Полная история масонства в одной книге - Вик Спаров

Между тем дела масонские шли в Москве плохо: ложа князя Трубецкого, считавшаяся основной, «весьма умалилась, и члены отставали», поэтому масонские «братья» из числа наиболее ревностных учредили другую, весьма своеобразную ложу – «Гармония», отличавшуюся небольшим количеством членов, среди которых были только «избранные». В ее состав вошли Н. Н. Трубецкой, Н. И. Новиков, М. М. Херасков, И. П. Тургенев, А. М. Кутузов и другие. Допущен был в эту ложу и Шварц. Последний вскоре, в 1781 году, отправился в Курляндию, чтобы найти там истинные акты, в которых так нуждалось жившее отраженным блеском Запада русское масонство. Там Шварц получил от мастера Курляндской ложи два письма, которые решили дальнейшую судьбу русского масонства. Сам же Шварц, в силу естественного порядка вещей, стал главой русского розенкрейцерства.

Со времени возвращения Шварца из-за границы (начало 1782 года) и до его смерти в 1784 году организация московских масонов была двуединой и состояла, во-первых, из высшего рыцарского градуса «Строгого чина», члены которого, сосредоточившиеся в двух капитулах – Трубецкого и Татищева, управляли собственно масонскими ложами, а во-вторых, из розенкрейцерского ответвления, которое возглавлял Шварц.

Количество масонских лож, подчиненных московской префектуре, быстро увеличивалось. После смерти Шварца верховным представителем розенкрейцерства был назначен барон Шредер, который приехал в Москву около 1782 года. Но он не пользовался особенным влиянием в Москве и скоро разошелся с русскими розенкрейцерами из-за несогласия в денежных вопросах.

В 1784 году развитие розенкрейцерства несколько затормозилось из-за объявленного высшим орденским начальством «силенциума» (молчания). И хотя в 1785 году работа возобновилась, судьбы розенкрейцерства близились к развязке. В 1786 году, вероятно, вследствие каких-либо правительственных распоряжений, все масонские ложи, находившиеся под управлением московского братства, были закрыты, но даже несмотря на правительственные гонения «братья» – как розенкрейцеры, так и относившиеся к «теоретическому градусу», – продолжали собираться «в тиши» и даже пытались печатать «орденские» книги в тайной типографии.

Но уже в конце 1786 года Шредер распорядился, чтобы с наступлением 1787 года все орденские собрания, переписки и сношения были прекращены. Несмотря на это, собрания продолжали проводиться четыре или пять раз в год, хотя число «братьев» постепенно уменьшалось, и фактически в 1787 году розенкрейцерство в России приказало долго жить.

Та же судьба постигла и Елагинские ложи, прекратившие, как сказано выше, свою деятельность в 1784 году, но через два года ее возобновившие. Елагин, который был в курсе всех, благоприятных и неблагоприятных, политических веяний, воспользовался подходящим моментом и, уступая просьбам «братии» о соединении, попробовал возобновить «цепь упражнений» подчиненных ему лож. Собрав своих «братьев» в капитуле, он прочел целый ряд бесед с целью ознакомить их с новыми основаниями будущих занятий в английских ложах.

Что же это за «новые основания»?

Если судить по словам самого Елагина, поучавшего своих «братьев» в беседах, что «масонство есть древнейшая таинственная наука, святою премудростью называемая, что она все прочие науки и художества в себе содержит», то оказывается, что его учение полностью смыкается с историей розенкрейцерской «искры света», изложенной Шварцем в своих сочинениях. А какие книги из тех, что перечислил Елагин, легли в основу его новых «истинных» познаний? Сначала он называет Ветхий и Новый Завет, сочинения столпов церкви, древних философов, а затем следуют имена Гермеса Трисмегиста, алхимиков Веллинга и Роберта Фладда, и так далее, и тому подобное, то есть авторов, наиболее чтимых розенкрейцерами, к которым, очевидно, принадлежал и первый учитель Елагина. Стало быть, идеология задуманного Елагиным «нового основания» зиждилась на том, что составляло содержание главного руководства розенкрейцеров – «Теоретического градуса Соломоновых наук» и других «орденских» книг.

