З.Л.О. - Антон Соя

— В чем, прости?

— В рюшечках. Алхимика десять лет в городе не было, а красавицы-дочки минимум на шестнадцать выглядели, а то и на все восемнадцать. Колдовство однозначно. И выгуливал их Алхимик редко, только по ночам.

— Может, так тебе хотелось, Следак? Просто хотелось, чтоб они выглядели на восемнадцать. Знаешь, обычная песня каждого педофила: «Эта чертова девка выглядела на двадцать, она меня провоцировала…»

— Это ты меня сейчас провоцируешь! Только не пойму, для чего. Не хочешь слушать — отпусти в палату. Я педофилов ненавижу!

— Во-во! Ненавидишь, а девчонок с особым сладострастием описываешь, знаем мы вас — писателей, двуличных тварей. Лови педофила, бей его! Но Набокова, Льюиса Кэрролла не трожь, мент, своими грязными руками. Обывателя, пускающего слюни на толстых старшеклассниц в Сети, — в тюрьму, а фотографа Джока Старджеса выставку не замай, мент, — его голые малолетки — высокое искусство.

— Кончай, коллега! Чего завелся? Если тебе кругом педофилы мерещатся, могу вообще про двойняшек не рассказывать. Откуда тема-то полезла?

— Откуда? Да книгу твою дурацкую прочитал. «Карлович» называется, у тебя там такой сорокалетний жирный милашка в пентхаузе живет, рефлексирует и дружит с прелестным малышом.

— Я этот бред обсуждать не собираюсь. Если б я уже не лежал в «дуре», подумал бы, что ты пытаешься свести меня с ума. Закрыли тему.

— Хорошо. Закрыли. Излагаешь ты все цветасто, даже перебивать жаль. Только информация откуда? Ты ж ничего такого знать не мог. От полковника Швеца?

— Какая разница? Не от Швеца. От Сатанюги. Он мне много чего рассказывал. И тогда, в башне, в перерывах между лекциями Алхимика, и потом в дурке. Кирилл мне сразу не понравился. Молодой, а уже совсем испорченный. Я шизофреника за версту чую. А у него все на лбу было написано. Вернее, наколото. Три шестерки на лбу. Обычно под челкой, но перед нами всегда напоказ. Фрик почище Алхимика. Все, что можно, себе проколол, боль любил. Волосы, конечно в черный цвет крашенные, до плеч, пальто черное кожаное, сапоги как у Джина Симмонса. Но не это меня больше всего в нем бесило — улыбку я его гадливую возненавидел. Ему чего ни скажи, он посмотрит на тебя, как на обкакавшегося младенца, саркастически так, свысока. Еще и губки тонкие, в черной помаде скривит, умный такой. Единственное хорошее, что в нем было, — любознательность. Слова Алхимика впитывал как губка, хотя в теории не нуждался, он хотел практики по вудуизму дождаться, чтобы мертвяков на немецком кладбище пооживлять. Повеселиться. Башню Алхимика Сатанюга называл башней Молчания. Считал, что Алхимик — скрытый зороастриец и башню построил, чтобы его в ней похоронили.

— И кто же склюет его тело? — скептически спрашивал я. — У нас грифов нет.

— Грифов нет, склюют грифоны, они везде есть, невидимые. — И Кирилл улыбался своей мерзкой улыбкой. — Алхимик стопроц зороастрийский маг, денег у него до фигища, а он на «мазде» ездит.

— И чего? — не понимал я.

— И ничего. Пропил ты, Следак, свои мозги.

Такие у нас высокие отношения сложились. Он не понимал, почему Алхимик меня взял в ученики. Почему нахваливает меня, хоть я и дремлю на его истории религий. А я не мог понять, почему такой светлый человек возится с таким отребьем, как Сатанюга. Может, он его перевоспитать хотел?

Алхимик оказался абсолютно светлым человеком, и я никак не мог взять в толк, зачем я хожу к нему напичканный «жучками» и как он может контролировать какой-либо наркотрафик, когда у него даже мобилы нет. Говорил, что все, что хотел, уже купил и посмотрел. Лаборатории я тоже никакой не обнаружил. В башне было три этажа и подвал. Наши практики, которые в основном состояли из гимнастик, способов дыхания и пения различных мантр, проходили в подвале. На первом этаже, за круглым столом под чучелом крокодила, мы слушали и записывали лекции Алхимика, на втором располагалась его спальня и санузел, на третьем — спальня и санузел девочек. Через месяц обучения мы дошли до изучения Гримуара, которым Алхимик очень гордился, говорил, что это не какая-нибудь подделка, а настоящая «Магия Арбателя» в рукописном варианте — фолиант, написанный в тринадцатом веке, а не куцая версия, изданная в Базеле на триста лет позже. Алхимик объяснял, что ценность Гримуара в том, что с его помощью можно творить добро, а не только вызывать демонов. Я же видел, как у Сатанюги при слове «демон» капает слюна из накрашенного рта. Творить добро он явно не собирался. Откосив от армии по семь-Б, он устроился в городской морг санитаром. Откуда его с позором выгнали. И теперь он тусовался с кучкой таких же, как он сам, готических некромантов на немецком кладбище. Обещал им, что скоро научит оживлять мертвецов. А для начала реаниматор Сатанюга нацелился на Гримуар.

— Алхимик наверняка кормит Гримуар кровью. Уверен. Надо будет принести ему литр своей. Пусть прикормит Гримуарчик. Очень хочу скорее с ним подружиться. — Вот так Кирилл делился со мной своими мечтами.

Пока же, наоборот, Алхимик закатывал нам необыкновенно вкусные обеды. Он купил маленький ресторанчик недалеко от башни с одной-единственной целью: чтобы его семье там готовили еду. Выписал в Черняевск отменного пражского повара и каждый день в четырнадцать ноль-ноль мы смаковали какое-нибудь вепрево колено с кнедликами. Кроме повара-чеха, у Алхимика служил еще один экзотический помощник — двухметровый негр с вытаращенными базедовыми глазами. Алхимик привез его из Бенина, и именно он должен был со временем научить нас магии вуду. Флип, так звали гиганта, никогда не улыбался, дико таращил и без того наполовину вылезшие из орбит глаза и выполнял функции дворецкого, водителя и охранника. Я сам неоднократно видел, как он чертит прутом от арматуры круги вокруг башни или кропит порог чем-то красным из маленькой бутылочки. Двери башни открывались через тройную защиту: отпечаток пальца, который прикладывался к считывающему дисплею у входа, пароль, который менялся каждый день, причем охранный компьютер прекрасно распознавал голоса, ну и конечно же, Флип, сидящий в прихожей у компьютера, видел на экране, кто там прется. Если Флип отлучался в ресторан за едой или в какую-нибудь прачечную, компьютер впускал гостя по пальцу и голосу. Все сложности с охраной — из-за фобий Алхимика. Он ужасно боялся, что его любимых дочерей похитят. Более того, у меня сложилось впечатление, что он был просто уверен, что это произойдет.

Следак замолчал.

— Чего ж ты остановился, Следак? Устал? В горле пересохло? — спросил заботливый Седой.

— Просто боюсь что-то сказать про Аню с Яной. С твоей идеей фикс про педофилию, как бы у тебя снова приступ не начался.