Пляска на бойне - Лоуренс Блок

Кроме секса Стетнер угощал его и философскими рассуждениями. «Законы и правила — это для тех, у кого не хватает воображения, чтобы их нарушать. Есть мужчины и женщины, которые выше других и которые диктуют свои собственные законы или вообще обходятся без них». Он часто цитировал Ницше, а Ольга приноравливала изречения старого немца к нашему времени. «Нужно только предъявить свои права на власть, и стоит ли говорить о жертвах, если их судьба — естественное следствие их собственного желания покориться? Они сами творят свою судьбу, как вы — свою».

Однажды Стетнер позвонил ему в офис. «Бросайте свои дела, — сказал он. — Спускайтесь вниз и ждите на углу. Я заеду за вами через пятнадцать минут». Они долго ехали куда-то, и Стетнер все приговаривал, что его ждет подарок. Он остановил машину в незнакомом районе и провел Термена по лестнице в подвал. Там Термен увидел обнаженную женщину с кляпом во рту, прикованную к металлической раме. «Она ваша, —сказал Стетнер. — Можете делать с ней, что хотите».

Термен попользовался этой женщиной. Отказаться было бы невежливо — все равно что не принять предложенную рюмку или отклонить угощение. К тому же полная беспомощность женщины невероятно его возбудила. Когда он кончил, Стетнер спросил, не хочет ли он сделать с женщиной что-нибудь еще. Он сказал, что нет. Они вышли и сели в машину. Стетнер попросил его подождать минуту — он кое-что забыл сделать. Вскоре он вернулся и сел за руль. По дороге он спросил Термена, был ли тот когда-нибудь у женщины первым. Термен сказал, что был.

— Но не у вашей жены.

— Нет, — признался Термен. — Аманда не была девушкой, когда они познакомились.

— Так вот, я сделал вам превосходный подарок, — сказал Стетнер. — Вы уже были первым у женщины, а у этой сегодня вы оказались последним. Та девка, которой вы только что попользовались, больше не будет принадлежать никому, разве что могильным червям. Знаете, что я сделал, когда вернулся туда? Вынул у нее изо рта кляп, сказал: «Прощай, дорогая» и перерезал ей горло.

Потрясенный Термен молчал.

— Вы не знаете, верить мне или нет. А вдруг я просто вернулся, чтобы отлить или чтобы отвязать ее? Хотите, поедем обратно, сами увидите?

— Нет.

— Это хорошо. Потому что вы знаете — я всегда говорю правду. Вы растеряны, вы не знаете, что и подумать. Успокойтесь. Вы ничего не делали, это сделал я. И потом, она все равно бы умерла. Никто не живет вечно. — Он взял Термена за руку. — Мы с вами теперь так близки, что ближе не бывает. Мы братья по крови и посемени.

Термен долго наливал себе пива и еще дольше не мог его выпить. Поднеся стакан к губам, он ставил его обратно на стол и снова принимался говорить. Он не хотел пива, ему нужно было выговориться.

— Не знаю, убил ли Берген эту женщину на самом деле, — сказал он. — Возможно, это была какая-то шлюха, которую наняли специально на такой случай, и он вернулся, чтобы отвязать ее и расплатиться. А может, он и вправду перерезал ей горло. Не знаю.

С этой минуты Термен стал жить двойной жизнью. Внешне он оставался молодым, преуспевающим администратором с прекрасной квартирой, богатой женой и большим будущим. И в то же время у него была тайная жизнь, которую он делил с Бергеном и Ольгой Стетнерами.

— Я научился это включать и выключать, — сказал он. — Когда вы уходите с работы, вы оставляете там все служебные дела, — а я, когда бывал с ними, оставлял позади всю свою другую жизнь. Я виделся с ними раз или два в неделю. Мы не всегда делали что-нибудь этакое, иногда просто сидели и разговаривали. Но всегда была эта острота, этот ток, который пронизывал нас. А потом я выключал все это, шел домой и превращался в примерного мужа.

Когда они были знакомы уже несколько месяцев, Стетнеру понадобилась его помощь.

— Его кто-то шантажировал. Они сделали какую-то видеозапись. Не знаю, что на ней было, но, видимо, что-то серьезное, потому что оператор оставил себе копию и потребовал за нее пятьдесят тысяч долларов.

— Арнольд Левек, — сказал я.

Он широко раскрыл глаза.

— Откуда вы знаете? Что еще вам известно?

— Я знаю, что случилось с Левеком. Вы помогали его убить?

