Клуб для избранных - Татьяна Коган

Она обожала скромные, нежные фиалки. Ни за что на свете не променяла бы их на вычурные орхидеи.

И еще — она точно знала — не было у нее никакого пса, особенно такой породы. Ей нравились кошки.

…А может быть, она снова заблуждалась, отказывалась принять травмирующую правду: ее болезнь куда серьезнее, чем ей казалось.

Леся свернулась калачиком, подтянув колени к груди и обняв подушку, и расплакалась.

Я не люблю гулять в парках. Потому что в парках обязательно встретишь счастливые семьи — мама-папа-дети в одинаковых свитерах. Идут, улыбаются, молодые и красивые. И все-то у них правильно, безукоризненно, отчего хочется то ли оказаться на их месте, то ли передушить их, как цыплят. В такие моменты самообладание предает и ты вдруг остро осознаешь, что у тебя такого нет и, наверное, не будет. Иногда жизнь щедро одаривает тех, кто этого не заслуживает, а остальным предлагает шевелиться самостоятельно.

Я лгала — прежде всего самой себе, — когда утверждала, что стерва не любит Майка. Она любила, и еще как. Бесилась, истерила, хлопала дверью, но всегда возвращалась. Они были из той породы людей, которые выносят друг другу мозг, но никогда не расстаются. Потому что им весело вместе. Понимаете? Не в моей власти было заставить их перестать испытывать чувства. Но я могла сделать так, чтобы, уйдя в очередной раз, девчонка не вернулась.

Только умоляю, не думайте, что мною двигало лишь эгоистичное желание обладать чужим мужчиной. Конечно, мне нравился Майк, и я планировала взять его без довеска в виде чокнутой Джульетты. Но одной из главных причин, побудившей меня на столь жестокий шаг, стало кое-что иное. Майк убил мою сестру. А я наказала его, лишив любимой женщины.

Дональд никогда не узнает, что я устранила кого-то вне игры. Все члены организации обязаны поддерживать безупречную, незапятнанную репутацию. Во многом благодаря этому железному правилу клуб существует долгое время, не привлекая нежелательного внимания. Если понаблюдать со стороны за самыми активными представителями нашего адского коллектива, то вы увидите открытые, честные лица добропорядочных отцов семейства, успешных профессионалов, которым доверяют их клиенты. Все они, без исключения, — люди положительные. Никто из их близкого окружения не догадывается, что это всего лишь маска, скрывающая истинную сущность. И когда эти сущности вырываются на волю — о, это упоительно пугающее зрелище.

Дональд знает, сколь многому меня научил, и не умаляет своего влияния на мой незрелый ум. Однако он и не догадывается, что ученик научился гораздо большему, чем давал учитель.

Убить человека несложно. Сложнее обставить дело по-тихому, чтобы никто не догадался, куда он на самом деле исчез. Говорят, идеальных преступлений не существует, но у меня получилось. Я предусмотрела каждую мелочь, уничтожила следы. То, что у девчонки нет ни родителей, ни других родственников, сильно упростило задачу. Никто не стал бы искать ее, кроме Майка. А о Майке я позаботилась.

Я улучила момент, когда Викки снова его бросила. Ее труп я сожгла в лесу, потратив на это почти семь часов. Конечно, в крематории тело сгорело бы за час, а то и быстрее, но в моем распоряжении были лишь бензин, спички и дрова, которые я постоянно подбрасывала, чтобы пламя не утихало. Я не рассчитывала получить пепел, — в крематории используют специальные мельницы для измельчения несгоревших зубов и костей. Но тело разрушилось на небольшие обугленные фрагменты, не больше четырех дюймов каждый, и их-то я частично закопала, частично утопила в озере.

А гордый Майки, написавший Викки на телефон пылкую просьбу не пороть горячку, получил очень грубое, но искреннее сообщение о том, что на этот раз все действительно кончено. Адьез, мучачо. Я изучила всю их переписку, чтобы составить послание в ее стиле.

Как же Майки бесился! Надо было видеть, как он метался по комнате, швыряя в стены все, что попадалось под руку. Он был так красив в этот момент, так отчаян.

И не надо саркастически фыркать. Я умею возбуждаться не только из-за страдающих сильных героев, но и из-за кое-чего высокодуховного. Например, отцовские чувства. Я не раз представляла, как будет выглядеть Майки с маленьким сыном на руках. Если бы это был их со стервой ребенок, я бы с удовольствием отобрала младенчика, положила его голенького у открытого холодного окна, чтобы папочка зарубил себе на носу: рожать детей ему будет другая женщина.

