Север и Юг - Элизабет Гаскелл

– Какое оно? – с облегчением спросила Бесси.

– Платье из белого шелка, – ответила Маргарет. – Год назад я была в нем на свадьбе кузины.

– Это хорошо! – откинувшись на подушки, воскликнула Бесси. – Я бы многое отдала, чтобы посмотреть на тебя в таком наряде.

– Его красота убережет меня от презрительных взглядов высшего милтонского общества.

– Хотела бы я посмотреть на тебя среди этой знати, – сказала Бесси. – Не думаю, что ты произведешь на них благоприятное впечатление. Ты не слишком румяная и недостаточно бледная, чтобы понравиться им. Знаешь, я видела тебя во сне задолго до того, как мы встретились.

– Это выдумки, Бесси!

– Нет, я видела тебя. Твое лицо, твои ясные, спокойные глаза. Твои волосы, отведенные с бровей и идущие, как лучи, вокруг лба – такие же гладкие и прямые, как сейчас… Ты всегда приходишь ко мне во сне, чтобы дать силы, которые я принимаю из твоих утешающих глаз… В прошлый раз ты была одета в сияющие одежды… похожие, наверное, на те, в которых ты пойдешь на званый обед. Поэтому, сама понимаешь, это была ты.

– Нет, Бесси, – мягко ответила Маргарет. – Ты видела сон о какой-то другой девушке.

– Неужели из-за своей болезни я не могу видеть вещие сны? Как у многих людей, описанных в Библии? Почему их видения могут быть признаны правдивыми, а мои нет? Даже мой отец много думает о сновидениях. Я еще раз говорю тебе, что видела тебя. Ты подошла ко мне. Твои волосы развевались за спиной от быстроты движений, и на тебе было белое сияющее платье. Разреши мне прийти и посмотреть на тебя в этой одежде. Я хочу увидеть тебя и прикоснуться к тебе, как в том сне.

– Моя милая Бесси, это просто твои фантазии.

– Фантазии или не фантазии, но с тех пор, как ты привиделась мне во сне, я ждала твоего появления. И теперь ты здесь, рядом со мной. Я чувствую облегчение. Ты утешаешь меня, как огонь в камине облегчает усталость человека в день страданий. Ты сказала, что тебя пригласили в гости на двадцать первое число? Клянусь Господом, я приду и взгляну на тебя.

– Бесси, дорогая! Конечно, приходи. Ты будешь принята с радостью. Но не говори с такой обреченностью. Это расстраивает меня.

– Тогда я прикушу язык и буду держать свои надежды при себе. Однако мои слова правдивы.

Помолчав какое-то время, Маргарет сказала:

– Мы можем говорить об этом иногда, но не сейчас. Скажи, твой отец участвует в стачке?

– Да, как и все другие рабочие с фабрики Хэмпера, – совершенно другим тоном ответила Бесси. – На этот раз бастуют даже женщины. Они озлоблены, как и мужчины. Цены на продукты растут, а им нужно кормить детей. Если бы Торнтоны дали рабочим деньги, которые они собираются потратить на свой званый обед, или купили бы их семьям по мешку картошки, это успокоило бы многие материнские сердца и помогло бы истощенным детям не плакать по ночам от голода.

– Не говори так! Ты заставляешь меня чувствовать вину за то, что я иду на их обед.

– Ты ни в чем не виновата, – сказала Бесси. – Просто некоторые люди заранее избраны для пышных пиров, пурпура и прекрасных стихов. Наверное, ты одна из них. Другие трудятся и страдают всю жизнь. А в наши дни эти подлецы управители не имеют сострадания, какое они иногда проявляли в дни Лазаря. Но если ты попросишь остудить твой язык кончиком моего пальца, я приду к тебе через огромную бездну из благодарности за то, что ты была здесь со мной….

– Бесси, ты вся горишь! Я чувствую это, прикасаясь к твоей руке. И твои слова становятся бредовыми. В судный день нас не будут делить на богачей и нищих. У нас лишь спросят, как верно мы следовали заповедям Христа.

Маргарет встала, смочила в воде носовой платок и положила его на лоб Бесси. Затем она растерла ее каменно-холодные ноги. Бесси закрыла глаза и, немного успокоившись, сказала:

– Ты, как и я, растеряла бы все свои пять умов, если бы к тебе домой один за другим приходили люди и просили совета у твоего отца. А потом бы они оставались и делились с тобой своими историями. Знаешь, как это бывает? Некоторые говорят о смертельной ненависти и заставляют мою кровь холодеть от тех ужасов, которые они рассказывают о наших хозяевах. Но больше всего меня расстраивают женщины. Они жалуются и жалуются, по их щекам беспрестанно текут слезы… Они говорят о высоких ценах на продукты и о детях, которые не могут спать по ночам от голода.

– Неужели они верят, что забастовка поможет исправить эту ситуацию? – спросила Маргарет.