На этот раз он донес стакан до рта. Утершись рукой, он ответил:

— Клянусь, я не знал, что так обернется. Он сказал, что готов заплатить пятьдесят тысяч, но не может встретиться с Левеком, тот его боится. Нетрудно было понять почему. Он сказал, что на этом все кончится: тот не так глуп, чтобы решиться на такую же штуку еще раз. На углу Десятой авеню и Сорок Девятой есть таиландский ресторан. Там я встретился с Левеком. Смешной такой толстяк, ходил вперевалку, как заводная игрушка. Он все говорил мне, что не хотел этого делать, но ему действительно нужны деньги. Чем больше он оправдывался, тем больше презрения мне внушал. Я отдал ему портфель с деньгами и сказал, чтобы он его открыл. Увидев деньги, он как будто еще больше испугался. Я выдал себя за адвоката — такую мы придумали легенду, на мне был дорогой костюм в тонкую полоску, и я старался вставлять в разговор юридические термины. Как будто это имело какое-то значение. Мы совершили обмен, и я сказал ему, что он может оставить себе и портфель, но я не отпущу его, пока не буду уверен, что кассета — та самая, которая нужна моему клиенту. «Моя машина стоит рядом, — сказал я, — а до моей конторы всего пять минут, и, как только я посмотрю начало фильма, вы сможете уйти с деньгами».

Термен потряс головой.

— Он мог просто встать и уйти, — сказал он. — И что бы я тогда делал? Но он, видимо, мне поверил. Мы прошли полпути до Одиннадцатой авеню, и у входа в проулок нас поджидал Берген. Он должен был ударить Левека по голове, а потом мы убрались бы оттуда с деньгами и с пленкой.

— Но случилось иначе.

— Да, — сказал он. — Не успел Левек опомниться, как Берген стал его избивать. По крайней мере, так мне показалось, но потом я увидел у него в руке нож. Он ударил его ножом прямо там, на улице, потом схватил и затащил в проулок, а мне велел взять портфель. Я взял портфель и пошел по проулку. Он прислонил Левека к кирпичной стене и принялся тыкать в него ножом. Левек так и стоял с выпученными глазами. Может быть, он был уже мертв, не знаю. Он не произнес ни звука.

Потом они взяли у Левека ключи, обыскали его квартиру и унесли с собой две полные сумки записей.

Стетнер думал, что у Левека хранилась запасная копия пленки, которой тот его шантажировал, но оказалось, что копии не было.

— Почти на всех пленках были записаны фильмы, которые показывали по телевидению, — сказал Термен. — В основном — старые классические черно-белые ленты. Еще было несколько порнофильмов и какие-то старые телешоу.

Стетнер сам просмотрел их и в конце концов почти все выкинул. Термен так и не видел той пленки, которую тот вернул себе с его помощью и которая стоила жизни Арнольду Левеку.

— Я ее видел, — сказал я. — Там показано, как они оба совершают убийство. Убивают мальчика.

— Я так и думал, иначе зачем бы они стали платить за нее такие деньги? Но где вы могли ее видеть?

— У Левека была копия, которую вы не нашли. Он записал ее на кассету с фильмом.

— У него таких было много. Мы не стали с ними возиться, оставили там. Значит, вот до чего он додумался. — Термен поднял стакан и снова поставил его на стол нетронутым. — Впрочем, это ему не слишком помогло.

Большое место в жизни Стетнера занимали мальчики — в этой части его жизни Термен не стремился принимать участие.

— Не люблю гомосексуалистов, — категорически заявил он. — Терпеть их не могу, и всегда не мог. У Аманды брат гомосексуалист. Я ему никогда не нравился, и он мне никогда не нравился, с самой первой встречи. Стетнер сказал, что и у него то же самое: он считает, что педерасты — слабаки и что СПИД изобрела сама наша планета, чтобы раздавить их в прах. «Использовать этих мальчишек — вовсе не гомосексуальный акт, — говорил он. — Их берешь, как берешь женщину, и все. И это проще простого, они кругом кишмя кишат, только и просятся, чтобы их взяли. И никому до этого нет дела. Можешь вытворять с ними, что хочешь, и всем на это наплевать».

— А где он их добывал?

— Не знаю. Я же говорю, это та сторона его жизни, от которой я старался держаться подальше. Время от времени я видел его с каким-нибудь мальчиком. Иногда он приближал к себе кого-нибудь из них, вроде того, которого вы видели на боксе на прошлой неделе. Он обращался с каждым, как с сыном, а потом в один прекрасный день мальчик куда-то исчезал. И я никогда не спрашивал, что с ним случилось.

— Но вы знали.

— Я об этом даже не думал. Это меня не касалось, зачем бы я стал об этом думать?

— Но вы должны были знать, Ричард.

До сих пор я еще ни разу не назвал его по имени. Может быть, поэтому мои слова проникли сквозь броню, за которой он укрывался. Что-то, во всяком случае, произошло, потому что он вздрогнул, словно от хорошего удара в диафрагму.