Север и Юг - Элизабет Гаскелл

Судя по его словам, последствия подобных перепадов торговли были настолько логическими, что ни фабриканты, ни рабочие не имели права на жалобы, если этот жребий становился их судьбой. Работодатель отстранялся от гонки, в которой больше не мог участвовать. Пострадав в конкурентной борьбе, ощутив на себе все последствия неудачи, отвергнутый обществом, где он некогда был в чести, разорившийся фабрикант больше не принимал участия в распределении богатства и становился скромным просителем подачек. Конечно, такая участь могла постигнуть и мистера Торнтона, поэтому он не испытывал ни малейших симпатий к рабочим, которые, пройдя через безжалостные жернова прогресса, оставались лежать на поле боя. Мир больше не нуждался в них, и они тихо расползались по могилам, хотя и там не находили себе покоя из-за криков близких людей, обездоленных и оставленных ими без пропитания. Им оставалось лишь завидовать дикой птице, которая кормила птенцов кровью своего израненного сердца.

Душа Маргарет восставала против рассуждений мистера Торнтона. Казалось, что коммерция была для него всем, а гуманность – ничем. Она едва смогла поблагодарить его за доброту, когда он в тот вечер со всей деликатностью и участием предложил ей любые средства для облегчения болезни ее матери, какие только можно было добыть благодаря состоятельности их семьи и предусмотрительности миссис Торнтон. Он уже узнал у доктора Дональдсона, какие лекарства могли понадобиться миссис Хейл. Очевидно, мистер Торнтон не сомневался в скорой смерти больной женщины, которую Маргарет пыталась отвести от нее. Все это заставляло девушку сжимать зубы от гнева, пока она выслушивала его предложение. По какому праву он стал обладателем секрета, который она держала под замком в самом потаенном уголке своего сердца? Ведь кроме нее об этой тайне знали только доктор Дональдсон и Диксон. Не смея смотреть на него, она просила у небес побольше сил, чтобы стойко вынести приближавшееся горе, – скоро ей предстояло плакать навзрыд над усопшей матерью, не получая никаких ответов из глухой темноты. Однако мистер Торнтон знал все. Маргарет видела это в его жалостливых глазах. Она слышала это в серьезном тоне, которым он говорил с ней. Но как примирить его глаза и голос с твердой логикой и сухой безжалостностью, с которыми он излагал законы торговли и строго следовал им, игнорируя ужасные последствия?

Возникшие противоречия раздражали ее. К ним прибавлялись мысли о страданиях людей, о которых ей рассказывала Бесси. У Николаса Хиггинса имелась другая точка зрения. Его назначили в стачечный комитет, и однажды он сказал, что знает многие тайны, скрываемые от непосвященных. За день перед званым обедом у миссис Торнтон он развил эту тему более подробно. Когда Маргарет пришла навестить Бесси, она стала свидетельницей спора между Хиггинсом и Бушером, соседом, о котором Николас часто упоминал как о жалком неумелом работнике с большой семьей, зависевшей от его поддержки. Иногда вспыльчивый Хиггинс злился на Бушера из-за отсутствия у того силы духа и боевого настроя. Но в этот раз он был просто в гневе.

Бушер стоял, опираясь обеими руками о каминную полку, и время от времени покачивался, словно его не держали ноги. Мужчина с дикой безысходностью смотрел на огонь, и его отчаяние еще больше раздражало Хиггинса, хотя, конечно, и вызывало сочувствие. Бесси яростно раскачивалась в кресле-качалке, что говорило о ее сильном возбуждении (к тому времени Маргарет уже знала, как она ведет себя, когда чем-то взволнована). Мэри завязывала шляпку, собираясь в цех нарезки бумазеи. Большие неуклюжие банты путались в больших неуклюжих пальцах девушки, и она давилась слезами, желая побыстрее покинуть дом и не видеть ссоры отца и соседа. Маргарет минуту постояла на пороге, затем, прижав палец к губам, прокралась в комнату и села на кушетку рядом с Бесси. Николас приветствовал ее резким, но не злым кивком. Мэри торопливо выбежала из дома, закрыла за собой дверь и громко зарыдала, не страшась больше упреков отца. И только Джон Бушер не заметил, что кто-то вошел и кто-то вышел из дома.