Любопытно, что, заимствуя у розенкрейцеров (возможно, сам того не ведая) все свои масонские тайны и познания, Елагин в то же время с удивительной наивностью называет самих розенкрейцеров «не свободными каменщиками, но фанатиками или пустосвятами», и именно за то, что «к разумению сего Божественного Писания не дают ключа они». Так и хочется воскликнуть подобно Яну Гусу: О Sancta simplicitas!  – «О святая простота!» Он и не догадывался, что тот ключ, которым он хотел с такой помпой открыть своим подчиненным высшие тайны масонства, есть ключ от двери, ведущей в тайную обитель столь презираемого им «братства злато-розового креста».

Так закончились искания Елагина, но все вышесказанное является лучшим доказательством того, что в розенкрейцеровской науке, как и в нравственной философии масонства первых трех степеней, есть элементы, отвечающие глубоким общественным потребностям века.

Завершая эту страницу из истории становления русского масонства, мы бы поступили несправедливо, если бы не описали, хотя бы вкратце, нескольких наиболее именитых представителей или деятелей масонства в упомянутый период.

Первым в этом ряду должен по праву стоять выдающийся русский полководец, генералиссимус Александр Васильевич Суворов (1730–1800).

О Суворове и его выдающихся полководческих и чисто человеческих талантах написано столько, что нам нет нужды останавливаться на изложении внешних событий его жизни: вся его деятельность – военные походы, ратные подвиги – изучена и рассказана историками во всех подробностях. Гораздо интереснее другая, практически неизученная сторона его жизни: тот внутренний храм, который он себе создал в противовес окружавшей его обстановке и который он тщательно оберегал от постороннего взора, – масонство.

Чрезвычайно любопытно в этой связи вспомнить слова, сказанные им живописцу Миллеру: «Ваша кисть изобразит черты лица моего: они видимы, но внутренний человек во мне скрыт… Трепещу, но люблю моего ближнего, в жизнь мою никого не сделал я несчастным, не подписал ни одного смертного приговора, не раздавил моею рукою ни одного насекомого, бывал мал, бывал велик!»

Это второе, внутреннее лицо Суворова, скрытое от всех, вполне может объяснить ряд его поступков и черт характера, которые не имели прямой связи с обстоятельствами внешней жизни. Того же порядка и принадлежность Суворова к братству вольных каменщиков.

Суворов был посвящен и произведен в третью степень – Мастера – в Петербурге. Посвящение его относится, по всей вероятности, к последним годам царствования Елизаветы. Его приобщение к масонству нельзя назвать случайным – такое предположение не соответствовало бы складу характера этого своеобразного человека, тем более что Суворов не ограничился вступлением в братство, а прошел ряд масонских степеней.

Известно также, что, находясь в Пруссии во время Семилетней войны и навещая в Кенигсберге своего отца, он 27 января 1761 года был произведен в «шотландские мастера». С этого дня до отъезда своего из Кенигсберга в начале 1762 года Суворов числился в составе ложи: в списке ее членов, представленном 16 марта 1761 года в ложу «Три глобуса», его имя значится под № 6.

Этим, к сожалению, ограничиваются сведения о его участии в работе братства вольных каменщиков. Несомненно, однако, что он всю жизнь следовал той масонской нравственности, которой отличалось современное ему масонское общество. Черты общечеловеческого характера, не раз проявляемые полководцем: крайняя религиозность, борьба со своими страстями, из которой он всегда выходил победителем, лояльность, сознание своего долга, – были особенно характерны для масонства этого периода. А потому слова завещания Суворова, обращенные к потомству: «Всякое дело начинать с благословения

Божьего, до издыхания быть верным государю и отечеству, убегать роскоши, праздности, корыстолюбия и искать славы чрез истину и добродетель, которые суть мои символы», – вполне могут считаться его личным масонским катехизисом.

Вторым следом за Суворовым должен, безусловно, идти фельдмаршал князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов (1745–1813).

Причащение Кутузова к таинствам масонского ордена совершилось в 1779 году в Регенсбурге, в ложе «К трем ключам». Он вступил в братство, чтобы искать «сил для борьбы со страстями и ключ от тайн мира». Есть сведения, что, путешествуя по Европе, он вошел также в состав лож Франкфурта и Берлина, а по возвращении в Россию в 1783 году «посвященные на берегах Невы признали его своим. Но лишь в Москве, у сияющего лучезарного очага этой замечательной столицы, прославленной в столь многих отношениях, он предстал смиренным ревнителем. Его приняли, учтя его способности к приобретению высоких званий, и он был приобщен к высшему ордену при обстоятельствах, предрекших его высокие судьбы…»