Небеса в смятении - Славой Жижек

уважение и признание. Классовая борьба происходит иначе. Она направлена на взаимное признание и уважение классов только в ее фашистской или корпоративной версиях. Классовая борьба – это «чистый» антагонизм: цель угнетенных и эксплуатируемых – уничтожить классы как таковые, а не добиться их примирения[29]. Вот почему классовая борьба «резонирует» в других видах борьбы иначе, чем те резонируют в ней; она привносит в них элементы непримиримого антагонизма.

Итак, теперь мы видим, почему в конфликте между Окасио-Кортес и радикальными демократическими социалистами обе стороны неправы, хотя они правы в противостоянии друг с другом. Что их объединяет, так это опасность оппортунизма: прагматический оппортунизм, с одной стороны (опасность попасть в гегемонистское пространство, стать его «радикальным» дополнением), и принципиальный оппортунизм, с другой (опасность отказа от любого взаимодействия как от компромисса и, следовательно, критика реальности с безопасного расстояния). Обеим сторонам не хватает надлежащего диалектического единства теории и практики, при котором теория не только оправдывает конкретные меры, но и легитимирует наше «слепое» вмешательство в непрозрачную ситуацию, давая нам понять, что ситуация может измениться непредсказуемым образом из-за нашего вмешательства. Как сказал Макс Хоркхаймер несколько десятилетий назад, девиз истинных радикальных левых должен звучать так: «Пессимизм в теории, оптимизм на практике».

30. «Мы должны жить, пока не умрем»: что Rammstein могут рассказать нам о жизни в пандемию?

Одна из мудростей, которыми пичкают нас медиа, заключается в том, что пандемия COVID-19 научила нас иметь в виду непредсказуемость жизни, смертность и биологические ограничения. Идея состоит в том, что мы должны отказаться от мечтаний о господстве над природой и принять свое скромное место в ней. Есть ли более отрезвляющий урок, чем унижение и низведение почти до полного бессилия вирусом – примитивным механизмом самовоспроизводства, который некоторые биологи даже не считают формой жизни? Неудивительно, что так громко звучат призывы к новой этике скромности и глобальной солидарности… Но является ли это истинным уроком пандемии? Что, если проблема нашей жизни в тени пандемии прямо противоположна: не смерть, а жизнь – странная жизнь, которая тянется, не позволяя нам ни спокойно жить, ни быстро умереть?

Какую позицию по отношению к жизни мы должны занять в такой сложной ситуации? Возможно, на правильный ответ указывает песня группы Rammstein «Dalai Lama». Ее текст написан по мотивам баллады Гете «Der Erlkönig» («Король эльфов», или «Лесной царь»), в котором рассказывается об отце и сыне, едущих верхом на лошади, когда ветер начинает гипнотизировать ребенка, и в конце концов ребенок умирает. В песне ребенок находится на борту самолета со своим отцом; как и в балладе, путешественникам угрожает таинственный дух, который «приглашает» ребенка присоединиться к нему (хотя только ребенок слышит приглашение духа). Однако в балладе встревоженный отец мчится за помощью, держа ребенка на руках, и затем обнаруживает, что его сын мертв; в песне Rammstein сам отец является причиной смерти ребенка… Какое отношение все это имеет к Далай-ламе? Песня не только высмеивает страх нынешнего Далай-ламы перед полетами, но и демонстрирует более тесную связь с сутью буддийского учения. Страх Далай-ламы перед полетом странным образом отражается в фигуре Господа: «Человеку не место в воздухе, поэтому Господь на небесах призывает своих сыновей на ветру» вызвать сильную турбулентность, которая убьет ребенка. Но как? Не разбивая самолет, но непосредственно преследуя душу ребенка: «Хор струится с облаков, / Вползает в маленькое ушко, / Иди сюда, останься здесь, / Мы добры к тебе, / Мы тебе братья». Голос дьявола – не жестокий крик, а нежный любящий шепот.

Эта двусмысленность принципиальна: грубая внешняя угроза усиливается хором соблазняющих голосов, которые слышит только ребенок. Ребенок борется с искушением отдаться этим голосам, но отец, который стремится его защитить, держит его слишком крепко, не замечает, как тот задыхается, и «выталкивает душу из ребенка». (Обратите внимание на двусмысленный финал песни: в тексте не говорится, что самолет упал, просто была сильная турбулентность.) Отец (который, очевидно, символизирует Далай-ламу) хочет защитить ребенка от внешней угрозы реальности (турбулентности), но своей чрезмерной защитой убивает сына. Здесь есть и более глубокое тождество между Далай-ламой и «королем всех ветров». Очевидный вывод состоит в том, что буддийская защита от боли и страданий умерщвляет нас, исключает из жизни. Итак, если процитировать известный иронический парафраз первых строк гимна ГДР, то идея песни «Dalai Lama» фактически звучит так: «Einverstanden mit Ruinen / Und in Zukunft abgebrannt» («Согласные с руинами / и в будущем сгоревшие дотла»)131.

Однако «Далай-лама» придает этой стандартной пессимистической мудрости дополнительный оттенок. Припев песни звучит так: «Weiter, weiter ins Verderben / Wir müssen leben bis wir sterben» («Дальше, дальше к погибели, / Мы должны жить, пока не умрем»). Это, по Фрейду, «влечение к смерти» в чистом виде; не сама смерть, а тот факт, что мы должны жить, пока не умрем, бесконечное затягивание жизни, безысходная потребность повторять. Этот припев есть то, что во Франции называют lapalissade (пустая тавтологическая мудрость вроде «за минуту до смерти месье ла Палис был еще жив»). Но Rammstein переворачивают очевидную мудрость: «не важно, как долго ты живешь, в конце концов ты умрешь» и заменяют ее на «пока ты не умрешь, ты должен жить». Что делает версию Rammstein не пустой тавтологией, так это этический аспект: пока мы не умрем, мы не просто (очевидно) живы, мы должны жить. Для нас, людей, жизнь есть решение, активное обязательство – мы можем потерять волю к жизни.

Эта позиция «мы должны жить, пока не умрем» является правильной сегодня, поскольку пандемия напоминает всем нам о нашей конечности и смертности; о том, как наша жизнь зависит от неясного взаимодействия непредвиденных (на наш взгляд) обстоятельств. Поскольку мы сталкиваемся с этим почти ежедневно, истинная проблема заключается не в том, что мы можем умереть, а в том, что жизнь просто тянется в неопределенности, вызывая постоянную депрессию и потерю воли продолжать. Фиксация внимания на тотальной катастрофе и конце цивилизации делает нас зрителями, которые болезненно наслаждаются распадом нормальности; эта фиксация часто подпитывается ложным чувством вины (пандемия как наказание за наш декадентский образ жизни и т. д.). Теперь, с надеждой на вакцину и распространением новых штаммов вируса, мы живем в бесконечно откладываемом коллапсе. Обратите внимание, как меняются временные рамки выхода: весной власти чаще всего говорили о развитии событий с двухнедельным шагом («через две недели должно стать лучше»); затем, осенью 2020 года, это происходило уже каждые два месяца; сейчас это, как правило, полгода (летом 2021 года, а может быть, и позже, ситуация начнет улучшаться);