Японский солдат - Симота Сэйдзи

Из рядов понеслись выкрики:

— А мы не военные!

— Армии больше не существует!

Кричали громко, так что было слышно в пятой роте. Солдаты пятой роты, уже окончившие чтение «Пяти пунктов» и слушавшие наставления дежурного унтер-офицера, все, как один, повернулись. Пленным показалось, что на их лицах было скорее сожаление и недоумение, нежели удивление и сочувствие. Поэтому пленные, как бы в ответ на это, стали шуметь еще сильнее и наконец смешали строй.

Командир роты молча глядел на них. Он, конечно, понимал, насколько бессмысленно заставлять этих обормотов читать «Памятку солдата». Ничего не сказав пленным, он удалился и с тех пор на поверке не появлялся.

А шестая рота не только отказалась читать «Пять пунктов», но даже и поклон императорскому дому не отдавала. Всякий раз на поверке в шестой роте пленные громко, так, чтобы было слышно в пятой, выкрикивали:

— Армии больше нет! Император заявил, что он простой смертный.

Все это, конечно, не могло не возыметь своего действия. Пленные из пятой роты тоже стали совсем по-иному относиться к чтению «Пяти пунктов», и это было очень заметно. Они произносили «Памятку солдата» без прежнего воодушевления. Некоторые даже ворчали: «Зачем все это?» — и частенько дежурный унтер-офицер, заметив такого ворчуна, пинал его ногой.

Разумеется, влияние шестой роты на остальных пленных не могло пройти мимо внимания командира батальона и других офицеров, потому что оно, как заразная болезнь, передавалось другим и грозило нарушить порядок во всей дивизии.

Однако ни командир батальона, ни командир роты не делали на поверке никаких замечаний или предупреждений. Время от времени какого-нибудь отчаянного крикуна одергивали, но всей роте не говорили ни слова.

Если выходки пленных из шестой роты и были опасны, то, с другой стороны, они играли на руку руководству лагеря, потому что офицеры могли объяснять остальным, что в силу своей недисциплинированности солдаты из шестой роты и попали в плен, — это давало возможность закрутить гайки еще крепче.

И действительно, пленные из шестой роты стали все заметнее ощущать отчужденность остальных. Все чаще им приходилось слышать откровенные колкости. Если кто-то из них опаздывал на работу, командир обычно говорил ядовито: «Это же шестая рота!»

Однажды младший унтер-офицер Тадзаки с пятеркой пленных работали на строительстве дороги, и подпоручик Фукубэ бросил им прямо в лицо: «Да разве это японцы?!» Дело в том, что Тадзаки и его группа ходили во время обеденного перерыва на море — пленные из шестой роты никогда не отдыхали вместе с другими солдатами — и опоздали к началу работы. «Да разве это японцы?! — вопил, побагровев от злости, этот двадцатилетний сопляк с детским еще лицом, усыпанным прыщами. — Вот из-за таких обормотов без роду, без племени Япония и проиграла войну!» Поручик по молодости лет сболтнул то, что говорили о них солдаты и офицеры в дивизии. «И вы промолчали?!» — возмутился Такано, когда Тадзаки рассказал ему об этом происшествии. Но, подумав, как бы он сам поступил на их месте, понял, что пока, пожалуй, рано давать отпор, обстановка, как говорил Кубо, складывалась явно не в их пользу.

Дискриминация пленных день ото дня становилась все более явной. Например, один солдат из кухонной команды обнаружил, что шестую роту обошли, когда распределяли конину — в дивизии, по-видимому, уничтожали ненужных лошадей. Потом стало известно, что другим ротам выдали по пакету конфет на троих, а им не досталось ничего.

У пленных давно кончились сигареты, которые они получили от австралийцев, однако никто, как видно, не собирался больше снабжать их куревом. Вокруг казарм на каждом свободном клочке земли был посажен табак. Он поднялся уже довольно высоко, почти в рост человека, нижние листья обрывали и вешали сушить на карнизы крыш. В шестой роте знали, конечно, что эти драгоценные листья бережно выращивала каждая рота, знали, что всем пока еще не хватает табака, но их возмущало, что из всего этого богатства для них не нашлось ни одного листика. К тому же старшие офицеры все еще курили сигареты «Хоёку». Однако пленные считали унизительным для себя выпрашивать табак и курили листья папайи, как на острове Б.

