Сайлес Марнер - Джордж Элиот

Если Сайлес теперь думал о жизни в Рейвлоу, то лишь в связи с Эппи: девочка должна иметь все, что есть хорошего в Рейвлоу, и Сайлес внимательно присматривался и прислушивался, стараясь лучше понять эту жизнь, которой он сторонился долгие пятнадцать лет. Так садовник, пересадив ценное растение и желая создать ему благоприятные условия на новой почве, думает о дожде и солнечном свете и прилежно собирает все сведения, которые помогут ему напоить жадные корни и уберечь листья и почки от вреда. Склонность к накоплению исчезла вместе с утратой его любимого золота, — монеты, которые он зарабатывал после кражи, имели в его глазах так же мало значения, как если бы это были камни, привезенные для восстановления дома, разрушенного землетрясением. Чувство тяжелой утраты было в свое время слишком сильно для того, чтобы от прикосновения ко вновь заработанным деньгам могла возникнуть прежняя дрожь удовлетворения. Нечто новое появилось теперь вместо его золота, — это новое рождало в нем желание работать и зарабатывать, питало его надежду и радость, но деньги сами по себе были здесь ни при чем.

В старые времена существовали ангелы, которые приходили, брали людей за руку и уводили прочь от разрушенных городов. Теперь мы больше не видим этих белокрылых вестников. И все же бывает, что людей уводят от грозящей им гибели: рука берет их за руку и ведет вперед в тихий и светлый край, и они больше не глядят назад. И эта рука может быть рукой ребенка.

Глава XV

Как вы легко поймете, еще один человек с особенным, хотя и тайным, вниманием следил за тем, как росла и расцветала Эппи, окруженная заботами и вниманием ткача. Человек этот не отваживался на такие поступки, которые могли бы указывать на больший интерес к приемной дочери бедняка, чем следовало ожидать от доброго молодого сквайра, и довольствовался случайными встречами, когда можно было предложить маленький подарок Марнеру, пользовавшемуся общим расположением, но в душе Годфри надеялся, что придет время, когда он сможет, не вызывая подозрений, обеспечить свою дочь. Горевал ли он в то же время, что не может ввести ее в законные права, принадлежащие ей по рождению? Едва ли. О ребенке заботились, и, вероятно, девочка будет счастлива, как могут быть счастливы люди скромного достатка, возможно — счастливее тех, кто воспитывался в роскоши.

Не знаю, сильно ли колол палец знаменитый перстень, когда его владелец забывал о своем долге и следовал желанию, не знаю, сильно ли он колол, когда погоня за счастьем только еще начиналась, или, быть может, он ранил лишь тогда, когда погоня была давно в прошлом и надежда, сложив крылья, оглядывалась и превращалась в сожаление?

Щеки и глаза Годфри Кесса были теперь ярче, чем когда-либо. Он был так настойчив в преследовании цели, что казался человеком твердого характера. Данси не вернулся; люди решили, что от пошел в солдаты или уехал куда-нибудь в дальние края, и никто особенно не любопытствовал в этом вопросе, неприятном для столь уважаемой семьи. Годфри перестал видеть тень Данси на своем пути, а путь этот теперь вел прямо к достижению его самых заветных, давно лелеемых мечтаний. Все говорили, что мистер Годфри наконец остепенился и, вероятно, близко радостное событие, ибо почти ежедневно его видели на дороге а Уорренс. Сам Годфри, когда его шутливо спрашивали, назначен ли уже день свадьбы, улыбался с самодовольным видом влюбленного, который не сегодня-завтра уверенно сможет сказать «да». Он чувствовал себя человеком обновленным, избавленным от искушения, а будущая жизнь представлялась ему землей обетованной, за которую даже не надо было бороться. Он видел себя у своего собственного счастливого очага: он играет с детьми, а его Нэнси улыбается ему.

А другое дитя, то, которому нет места у его очага? Отец не забудет его. Он позаботится, чтобы ему было хорошо. Это его долг.

Часть вторая

Глава XVI

Прошло шестнадцать лет с тех пор, как Сайлес Марнер нашел новое сокровище у своего очага. Было солнечное осеннее воскресенье. Колокола старой церкви Рейвлоу весело звонили, оповещая об окончании утренней службы, и из сводчатых дверей неторопливо, задерживаемые дружескими приветствиями и расспросами, выходили богатые прихожане, надумавшие в это яркое воскресное утро посетить храм божий. В те времена, согласно сельскому обычаю, более состоятельные члены прихода выходили из церкви первыми, а менее зажиточные соседи скромно ждали своей очереди, мужчины — кланяясь, а женщины — приседая перед крупными налогоплательщиками, которые удостаивали их двумя-тремя словами.

