Халиф на час - Шахразада

И, ничего не скрывая от матери, Абу-ль-Хасан рассказал ей все, что происходило с ним накануне. Чем больше говорил ее сын, тем меньше ему верила почтенная Заира. Ибо ей становилось все яснее, что он просто как следует напился в компании таких же, как он, разгильдяев и гуляк. А все то, что якобы происходило с ним во дворце, ему просто привиделось.

Ибо не мог ее сын, уравновешенный и умный Абу-ль-Хасан, всерьез обсуждать проблему прохудившегося неба и решать, чем стоит эти прорехи заделывать, дабы более не угрожали великой стране и великому Багдаду ливни и грозы. Не мог ее сын, которому с младых ногтей был присущ отменный вкус, одеваться, словно сотня безумных павлинов. Не мог и выпить чашу огнедышащего кофе – ибо кофе подают крошечными чашечками… Не мог он и веселиться всю ночь в компании двух обнаженных девушек, ибо… Ибо просто не мог…

И лишь пестрое одеяние и сиреневый богатый паланкин так и остались загадкой для умной и рассудительной Заиры. Ибо паланкин остался стоять прямо посреди улицы и вовсе не собирался развеяться наваждением.

В долгой беседе прошел весь день. Уснул уже утомленный Абу-ль-Хасан, и лишь тогда почтенная Заира приняла наконец верное решение.

Макама двадцать первая

Никогда еще улица Утренних грез не видела такого! Десятки всадников на белых как снег лошадях, яркие паланкины, оглушительные звуки зурны, пурпурная ковровая дорожка, расстилаемая рабами по мере того, как по ней следовал невысокий, тучный, исполненный важности царедворец. За ним шествовал, в полную противоположность первому, очень высокий сухопарый нубиец, за ним, сгибаясь под тяжестью лет и чалмы, царедворец суровый…

Наконец вся процессия втянулась в узкую торговую улочку и застыла, ибо далее пути не было, а улочка почти упиралась в городские ворота. Замерли, как на параде, всадники, трубачи опустили свои длинные, в несколько локтей, трубы. Замерли по краям дорожки и царедворцы.

Лавочники и торговцы, в спешке закрывающие лавки – ибо так происходило всегда в дни шествий двора, – сейчас были остановлены одним лишь скупым жестом невысокого и тучного сановника. Более того, каждую лавку с поклоном, что само по себе стало необыкновенным чудом, посетил царедворец помоложе и вполголоса просил «уважаемого хозяина сего приюта честной торговли» выйти на улицу, «дабы оказать честь великому халифу».

Все это было столь непохоже на другие шествия и парадные выходы, что лавочники и приказчики, случайные прохожие и попрошайки со всего города в считанные минуты запрудили всю улицу.

И вновь шествие продолжилось. Оно дошло до лавки, известной своими прекрасными тканями и замечательным вкусом племянницы хозяина, красавицы Джамили. За тучным сановником, а то был визирь Умар, теперь шел высокий и стройный юноша в изумрудном шелковом кафтане.

Аллаху было угодно устроить так, что вся суета на улице прошла мимо внимания почтенного Сирдара и его помощников. Они в глубине лавки пересчитывали тюки с новыми тканями и прикидывали, как бы их поудачнее разместить на не таких уж и многочисленных полках. Лишь приближающийся шум заставил этих троих на время отвлечься от сего полезного занятия. Первым на пороге показался тучный Алишер.

– О Аллах милосердный, – только и смог проговорить он.

Юный приказчик уже собрался упасть ниц перед приближающейся процессией, но подбежавший стражник, против всех ожиданий, осторожно поднял юношу с колен и что-то спросил вполголоса. Донельзя изумленный Алишер кивнул.

Раздосадованный долгим отсутствием приказчика, из глубины лавки вышел и сам Сирдар. Вышел и… окаменел, сраженный открывшимся ему зрелищем. Яркое солнце играло на начищенной упряжи коней, на камнях, украшавших высокие чалмы царедворцев, на ярком пурпуре дорожки. А те двое, что стояли сейчас прямо перед его убогой лавчонкой, были знакомы и незнакомы.

– Аллах всесильный, – пробормотал Сирдар и тоже, как его приказчик, упал на колени.

Ибо, увидев столь пышную процессию, он догадался, кто были эти двое. И ужас сковал его члены, не давая даже вздохнуть полной грудью.

Высокий красавец в зеленом, столь похожий на вчерашнего иноземного купца Клавдия, почтительно поднял уважаемого Сирдара, а его тучный спутник, о котором торговец знал, что это суетливый управитель поместья, проговорил:

– О, добрый торговец, почтенный Сирдар! Да пребудет с тобой вовеки милость Аллаха всесильного и всепрощающего! Позволишь ли ты нам ступить на порог твоего гостеприимного дворца красоты?

Сирдар кивнул, ибо губы его дрожали, а язык отказывался повиноваться. Дрожь его лишь усилилась – ведь он вспомнил, как вчера этот красавец в зеленом просил, чтобы его сопровождала малышка Джамиля. И лишь сейчас стало ясно, что об этом просил сам халиф…

Удивительным усилием воли Сирдару удалось овладеть собой. «Что ж, пусть сегодня будет последний день моей жизни, – подумал он, – но я должен встретить халифа достойно. Ибо чего же тогда стоит моя честь и мое незапятнанное имя?»

– Да хранит вас, уважаемые, Аллах во всякий день вашей жизни! Прошу, о нет, умоляю вас ступить под своды моей убогой лавчонки.

– Благодарю тебя, добрый Сирдар, – проговорил, кланяясь, Клавдий… о нет, сам халиф, и вошел в полутьму «дворца красоты». Следом за ним втиснулся визирь Умар. О, на его лицо стоило посмотреть. Ибо та удивительная смесь чувств, что играла на нем, могла сделать честь и сотне актеров! Он одновременно был полон почтения и спеси, уважения и пренебрежения, досады и радости…

– Скажи мне, добрый Сирдар, не нанесла ли тебе ущерба вчерашняя буря?

– Благодарю, великий халиф, за заботу. К счастью, Аллах вовремя подсказал мне, что следует снять все с улицы и плотно закрыть ставни.

– Это отрадно, добрый мой друг. Мудрость твоя воистину велика и бесценен опыт, коим ты обладаешь в том удивительном деле, которое зовется делом торговым!

– Мне радостно слышать такие слова, о великий!

На мгновение повисла неловкая пауза. Чутье подсказывало Сирдару, что халиф появился перед его лавкой, движимый просьбой поистине необыкновенной. Но чутье чутьем, а мудрость велела дождаться слов самого халифа. И потому Сирдар молчал.

Молчал и халиф. Он не мог решиться и напрямую спросить о том, где же красавица Джамиля, свет его жизни и та девушка, ради которой он почтил своим появлением сегодня пыльную улицу Утренних грез.

Молчал и визирь. Ибо сейчас он был лишь руками, воплощающими желания великого халифа.

В этой тишине и стало слышно, как в самой глубине лавочки прозвучали сердитые слова: