Худяков - Эмилия Виленская Самойловна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первая работа, состоявшая из шестнадцати глав с дополнениями, содержала физико-географический очерк Верхоянского округа, описание его флоры и фауны, местного и русского населения с их обычаями, бытом, преданиями и умственным развитием. Во второй были собраны мифы, сказки, песни, загадки, пословицы и другой фольклорный материал в якутском подлиннике и русском переводе. Здесь же был представлен и местный русский фольклор.
Все эти работы через исправника посылались якутскому губернатору, а затем шли в Иркутск для окончательного решения, как с ними поступить. И только благодаря переписке между восточносибирскими и якутскими властями исследователю Б. Кубалову удалось впервые выявить список верхоянских трудов Худякова. Об их последующей судьбе мы расскажем особо.
Якутские власти были заинтересованы в издании некоторых работ Худякова, в частности словарей. Получив благоприятный отзыв от людей, знавших якутский и русский языки, якутский губернатор А. Д. Лохвицкий обратился за разрешением в Иркутск, ссылаясь на то, что словарь будет весьма полезен русским чиновникам, приезжающим на службу в Якутскую область, и может быть издан Якутским статистическим комитетом. Замещавший генерал-губернатора Восточной Сибири генерал Шелашников ответил на это ходатайство так: «Имея в виду бывшие уже примеры к отклонению высшим правительством не только государственным, но и политическим преступникам помещать их сочинения в печати, я считаю невозможным и издание упомянутого словаря, но к принятию этого словаря статистическому комитету, как дара, или с уплатою денег от комитета и к изданию затем, во всем согласно существующих правил, без обозначения имени составителя, по мнению моему, не может встречаться препятствий»{256}. Словарь, однако, издан не был, и дальнейшая его судьба неизвестна. Есть глухие сведения, что им, как материалом, позднее пользовался известный ученый, специалист по Якутии — Э. К. Пекарский, отбывавший в Якутской области ссылку в начале восьмидесятых годов как участник революционного движения{257}.
Затем Худяков перевел на якутский язык некоторые книги Ветхого завета. Вопрос об этом издании не решались взять на себя не только якутские, но и восточносибирские власти. Перевод Худякова был отправлен в III отделение и, видимо, застряв там, в Сибирь не был возвращен.
В ответ на запрос якутских властей относительно других работ, представленных Худяковым, Шелашников ответил, что «не находит возможным дать статьям дальнейший ход», а что касается этнографических трудов, в издании которых статистическим комитетом якутское начальство было заинтересовано, то их публикация (конечно, без имени автора) после длительной переписки была разрешена при том условии, если статистический комитет признает их полезными и они не содержат в себе «ничего недозволенного»{258}.
В результате в статистический комитет попали следующие рукописи Худякова: «Материалы для характеристики местного языка, поэзии и обычаев», «Краткое описание Верхоянского округа» и словари. Рассмотреть их поручили епископу Дионисию. Тот сообщил, что о словарях, с которыми он познакомился раньше, он уже дал одобрительный отзыв. «Что же касается до прочих рукописей, — писал Дионисий якутскому губернатору в августе 1869 года, — то я передал их на рассмотрение знатоку якутского и русского языка священнику Димитриану Попову»{259}.
19 декабря того же года отзыв Попова был прочтен на заседании статистического комитета. «Якутский язык очень богат тождеством слов, — говорилось в этом отзыве, — и труден по конструкции выражения мыслей; без погрешностей владеть им может только опытный знаток. Составитель «Материалов…», не приобретя еще ни навыка, ни понятий в якутском говоре, взялся за настоящее дело. Перевод текста якутского на русский язык не везде согласен со слововыражением якутским, а удержаны лишь мысли и переданы на бумаге перифразически… Составителю необходимо заняться вновь пересмотром и исправлением своих трудов»{260}. Таков был вывод рецензента. Вполне возможно, что он не лишен справедливости. За короткий срок пребывания в Верхоянске Худяков действительно мог еще не вполне овладеть всеми тонкостями языка. Подобное мнение было высказано и таким знатоком Якутии, как Э. К. Пекарский, который при самом доброжелательном отношении к памяти уже умершего Худякова, сличая рукописи его переводов о якутскими подлинниками, отмечал, что Худяков «знал якутский язык плохо, ибо в затруднительных случаях очень неудачно копировал якутские слова, очевидно, вовсе не понимая их значения». Правда, и замечания Д. Попова Пекарский считал не всегда грамотными и обоснованными. Между тем, по мнению Пекарского, плохое знание языка не помешало Худякову «дать прекрасный перевод собранных им песен, сказок и проч, (при помощи своих учеников Гороховых), как незнание греческого языка не мешало Жуковскому дать классический перевод «Одиссеи»{261}.
На основании отзыва Попова статистический комитет возвратил рукописи верхоянскому исправнику для передачи их Худякову. Но к этому времени все больше давало себя знать усиливавшееся психическое заболевание их автора.
Как рассказывал Н. С. Горохов, «болезнь началась с перемены характера: обыкновенно приветливый и словоохотливый с людьми, близкими к нему, он вдруг стал молчаливым и мрачным, сидел молча и на все предложения выйти на воздух погулять отвечал отказом»{262}. Начало заболевания Горохов относит к концу второго или началу третьего года пребывания Худякова в Верхоянске, то есть к весне или лету 1869 года. Однако подобную перемену Трофимов заметил в Худякове еще годом раньше. Видимо, тогда это были лишь первые приступы меланхолии, весьма далекие от серьезных психических нарушений. Худякову было еще над чем работать, и его еще окрыляла надежда, что хоть эти труды не пропадут даром.
Но чем дальше, тем больше угасала вера в то, что его вернут из ссылки к нормальным условиям жизни или хотя бы переведут из Верхоянска в более благоприятную обстановку, о чем почти непрерывно хлопотала по разным инстанциям мать. 25 мая 1868 года Александром II был издан манифест о сокращении сроков заключения всем осужденным, в том числе и политическим каторжанам. Однако эта амнистия не коснулась ни Худякова, ни Чернышевского, ни Ишутина, «как по важности совершенных ими преступлений, так и ввиду их неблагонадежности»{263}.
Петля в отдаленнейшей ссылке затягивалась все туже. Не было выхода накоплявшимся духовным силам, неуемной потребности творчества и деятельности. Все беспросветной становилось будущее. И это тяжелым гнетом давило на психику, поражало нервную жизнедеятельность,
