В тусклом стекле - Джозеф Шеридан Ле Фаню

Глава IX

Судья покидает дом

Миссис Флора Карвелл поднималась по широкой лестнице, неся на серебряном подносике фарфоровую чашу с поссетом для судьи.

Случайно глянув на верхнюю площадку, огражденную массивными дубовыми перилами, домоправительница увидела, что на них небрежно опирается очень странного вида незнакомец, высокий и сухощавый, с трубкой в руке. Таращась непонятно на что, он перегибался через перила, причем его нос, губы и подбородок чудовищно вытянулись и висели мешком. В другой руке у незнакомца был моток веревки, конец ее соскользнул со сгиба локтя и свесился в лестничный проем.

Миссис Карвелл, не сразу заподозрившая, что это не живой человек, приняла его за работника, нанятого упаковать багаж судьи, и громко спросила, что он там делает.

Вместо ответа незнакомец развернулся, таким же, как у миссис Карвелл, неспешным шагом пересек коридор и вошел в комнату напротив, куда за ним последовала домоправительница. Это было пустое, без мебели и ковров, помещение. На голом полу стоял открытый сундук, рядом валялся моток веревки; но людей, кроме миссис Карвелл, в комнате не было.

Миссис Карвелл в панике заключила, что ей явилось то же привидение, что и дочке. Наверное, когда к ней вернулась способность рассуждать, она даже испытала облегчение от этой мысли – ведь в описании дочки незнакомец и лицом, и фигурой, и одеждой жутко напоминал Пайнвека, но человек, которого видела домоправительница, определенно был не Пайнвек.

Напуганная чуть не до истерики, боясь оглянуться, миссис Карвелл сбежала по лестнице к себе, созвала компанию слуг, рыдала, рассказывала, выпила не одну порцию подкрепляющего, снова рыдала и снова рассказывала, и так до десяти – обычного часа отхода ко сну в те стародавние времена.

Когда прочие слуги – а их, как я сказал, в доме оставалось не много – разошлись по кроватям, в кухне задержалась судомойка, которой нужно было что-то отскоблить и «отшпарить». Это была не склонная к пустым страхам черноволосая девица, низколобая и широколицая. Призраков она «не ставила ни в грош», а к истерике домоправительницы отнеслась к глубоким презрением.

Суета в старом доме улеглась. Близилась полночь, тишину нарушали только приглушенные завывания и свист студеного ветра, гулявшего то по крышам, среди труб, то вдоль узких улиц.

На обширном пространстве кухонного этажа царили густая темень и одиночество; во всем доме не бодрствовал никто, кроме скептически настроенной судомойки. Она что-то напевала себе под нос, временами замирала и прислушивалась, а потом опять бралась за работу. Под конец ее подстерегал испуг еще больший, чем даже домоправительницу.

На кухонном этаже имелся чулан, и оттуда, словно бы из-под земли, донеслись тяжелые удары, от которых под судомойкой затрясся пол. Они следовали через равные промежутки времени, по десятку или по дюжине раз подряд. Девушка тихонько выскользнула в коридор, и тут ее ждало нечто непонятное: из двери чулана исходило тусклое свечение, как будто от горящих углей.

Судомойке показалось, что комната наполнена дымом.

Внутри она с трудом разглядела какого-то жуткого человека, который, склоняясь над кузнечным горном, колотил тяжелым молотом по кольцам и заклепкам цепи.

Удары он наносил быстро и с большой силой, но звучали они глухо и отдаленно. Потом кузнец остановился и указал на пол, где, как различила сквозь дым судомойка, лежало что-то вроде мертвого тела. Больше она не увидела ничего, но слуг, ночевавших неподалеку, разбудил ее отчаянный вопль, и они нашли девушку без сознания на плитах пола, рядом с дверью, за которой ей только что явилось страшное видение.

Выслушав бессвязные уверения судомойки, что она видела лежавший на полу труп судьи, двое слуг перепугались и для начала обыскали нижний этаж, а потом не без робости поднялись наверх – узнать, все ли ладно с хозяином. В постели его не было, однако он не покидал спальню. На столике у кровати горели свечи, судья как раз поднялся на ноги и одевался. В своей привычной манере он отругал слуг на чем свет стоит, сказал, что занят делами и враз выгонит на улицу того мерзавца, который осмелится опять его побеспокоить.

И слуги оставили болящего в покое.

Утром по улице прокатился слух, что судья умер. Из расположенного поблизости дома адвоката Трейверса послали служанку осведомиться о здоровье соседа.

Девушка, открывшая ей дверь, была бледна и несловоохотлива и сказала только, что судья болен. С ним произошел несчастный случай, и в семь утра его посетил доктор Хедстоун.

Взгляды в сторону, уклончивые ответы, бледные лица и невеселый вид обитателей дома говорили о том, что их тяготит какая-то тайна, которую они до поры до времени вынуждены хранить. Разоблачение произошло, когда прибыл коронер и скандальную историю, случившуюся в доме, уже невозможно было скрывать. В то утро судью Харботтла обнаружили висящим в петле, привязанной к перилам верхней площадки парадной лестницы. Он был мертв.

Ни малейших признаков борьбы или сопротивления найдено не было. Никто не слышал ни криков о помощи, ни какого-либо другого подозрительного шума. Согласно медицинскому свидетельству, судья был в угнетенном состоянии и вполне мог покончить с собой. Присяжные, соответственно, сделали вывод, что имело место самоубийство. Однако тем, кто слышал от судьи его удивительную историю – а таковых было по меньшей мере двое, – показалось странным то совпадение, что несчастье произошло не когда-нибудь, а утром десятого марта.

Спустя несколько дней судью с большой помпой проводили в последний путь, так что, говоря словами Писания, «умер и богач, и похоронили его».