Неоконченный пасьянс - Алексей Ракитин

— Вы хотите сказать, что наблюдали интимную жизнь Мелешевича через окно? — уточнил Шумилов; вопрос этот был, в принципе, риторическим, поскольку ответ казался очевидным.

— На обратной стороне вы даже можете видеть дату. По этим датам вы восстановите личную жизнь моего соседа за всё время его проживания тут.

Алексей Иванович перевернул пачку рисунков: действительно, на обратной стороне каждого из них каллиграфическим почерком была выведена дата. Во всей этой кипе самодельной рисованной карандашом порнографии ощущалась некое болезненное и пристрастное любопытство автора, свойственное скорее подростку, нежели взрослому мужчине. От Шумилова не укрылось как высокое качество рисунков, так и их хорошая сохранность. Этим они очень контрастировали с общей неряшливостью обстановки в квартире. Казалось странным, что такой грязнуля как отставной майор Ганюк умудрился нарисовать столь искусные картинки и при этом не оставил на бумаге следов жирных рук.

— Он вообще — то слабак….как мужчина. Одна только видимость… а посмотришь, так по — настоящему и не способен! Полное ничтожество! Мне хотя бы одну эту… мамзельку сюда, я бы показал, хех!.. Уж я бы не сплоховал……

Голос Ганюка затрепетал и понизился до шёпота. Если у Шумилова и были сомнения относительно вменяемости этого человека, то теперь они рассеялись: определённо, человек, напротив него, был глубоко болен. Принимая во внимание, что под рукой у него находится пистолет, следовало быть в максимальной степени аккуратным.

— Господин майор, я пожалуй заплачу вам за ваши сведения двадцать рублей. — Шумилов остановил словоблудие героя осады Плевны. — Вы сможете подарить мне пару — тройку этих замечательных рисунков?

— Подарить? Ну… ну… пожалуй. Дайте — ка мне рисунки, я сам выберу, что можно вам дать. Хех, господин юрист, вы ценитель, вы же понимаете старика! — приняв из рук Шумилова рисунки, майор принялся их тасовать, перекладывать, рассматривать с таким видом, словно увидел собственное творчество в первый раз. Он очень заволновался над своим сокровищем, руки его явственно задрожали: отложив какой — нибудь рисунок в сторону, Ганюк затем возвращал его в общую пачку, затем откладывал другой и, будучи не в силах расстаться с ним, возвращал назад и его.

— Они мне как дети, хех, какой бы выбрать? Этот… хорош…. этот… этот мне тоже нужен. Господи, чтобы вам выбрать? Нет, — заявил, наконец, Ганюк. — Я ничего не могу вам подарить. Вот только если вы у меня купите.

Видимо, расстаться со своим сокровищем ему было чрезвычайно трудно.

— Хорошо, вот вам ещё десять рублей за три рисунка. Итого три червонца. — Шумилов потряс в воздухе кредитками. — Только мне обязательно нужен рисунок, датированный двадцать четвёртым апреля.

С тяжким вздохом отставной майор отделил от стопы три рисунка и протянул их Шумилову. Среди них был и тот, который он просил.

— Скажите, Виктор Григорьевич, а вы помните события двадцать четвёртого апреля сего года? Чем занимался в тот день ваш vis — a–vis Дмитрий Мелешевич? — полюбопытствовал Алексей Иванович.

— Хех, оченно хорошо помню, — бережно сворачивая деньги и убирая их в карман халата, просипел Ганюк. — В этот день мой vis — a–vis, как вы изволили выразиться, последний раз развлекался, так сказать, со своей курвочкой. В своей, так сказать, манере.

— Почему вы уверены, что это было именно двадцать четвёртого апреля?

— Да потому что в последующие дни ничего такого уже не было. Уж я — то знаю.

— А почему же Мелешевич более не занимался плотской любовью со своей любовницей?

— Сей умный вопрос надо задать ему самому. Но твёрдо знаю, что в то утро это было в последний раз.

На самом деле для Шумилова ответ на заданный им самим вопрос был очевиден. События, связанные с убийством матери выбили Дмитрия Мелешевича из колеи, ему просто — напросто стало не до плотских утех. Каковы бы ни были его отношения с матерью, её гибель и последовавшие за этим допросы и похороны явились для Мелешевича горьким и очень тяжёлым испытанием. Кроме того, через несколько дней к нему домой явились сыскные агенты и после их визита любовница просто — напросто сбежала от него.