Впереди этих хорошо одетых прихожан идут несколько человек, которых мы тотчас узнаем, несмотря на то, что время наложило на них свою печать. Высокий белокурый мужчина лет сорока не очень отличается лицом от двадцатишестилетнего Годфри Кесса: он только пополнел и утратил неуловимый облик молодости, который пропадает с годами даже тогда, когда взор еще не утратил блеска и на лице не появилось морщин. Больше изменилась, пожалуй, его красивая жена, которая идет под руку с ним: она несколькими годами моложе, но яркий румянец, прежде не сходивший с ее щек, теперь разгорается лишь изредка от свежего утреннего ветра или от сильного удивления. Однако для тех, кто ценит в человеческих лицах отражение жизненного опыта, красота Нэнси представляет очень большой интерес. Часто сердцевина созревает и приобретает высокое качество лишь тогда, когда время уже окутало ее уродливой оболочкой и нелегко разглядеть прекрасный плод внутри. Но годы не были так жестоки к Нэнси. Крепко сжатые, но красиво очерченные губы, ясный, правдивый взгляд карих глаз говорили о характере, который прошел через жизненные испытания и сохранил свои лучшие особенности. Даже туалет Нэнси, изящный и строгий, придавал ей какую-то значительность, с которой уже не соперничало девичье кокетство.

Мистер и миссис Годфри Кесс (титул сквайра не произносился в Рейвлоу с тех пор, как старый сквайр отошел к праотцам и его наследство было поделено) остановились в ожидании высокого старика, шедшего позади с очень скромно одетой женщиной. Это их имела в виду Нэнси, когда заметила мужу, что нужно подождать «отца и Присциллу». Затем они все вместе свернули на узкую тропинку, которая вела через кладбище к маленькой калитке напротив Красного дома. Мы пока не последуем за ними, потому что в толпе, выходящей из церкви, могут найтись другие люди, которых нам тоже захочется увидеть, хотя, возможно, они и одеты похуже, да и узнать их будет труднее, чем владельцев Красного дома.

Впрочем, нельзя не узнать Сайлеса Марнера. Его большие карие глаза теперь стали видеть лучше, как это бывает с глазами, близорукими в молодости, и взгляд их стал более разумным, но, в общем, за эти шестнадцать лет Сайлес очень изменился. Сутулая спина и седые волосы старили ткача, хотя в действительности ему было не больше пятидесяти пяти лет. Зато рядом с ним шла сама юность — прелестная восемнадцатилетняя девушка с ямочками на щеках, с вьющимися каштановыми волосами, которые она тщетно пыталась запрятать под скромный коричневый капор, — волосы под мартовским ветром упрямо вились, как струйки ручья, и мелкие колечки, сдерживаемые гребенкой, выглядывали из-под капора. Эппи не могла не досадовать на свои волосы, потому что в Рейвлоу не было ни одной девушки с такими вьющимися волосами, и поэтому она считала, что волосы непременно должны быть гладкими. Ей не хотелось, чтобы ее порицали даже за такие мелочи. Если бы вы видели, как аккуратно был завернут ее молитвенник в пестрый платок!

Красивый молодой человек в новой бумазейной блузе, который шел позади нее, хотя и не знал, что ответить, когда Эппи задавала ему вопрос о волосах в отвлеченной форме, и даже полагал, что гладкие волосы, пожалуй, красивее, тем не менее не хотел, чтобы волосы Эппи были иными. Девушка, вероятно, догадывалась, что за ней идет кто-то, думая о ней и набираясь храбрости, чтобы подойти ближе, как только они выйдут на тропинку. Иначе почему же она казалась такой застенчивой и старалась все время смотреть на Сайлеса, высказывая полушепотом краткие замечания о том, кто был в церкви и кто не был и как красива красная рябина над стеной пасторского сада.

— Мне так хотелось бы, отец, чтобы у нас был садик с махровыми маргаритками, как у миссис Уинтроп! — воскликнула Эппи, когда они вышли за ограду церкви. — Только, говорят, для этого нужно много земли перекопать, да наносить свежей, а тебе, отец, это, конечно, не под силу. Нет, я не хочу, чтобы ты так утомлялся, — такая тяжелая работа не для тебя.

— Почему, дитя мое? Я справлюсь, если ты хочешь иметь свой садик. Вечера теперь длинные, и я с удовольствием потрачу немного времени, чтобы ты могла посадить цветок-другой, да и утром я могу повозиться с лопатой, перед тем как сесть за станок. Почему ты мне раньше не сказала?