– Да, они верят, – ответила Бесси. – Люди говорят, что торговля была на подъеме долгое время. Хозяева заработали кучу денег. Мой отец не знает, насколько возрос их капитал. Но Союзу рабочих все известно, и наши лидеры хотят свою долю прибыли, особенно теперь, когда продукты стали такими дорогими. Союз решил, что мы не будем работать на хозяев, пока те не отдадут нам положенную долю от их капитала. Но у фабрикантов всегда было превосходство, и я боюсь, что они сохранят его и сейчас, и в будущем. Такая ситуация напоминает мне великую битву Армагеддона – обе стороны, усмехаясь, сражаются друг с другом, а затем проваливаются в бездну.

Они не заметили, как в комнату вошел мистер Хиггинс. Услышав последние слова дочери, Николас с гордостью сказал:

– Я тоже буду бороться. На этот раз мы добьемся успеха. Нам не потребуется много времени, чтобы заставить их сдаться. У них много заказов по заключенным контрактам. Они вскоре поймут, что им лучше повысить нашу зарплату на пять процентов, чем потерять планируемую прибыль и нарваться на штрафы за невыполнение контрактов. Вот так-то, хозяева! Я знаю, кто победит.

По его словам и возбужденному поведению Маргарет поняла, что он был пьян. Эта догадка нашла подтверждение в очевидном беспокойстве, отразившемся на лице ее подруги.

– Двадцать первое число приходится на четверг, – смущенно сказала Бесси. – Я постараюсь прийти к тебе и посмотреть на твой наряд. А в какое время вы с отцом отправитесь на обед к Торнтонам?

Прежде чем Маргарет успела ответить, Хиггинс вспылил:

– Торнтоны! Ты идешь на обед к Торнтонам? Тогда попроси его поднять бокал за выполнение заказов. К двадцать первому числу, я думаю, он выжжет себе мозги, пытаясь придумать, как вовремя рассчитаться по контрактам. Скажи ему, что если он прибавит к зарплате рабочих пять процентов, то на следующее утро на фабрику Мальборо придут все его семьсот рабочих. И только так он сможет выполнить свои обязательства. Ты увидишь там всю их свору. Взять, к примеру, моего хозяина Хэмпера. Фабрикант старой закалки. Редко встретишь человека с таким набором ругательств и проклятий. Я думаю, что он умрет, если заговорит со мной вежливо. «Лает, да не кусает», – так сказал один из наших забастовщиков. Если хочешь, можешь передать ему эти слова. Да, ты встретишь у Торнтонов других владельцев фабрик. Хотел бы я поболтать с ними, когда перед обедом они начнут судачить о своих делах. Я бы высказал им свое мнение! Я рассказал бы им о трудностях, которые они нам устроили!

– До свидания, – торопливо сказала Маргарет. – Пока, Бесси. Если ты будешь чувствовать себя нормально, я с радостью увижусь с тобой двадцать первого.

Лекарства и лечение, которые мистер Дональдсон прописал для миссис Хейл, принесли ей значительное облегчение, поэтому и она сама, и Маргарет начали надеяться, что доктор мог ошибиться в постановке диагноза и что здоровье больной постепенно поправится. Что касается мистера Хейла, то он, не имея представления о серьезной причине их опасений, с заметным ликованием посмеивался над страхами дочери, и это, в общем-то, показывало, насколько сильными были его собственные тревоги. И только Диксон продолжала «каркать» в уши Маргарет, а та, отгоняя от себя «ворону», хранила надежды на лучшее.

Они нуждались в этом ожидании чуда, поскольку на улицах города царила мрачная атмосфера народного недовольства, ощущаемая даже такими неопытными в экономической борьбе людьми, как Хейлы. Мистер Хейл, знакомый с многими рабочими, был потрясен их историями о страданиях и иссякавшем терпении. Они не стали бы рассказывать о своих муках тем, кто мог бы понять их без слов. Но он был человеком из далекого южного графства. Работа милтонской системы, в центре которой он оказался, вызывала у него недоумение. Поэтому каждый стремился сделать его судьей и приводил ему свидетельства собственных причин для обострившейся ненависти к хозяевам фабрик. Естественно, мистер Хейл выкладывал обиды рабочих перед мистером Торнтоном, ведь тот обладал огромным опытом в улаживании подобных проблем. В своих объяснениях мистер Торнтон всегда исходил из экономических принципов. При ведении торговли, говорил он, происходит постоянное нарастание и убывание коммерческого процветания. При ослаблении торговли некоторые фабрики и связанные с ними рабочие могут разориться и выйти из рядов счастливых процветающих людей.

Судя по его словам, последствия подобных перепадов торговли были настолько логическими, что ни фабриканты, ни рабочие не имели права на жалобы, если этот жребий становился их судьбой. Работодатель отстранялся от гонки, в которой больше не мог участвовать. Пострадав в конкурентной борьбе, ощутив на себе все последствия неудачи, отвергнутый обществом, где он некогда был в чести, разорившийся фабрикант больше не принимал участия в распределении богатства и становился скромным просителем подачек. Конечно, такая участь могла постигнуть и мистера Торнтона, поэтому он не испытывал ни малейших симпатий к рабочим, которые, пройдя через безжалостные жернова прогресса, оставались лежать на поле боя. Мир больше не нуждался в них, и они тихо расползались по могилам, хотя и там не находили себе покоя из-за криков близких людей, обездоленных и оставленных ими без пропитания. Им оставалось лишь завидовать дикой птице, которая кормила птенцов кровью своего израненного сердца.