В каждой роте была своя баня: к железным бакам были подведены трубы, по которым подавалась вода. В шестой роте бани не было. Они потребовали у поручика Оцуки, чтобы и для них сделали баню, тот обещал похлопотать, но так ничего и не добился. Всякий раз, когда нужно было зачерпнуть воды из колодца для умывания, для стирки или для приготовления пищи, приходилось идти на поклон в пятую роту.

Однако, несмотря на такую атмосферу в лагере, многие солдаты проявляли к пленным из шестой роты интерес и сочувствие. Каждый вечер кто-нибудь из солдат приходил в казарму шестой роты расспросить о том, как они скрывались в джунглях на острове Б., рассказать о жизни в Рабауле и пожаловаться на жестокую уставную дисциплину в дивизии. Самое удивительное было то, что о положении в Японии они знали куда меньше, чем солдаты шестой роты, они не были знакомы, например, с содержанием Потсдамской декларации, ничего не слышали об оккупационной политике союзников. Следовательно, совершенно не знали и о том, что главная ставка японской армии, а также сухопутные войска и флот распущены, что многие прежние руководители страны арестованы как военные преступники, что в Японии теперь запрещена милитаристская пропаганда и воспитание, отменен закон об охране общественного порядка, закон об обороне страны, ликвидирована политическая полиция, освобождены политические преступники, — словом, они не знали, что основы милитаристской политики японской империи рухнули. В лагерь доходили лишь неопределенные слухи о беспорядках в стране в связи с поражением Японии. Но в чем заключается смысл перемен, они понимали меньше, чем пленные из шестой роты.

Кубо был удивлен, узнав об этом. Он понял, что информация не доходила до солдат потому, что застревала у офицеров. А если и доходила, то в искаженном виде. Солдаты, например, считали, что генерал Макартур получил аудиенцию у императора, тогда как император сам посетил генерала Макартура в его штаб-квартире. Им ничего не сообщили о том, что Компартия Японии получила право на легальное существование, что начали активно действовать профсоюзы.

Естественно, в этих условиях трудно было ожидать, что сознание и настроение солдат коренным образом изменятся и после капитуляции Японии. Солдаты, что приходили в шестую роту, рассказывали: «Многие не согласны с требованиями «суровой воинской дисциплины», однако примерно половина пленных, а может быть, и больше признают необходимость уставной дисциплины, они полагают, что теперь, когда народ пал духом из-за поражения в войне, особенно важно соблюдать строгую военную дисциплину, чтобы удержать в руках десятки тысяч солдат и офицеров. Разумеется, это мнение офицеров и унтер-офицеров, но к нему присоединяется и немало солдат».

Если в отношении военной дисциплины мнения разошлись, то к пленным шестой роты как офицеры, так и солдаты относятся с одинаковым предубеждением и стараются по возможности держаться от них подальше.

Конечно, все это не было неожиданностью для пленных, но они не могли не почувствовать этой атмосферы недоверия и недоброжелательности.

VII

Казалось, с тех пор как их присоединили к дивизии, прошел месяц или два, хотя на самом деле миновала всего лишь неделя. В воскресенье всем, за исключением тех, кто был занят на работе, приказали собраться на площади для самодеятельных представлений послушать «назидательную беседу» командира батальона. Этот приказ был получен и в шестой роте.

Пленные из шестой роты сразу же подумали, что речь пойдет о них. С того дня как они были представлены командиру батальона, он ни разу не появлялся у них в роте. И все-таки подполковник Хагивара, конечно, не мог оставаться безучастным к нарушениям уставной дисциплины, которые они себе позволяли. Они были «позором лагеря» и к тому же оказывали дурное влияние на остальных… Командир батальона, видимо, собрался наконец высказать им свое мнение.

Возбужденные, настороженные, пленные отправились на площадь. Они решили придерживаться «позиции непротивления», но на свой лад.

Площадь для самодеятельных представлений находилась в самом центре лагеря. Еще ни разу никто не видел здесь никаких представлений. Под сенью кокосовых пальм была сооружена дощатая сцена под навесом. Солдаты расположились перед сценой на циновках, которые принесли с собой. Шестой роте циновок не выдали, поэтому пленные уселись с самого края, прямо на голой земле.

Им сказали, что «назидательная беседа» начнется в девять часов, но командир батальона все не появлялся. Пленных, и без того уже взбудораженных, раздражали палящие лучи солнца, пробивавшиеся сквозь листья кокосовых пальм.