Совершенно неожиданно отставной майор вдруг принялся матерно браниться. Эта странная, немотивированная ругань поразила Шумилова. Видимо. возбуждаясь от мыслей и разговоров на эротические темы, Ганюк совсем переставал контролировать себя. Поведение отставного майора в эту минуту вызвало в памяти Шумилову ассоциацию с посещением им сумасшедшего дома во время учёбы в Училище правоведения. В рамках преподавания судебной медицины будущих юристов водили в больницу Святого Николая Чудотворца для умалишённых, помещавшуюся в доме N 126 на набережной реки Фонтанки. Там на примерах конкретных больных демонстрировались те или иные часто встречавшиеся девиации. Тогда в качестве истерика, неконтролирующего собственную брань, им показали мужчину лет пятидесяти, казавшимся воспитанным и вполне адекватным до той поры, пока с ним не заговорили о женщинах. Едва эта тем была затронута, больной буквально взорвался словесной скверной, из его рта забрызгала слюна, и эта вспышка немотивированного гнева произвела на всех, видевших её, очень тяжёлое впечатление. Что — то подобное сейчас произошло с Ганюком, с той лишь разницей, что отставной майор показался Шумилову не то, чтобы страшным, а скорее убогим и на редкость гадким.

Чтобы остановить его бранное словоизвержение, Алексей Иванович щёлкнул пальцами и бесцеремонно перебил вопросом:

— Во сколько проснулся Дмитрий Мелешевич двадцать четвёртого апреля?

— Я не знаю во сколько он проснулся. Сие мне нисколько не интересно. Я только знаю, что любовью со своей девкой он занимался до восьми часов утра. Потом он ушёл на кухню и выпил там кофе со сливками, а его любовница дрыхла в своей кроватке без задних ног.

— А слуга?

— Слуга нигде не показывался, видно барин его куда — то отправил.

— А Мелешевич никуда не выходил из дома?

— Нет, он попил кофею, потом принял ванну, потом брился, затем битых полчаса облачался в вицмундир. Постоянно шмыгал по комнатам, входил, выходил. И ушёл уже после одиннадцати, кстати, к тому времени и слуга появился.

Слова Ганюка звучали убедительно, Шумилов верил ему, хотя человек этот вызывал непреодолимую брезгливость. Но это был как раз тот случай, когда услышанное следовало отделять от личности говорившего.

Шумилов покинул неожиданно обнаруженного важного свидетеля, переполненный гаммой весьма противоречивых мыслей и чувств. С одной стороны, неожиданно для себя он получил подтверждение невиновности Дмитрия Мелешевича в убийстве собственной матери. Это открытие определённо шло вразрез с интересами клиента Шумилова. В интересах Штромма было бы много лучше, если бы у Дмитрия Мелешевича не оказалось такого незаинтересованного свидетеля, каким неожиданно стал отставной майор Ганюк. По большому счёту Алексей Иванович как раз для того и явился сюда, дабы убедиться в том, что никакого alibi у Мелешевича нет. А вышло вон как…

При всём том безногому извращенцу всё же следовало быть благодарным — его патологические наклонности помогли снять подозрения в отношении невиновного. Да и сама по себе встреча с полусумасшедшим артиллеристом оказалась для Шумилова не лишённой определённого, так сказать, общеобразовательного интереса. Всё — таки одно дело читать о повадках сумасшедших у Ломброзо и совсем другое — видеть таковых людей воочию, слушать их рассуждения, рассматривать их рисунки. Всё это невозможно было услышать на лекции или прочесть в книге, такие знания приобретаются только с жизненным опытом. А он, как известно, дорогого стоит.

8

Покинув дом Данилова на 3–й линии Васильевского острова, Шумилов заехал в Управление Сыскной полиции, где оставил записку Агафону Иванову с просьбой заехать как можно скорее, желательно прямо сегодня вечером после шести часов. После чего отправился на службу и испросил отпуск без содержания на два — три дня. Одна из главных причин, по которым Шумилов очень ценил свою работу юридическим консультантом в «Обществе взаимного поземельного кредита», как раз и состояла в том, что он практически всегда мог располагать свободным временем. Работа Шумилова, во многом формализованная и рутинная, была необременительна и не требовала ежедневного многочасового высиживания за рабочим столом. В конце — концов, кто сказал, что юридическим консультированием нельзя было заниматься прямо на дому?

Часы уже показывали половину чтевёртого пополудни, но день Шумилова был далёк от завершения. Убедившись, что прекрасно успевает, он помчался на Петроградскую сторону. Ресторан «Белая цапля», как оказалось, располагался не на Большом проспекте, а несколько в стороне от него, рядом с тем местом, где в него упирался Александровский проспект. Впрочем, это обстоятельство не помешало Шумилову без особых затруднений отыскать ресторан и едва только часы Петропавловского собора, чей звон был здесь хорошо слышен, пробили четыре часа, он уже стоял на его пороге.