– Это бесполезно, Хиггинс. Она не может больше так жить, она просто гибнет! Отказывается есть, потому что видит, как голодают малыши. Они доведены до истощения. Ты получаешь пять шиллингов в неделю, и у тебя только два лишних рта, причем одна из дочерей уже сама зарабатывает себе на пропитание. А мы голодаем. Скажу тебе честно, если она умрет – а мне кажется, что ее не станет со мной еще до того, как мы добьемся пятипроцентной надбавки, – я швырну деньги хозяину прямо в лицо и скажу ему: «Будь ты проклят! И будь проклят весь твой жестокий мир, отнявший у меня самую прекрасную жену, которая когда-либо рожала детей мужчине!» И знаешь, парень, я возненавижу тебя и всю твою свору из Союза. Я возненавижу всех вас, если вы обманете мои надежды. В среду на прошлой неделе ты сказал: «Бушер, жди!» Теперь наступил вторник! Ты обещал, что не пройдет и двух недель, как хозяева придут к нам и будут умолять вернуться на рабочие места, приняв наши требования. Время вроде бы пришло, а наш маленький Джек лежит на кровати и постоянно хнычет. Он слишком слаб, чтобы плакать, хотя его тело просит пищи… Наш бедный маленький Джек! Жена никогда не смотрела на него так с момента рождения… Она любит его, словно малыш – сама ее жизнь! А это так и есть! Ты бы знал, как я радовался его появлению… этому дару небесному. А как он будил меня каждое утро, тычась сладкими губками в мою щетину и выискивая гладкое место для поцелуя… И вот теперь он умирает от голода!

Хриплые рыдания душили бедного мужчину. Николас посмотрел на Маргарет. Его глаза блестели от набежавших слез. Наконец он нашел в себе силы ответить:

– Держись, парень. Твой маленький Джек не будет голодать. Я получил немного денег от Союза. Мы сейчас пойдем и купим для малыша суп, молоко и добрый четырехфунтовик хлеба. Не сомневайся, все, что у меня есть, я разделю с тобой. Только не теряй веры.

Он сунул руку в пустой чайник, в котором хранил деньги.

– Клянусь душой и сердцем, что на этот раз мы одержим победу. Надо потерпеть еще неделю, и ты увидишь, как хозяева пойдут к нам на поклон, умоляя вернуться на фабрики. А Союз, поверь мне, позаботится о твоей семье. Только не давай слабины и не иди к тиранам в поисках работы.

В этот момент Бушер повернулся к ним, и его бледное изможденное лицо, исчерченное полосками слез, заставило Маргарет заплакать.

– Ты прекрасно знаешь, что существуют худшие тираны, чем наши хозяева, – сказал Бушер. – Они говорят: «Умирайте с голоду и смотрите, как умирают другие, если они не идут к нам в Союз». Тебе это хорошо известно, Николас, потому что ты один из них. У вас могут быть добрые сердца – у каждого по отдельности. Но когда вы собираетесь вместе, у вас не больше жалости к человеку, чем у дикого, взбесившегося от голода волка.

Николас уже открывал дверь, когда услышал последние слова Бушера. Он повернулся к нему и сказал:

– Видит Бог, я хочу сделать что-то хорошее для тебя и для всех нас. Если я ошибаюсь, считая себя правым, это ваш грех, потому что вы избрали меня своим представителем, несмотря на мое невежество. Я много думал над ситуацией, пока мой мозг не начал кипеть. Поверь мне, Джон, все так и было. И я сказал себе: не существует иной помощи для нас, кроме веры в Союз рабочих. На этот раз они победят! Ты сам увидишь.

Маргарет и Бесси не проронили ни единого слова. Когда мужчины ушли, девушки с трудом выдохнули и, посмотрев друг на друга, молча кивнули. Их взаимопонимание исходило из глубины сердец. Наконец Бесси сказала:

– Я никогда не думала, что отец снова будет взывать к Богу. Но ты же слышала, как он сказал: «Видит Бог».

– Да, – ответила Маргарет. – Позволь мне дать тебе небольшую сумму денег, которой я могу поделиться. И разреши принести тебе еды для детей того несчастного мужчины. Только не говори им, от кого эта поддержка. Можешь сказать лишь своему отцу. Там будет не так уж много.

Бесси лежала, не обращая внимания на слова Маргарет. Она не плакала, просто дрожала всем телом.

– Мое сердце опустошено слезами, – прошептала она. – Бушер уже заходил к нам несколько дней назад. Он рассказал мне о своих страданиях и страхах. Я знаю, он слабый человек. Но если ты родился мужчиной, так делай же что-нибудь. Раньше я много раз сердилась на Бушера и его жену, хотя сама не знала, как справиться с такой ситуацией. Видишь ли, не все люди умны, как мудрый Соломон. Однако Бог позволяет им жить, любить и быть любимыми. И если горе приходит к тем, кого они любят, это огорчает их, как огорчало бы Соломона. Я не могу понять этого. Возможно, для таких людей, как Бушер, хорошо иметь Союз, который так или иначе присматривает за ними. Но мне хотелось бы, чтобы Союз ткачей однажды выслушал бы Бушера. Возможно, тогда они разрешили бы ему вернуться к хозяину и получить какую-то зарплату, пусть и не такую большую, как было намечено их лидерами.