на пол, и я начала плакать. Я плакала от благодарности, от смирения, от того, что получила такой невероятный подарок. Но я не могла даже назвать это. На самом деле я была так глубоко затронута не тем, что он мне дал. Это было то, как он давал, как он делился – со мной, с каждым из нас – так щедро, так безусловно и безгранично проливая это «что-то» – то, что я в этот момент, видимо, была готова принять.

Это было необъяснимо. Это было вне слов. Это было передачей божественной энергии, подобно тому, как пламя перепрыгивает с одной свечи на другую. Это было получением «чего-то», но также и получением «ничего».

Тогда я и поняла ценность избавления от таких концепций, как «я» и «Бог». Ведь все то, что просачивается в таинственное измерение, называемое «духовностью», настолько превосходит все слова, понятия и концепции, что они могут лишь помешать передаче. Это поистине превосходит всякое понимание.

В начальный период ведения «Анатты» моя работа не претерпела каких-либо радикальных перемен. У меня было какое-то количество упражнений и структур, которым я научилась у Чака и Эрики Келли и которые использовались в практике «Радикс». Они и составили основу пятидневной группы, которую я проводила. Я не торопилась менять свой стиль работы, и никто меня к этому не подталкивал. Я знала, что некоторые терапевты получали от Ошо подробные указания относительно того, что они должны были делать в своих группах, но мне ничего подобного он не говорил.

Время от времени на даршане некоторые участники, сидевшие перед Ошо, описывали что-то из того, что с ними происходило, – возможно, энергетически, в теле, или, может быть, с точки зрения психологии. Отвечая, Ошо иногда поворачивался ко мне и спрашивал: «Что ты об этом думаешь, Аниша?»

Я говорила то, что с моей точки зрения казалось поверхностным и довольно очевидным. Например, я указывала на сжатие в области диафрагмы и связанную с ним неспособность глубоко дышать и, в общем, не высказывала ничего особенно мудрого в терминах духовности или медитации. Однако Ошо кивал и говорил: «Это совершенно правильно», – а затем возвращался к разговору с задавшим вопрос человеком.

В результате я ощущала его общую поддержку. По существу, Ошо предоставил мне полную свободу, и я могла заниматься своей работой так, как считала нужным. Оглядываясь назад, я вижу, что изменения, произошедшие в моей практике, выросли не из каких-то идей, теорий или указаний, но из моих собственных личных переживаний, полученных в энергетическом поле Ошо. И поэтому я собираюсь немного рассказать о них.

Прежде всего, годы в Пуне были для меня путешествием в уединенность, в мой личный, внутренний мир. И это был один из тех парадоксов, о которых говорил Ошо, потому что внешне я жила очень интенсивной общественной жизнью. Я находилась в самом центре растущего сообщества сотен саньясинов, я была тесно связана с ними, у меня были любовники и друзья, я полностью участвовала в жизни коммуны, проводя группы и сессии.

Но была и другая, очень отличающаяся часть меня, которая двигалась бок о бок с внешней жизнью. Это была моя внутренняя искательница, медитирующая. Каждый день она приходила, чтобы, сидя в молчании, в течение полутора часов слушать утренний дискурс Ошо. Используя его слова и промежутки между ними, она все глубже и глубже погружалась в себя. Это была та, которая перед работой или после нее регулярно участвовала в ежедневной программе медитационных техник, проводившихся в ашраме.

Моя влюбленность в различные техники длилась месяцами и годами. Иногда я погружалась в Динамическую медитацию, которая проходила ранним утром. Иногда – в медитацию Кундалини, проводившуюся на закате. Иногда это была Випассана, иногда – Суфийские танцы, яркое празднование с пением и танцами.

Я все больше и больше понимала, что ашрам в Пуне не был ашрамом обычного типа. Основой всего, что в нем происходило, являлась медитация, однако вторым по значению и почти настолько же существенным было празднование. Разделяя с нами свое видение жизни, Ошо говорил, что медитация без празднования слишком суха, в то время как празднованию без медитации недостает глубины. Необходим был их синтез, и поэтому в ежедневной программе ашрама предоставлялось много возможностей и для пения, и для танцев, а мне нравилось и то, и другое.

Когда я была подростком, я танцевала – рок-н-ролл и тому подобные вещи, а также играла на гитаре и пела народные песни и песни из мюзиклов. Однако, повзрослев и переехав в Калифорнию, я стала практикующим терапевтом, а все эти вещи исчезли из моей жизни. Каким-то образом для них не осталось места.

В Пуне все вернулось, и в огромном количестве. Каждый вечер мы пели и танцевали в Будда-холле – в только что сооруженном большом помещении для медитаций, способном вместить все возрастающее количество посетителей.

Услышать, как Ошо говорит о важности празднования, а затем испытать это в своем собственном теле – ценность пения и то, какое блаженство оно мне приносит, – было для меня откровением.