Над Неманом - Элиза Ожешко

— Кто знает? — загадочно улыбаясь и меланхолически посматривая в потолок, начал Дажецкий. — Кто с уверенностью может сказать, что к тому человеку судьба относится снисходительно, а к этому сурово? Я не жалуюсь, — о, нет! В сравнении с другими, я нахожусь в очень выгодном материальном положении, в очень выгодном. Только мой бюджет за последнее время несколько поколебался.

При этих словах в полуопущенных глазах Корчинского мелькнул нередко вспыхивавший в них умный, чуть насмешливый огонек, но тотчас исчез, погашенный тенью тревоги.

— В прошлом году нам пришлось расширить наш дом, обновить немного… жене захотелось устроить маленький зимний сад, в который можно было бы выходить прямо из столовой, дочерям нужно было заново отделать их комнаты. И я тоже в свою очередь позволил себе безумное излишество… да, сознаюсь, безумное излишество, — повез их всех за границу. Путешествие стоило недешево, но, по совести, я не мог отказать в нем семье, — ведь это настоятельная потребность для всякого развитого человека. Словом, в последние годы, то есть с тех пор как мои старшие дочери выросли, я тратил, пожалуй, слишком много, да, слишком много, и потому мой бюджет несколько поколебался…

Корчинский еле сдерживался от волнения.

— Что касается меня, — сказал он, — то я убежден, что эти зимние сады, эти заграничные вояжи — вовсе не нужны.

— Это очень условно, любезный пан Бенедикт, очень условно! — поднимая голос на четверть тона и придавая своему лицу особенно важный вид, заговорил Дажецкий. — Мы — люди культурные, а культура порождает в нас такие потребности, вкусы, стремления, — именно стремления, — отрекаясь от которых, мы губим не только свое тело, но и свою душу. Человек развитой должен всем своим существом любить прекрасное, высокое, жаждать высших впечатлений, а без заграничного путешествия и развлечений в том же роде, как он удовлетворит свои потребности? Наконец, у меня дочери, и никто не может обвинить меня, если я желаю для них блестящей будущности. Кроме того, вы знаете мои родственные связи. Одна из моих теток занимает высокое положение среди аристократии; двоюродный брат обладает громадным богатством. Все это и меня заставляет вести известный образ жизни. Если хотите, это до некоторой степени гнет, которому мы, однако, подчиняемся с большой охотой, потому что получаем взамен массу высших наслаждений. Я вынужден объяснять вам столь простые вещи для того, чтобы вам были понятны мотивы, заставляющие меня просить вас об уплате долга… Но я знаю ваш ум, ваше сердце и не сомневаюсь, что если вы пожелаете призадуматься о моем положении, то несомненно согласитесь, вполне согласитесь со мной!

Судя по лицу Корчинского, он вовсе не соглашался с шурином, но ни словом не обмолвился об этом. Напротив, понизив голос, он с необычным смирением заговорил о том, что ни на минуту не переставал считать долг сестре одним из своих священнейших обязательств, что проценты платил в срок и даже, несколько лет тому назад, по желанию шурина, увеличил их, но что теперь одновременная уплата всей суммы может окончательно разорить его. Он говорил долго, а так как в комнате находились другие люди, то понизил голос до шопота, каким говорят обыкновенно на исповеди. Очевидно, исповедь эта стоила ему недешево: его плечи еще более сгорбились, глаза все более и более затуманивались, а на лбу выступили крупные капли пота. Дажецкий остановился у одного из диванов, и сел, не сгибая своего прямого стана. Бенедикт уселся тоже и должен был выслушать длинную лекцию о различных существующих источниках кредита, а также о тех, которые могли бы существовать, о мертвом капитале, который люди недостаточно практичные держали в лесах, о разных хозяйственных системах во Франции, Германии и Бельгии. Дажецкий кончил тем, что посоветовал шурину или продать занеманский лес, или занять денег у одного капиталиста, который будет брать гораздо большие проценты, чем Бенедикт платил сестре. Это печальная, но неизбежная необходимость, которая огорчает его, искренне огорчает. Если же дорогой шурин пожелает призадуматься, то не только не поставит ему во зло его настойчивость и те расходы, которые в Корчине придется понести, но, обсудив положение и вытекающие из него потребности, несомненно, согласится, что это справедливо, совершенно справедливо.