Прошу, не считайте меня сумасшедшим маньяком. Не так уж много я причинила вреда, к тому же мои поступки зачастую невиннее моих мыслей. Просто я знаю, чего хочу, и стараюсь получить желаемое. Во мне всегда присутствовало умение добиваться намеченных целей, но меня останавливал страх: обидеть кого-то, поступить неправильно, ошибиться, проиграть, в конце концов. Дональд помог мне понять, что жизнь слишком короткая, чтобы держаться условностей. Мы все равно умрем. Каждый из нас. На этом фоне любой страх воспринимается глупостью, бессмысленной тратой эмоциональных ресурсов.

Нет, я не бездушный робот. Ничто человеческое мне не чуждо. Но я устала бояться, понимаете? Устала жить в безопасном режиме. Если долго экономить свои ресурсы, то в одно прекрасное утро ты поймешь, что они безнадежно устарели, а ты даже не успел ими толком воспользоваться…

Суббота

Бостон, Массачусетс

— Ну что, довольно с тебя?

Голос то приближался, то дребезжал эхом удаляющегося поезда.

Майка подвесили за руки, закрепив наручники за крюк в стене, ступни едва касались пола, отчего давление в запястьях и плечах усиливалось с каждой минутой. Вскоре этот дискомфорт растворился в другой боли — всеобъемлющей, накрывающей с головой, поглощавшей все иные чувства.

Его избивали в четыре руки, не давая ни мгновения передышки. Сперва он стискивал зубы, невольно срываясь на стоны, реагируя на каждый новый удар. А в какой-то момент все удары слились в одну монотонную, бесконечную агонию, и время замерло, закристаллизовалось ледяной глыбой.

— Довольно с тебя, я спрашиваю? — Чьи-то пальцы вздернули вверх его подбородок.

Нолан с трудом разлепил веки; перед глазами вспыхивали и падали вниз белые искры. «Вот это искорки, а!» — восхищался маленький Бобби, когда они смотрели салют на День независимости. Семья Майки тогда только переехала в Чикаго, и Бобби, соседский мальчишка, был первым, кто пришел познакомиться.

Вот это искорки!

— На меня смотри. — Пощечина вынудила Майка сфокусировать взгляд. — Так-то лучше. — Фрэнк улыбнулся одними губами и отступил назад, зло оглядывая покалеченную жертву. — Не стоило тебе связываться со мной. Я подобного не прощаю.

Он сделал знак одному из бугаев. Тот коротко кивнул, поднял с пола канистру. Облил стены, плеснул на Майка, который невольно отвернулся, защищая глаза. В воздухе повис тяжелый запах бензина.

А еще Бобби постоянно декламировал фразы любимых писателей, пытаясь привлечь Майка в клуб задротов-ботаников. «Есть преступления хуже, чем сжигать книги. Например — не читать их», — цитировал он Рея Брэдбери.

В целом Майк был согласен — с легкой поправкой.

Есть преступления хуже, чем сжигать книги. Например — сжигать людей.

Фрэнк Уильямс крутил в руках блестящую зажигалку, напрасно ища в лице Нолана признаки страха и смятения. Пожалуй, он немного переборщил с избиением — тот плохо соображал, а значит, вряд ли в полной мере прочувствует весь ужас предстоящей казни.

Колесико зажигалки чиркнуло, выплюнув вверх дрожащий оранжевый огонек.

Топот чьих-то шагов. Короткий вскрик. Глухие шлепки, то ли удары, то ли выстрелы. Звуки смешивались, размывались, соединяясь в причудливые отголоски. Майку казалось, что он спит на очень неудобной твердой кровати, от которой ломит все тело. И кто-то невидимый переворачивает его, перекатывает на другой матрас — гораздо более удобный, и от этого сразу хочется зажмуриться покрепче и по-нормальному выспаться. А потом, часов через двенадцать, вынырнуть из забытья свежим и отдохнувшим и порадоваться тому, как хороша объективная реальность, как мало в ней боли, как много радости.

На несколько долгих десятилетий черный зыбучий провал поглотил его. А потом стал светлеть, шириться и вдруг разлетелся во все стороны пыльными облаками.

Ресницы дрогнули. Перед глазами стояла монолитная серость. Прошло несколько минут, прежде чем Майк понял, что лежит на бетонном полу. Он подтянул ноги к груди и сел — и тут же вздрогнула, прокатилась от макушки до пяток пронзительная, набирающая силу волна. Каждую клеточку тела разрывало от боли; он закашлялся, содрогаясь от спазмов в воспаленном горле. Он хватал ртом воздух, но вместо кислорода в легкие проникали бензиновые пары, заставляя его корчиться от удушья. Майк отполз в сторону, туда, где из проема двери тянуло свежестью, и жадно вдохнул чистый, сырой воздух.