Корчинский согласился: да, он должен сестре отдать долг, коль скоро его требуют; это необходимо. О продаже леса он подумает, с капиталистом повидается. Вероятнее всего, он прибегнет ко второму средству, хотя он и сам не знает, как ему удастся вырваться из лап ростовщика, раз он в них попадется. Пан Дажецкий утверждает, что рациональнее было бы продать лес; может быть, оно и так, но…

Младший из трех Корчинских замолк и задумался, — так задумался, что, казалось, на время позабыл о своем зяте и всех своих треволнениях.

— Вы помните, — шепнул он, наклонившись к самому уху Дажецкого, — там… могила.

— Какая? — изумился Дажецкий.

— Андрея… и тех, что с ним вместе..

Он остановился на минуту.

— Все это прошло… и, понятное дело, вспоминать об этом не годится. Не знаете, когда я взгляну в ту сторону и припомню все прошлое, то мне кажется, что это святыня…

Дажецкий задумался на минуту, закинул голову кверху и вздохнул.

— Все это сентиментальность, именно сентиментальность, которой, к несчастью, все мы заражены в большей или меньшей степени и которая немало нам наделала зла.

— Верно, верно, много зла! — громко перебил Бенедикт и убедительно, даже с жаром прибавил: — В этом случае вы совершенно правы.

Оба они умолкли; теперь в гостиной слышались только тонкие голоса всех трех девочек, которые уселись в ряд на стульях и, вертя, как птички, хорошенькими головками, по-птичьи щебетали:

— Теперь самые модные туфельки из серого полотна, с узором из кожи…

— Терпеть не могу полотняные… Я люблю больше всего из позолоченного сафьяна… но непременно с узкими носками…

— Ах, узкие носки… Непременно, непременно! У моих несколько широки, не правда ли?

И, нахмурив лобик, Леоня приподняла маленькую ножку, с опечаленным личиком показывая кузинам свою туфельку, надетую на ажурный чулочек.

Дажецкий поднялся, собираясь ехать; от завтрака он отказался, несмотря на усиленные приглашения Бенедикта, отговариваясь тем, что еще сегодня должен завезти дочерей к одной из своих теток за три мили отсюда, и, прощаясь с братом своей жены, просил передать его супруге глубочайшее соболезнование по случаю ее болезни.

В передней он вспомнил о Зыгмунте и его новом занятии, которое свидетельствовало еще раз о его необыкновенных, замечательных способностях. Он начал разрывать так называемые шведские окопы, невдалеке от своей усадьбы, и страстно привязался к этой работе. Он уже нашел заржавленный шведский палаш и несколько монет со шведскими надписями.

— Удивительно способный, многосторонне развитой молодой человек… гениальный, именно гениальный…

Пана Корчинского очень мало радовали похвалы, расточаемые его племяннику. Он слушал их с угрюмой, полунасмешливой улыбкой.

— Жалко, — однако, заметил он, — что по хозяйству-то у него, кажется, никаких способностей нет.

— Чего же вы хотите? — живо заступился Дажецкий. — Культура на все накладывает свою печать. Он человек образованный, да, даже высокообразованный. Притом — артист… Можно ли требовать, чтоб его интересовал всякий вздор?

— Да ведь он, кажется, и ничего не пишет теперь, — сказал Бенедикт.

— Нет, ничего не пишет, к великому сожалению. Но иначе и быть не может. Артисту необходимы впечатления, свобода, возможность каждую минуту любоваться прекрасным. А может ли он здесь найти все это? Притом посреди всяких амбаров, конюшен, молотилок, батраков, etc., etc. он чувствует себя подавленным, униженным, несчастным.

Разговор о племяннике еще более усилил дурное расположение духа Бенедикта.

— Да скажите, ради бога, — вскричал он, — разве наша земля — рай, чтоб от нее можно было требовать всего этого? Чего этот оболтус может желать еще от судьбы? Есть у него и состояние, и талант, и мать, которая на него не наглядится, и молодая жена, которая влюблена в него просто до смешного.

Уже на крыльце, оправляя свое пальто какого-то удивительного, но уже, наверно, самого модного покроя, Дажецкий нагнулся к уху зятя, словно манекен, и шепнул:

— Только уж не жена! Она красивая и добрая бабенка… притом из хорошей семьи и со средствами… но, кажется, уже надоела Зыгмунту. Чего же вы хотите? Артистическая натура… не довольствуется тем, что имеет, жаждет того, чем не обладает…

Гости уселись в экипаж. Корчинский крикнул, чтобы ему оседлали лошадь, и широкими шагами возвратился в гостиную. Ему нужно было поговорить с сыном. В другое время он отложил бы этот разговор до вечера, но теперь, раздраженный свиданием с Дажецким, чувствовал необходимость выразить Витольду все свое неудовольствие.