Чудесный шар - Александр Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ну нет, Трофим Агеич, не выйдет это у вас. Мы тоже не лыком шиты». Вслух молвил:
– Вы собираетесь доносить высшему начальству? Нет, это должно остаться между нами. Я – узник. Если я прежде времени открою свою тайну, другие воспользуются ею, а мы с вами ничего не выиграем.
– Как же тогда быть? – нерешительно спросил комендант.
– Мы должны сделать опыт, пробу, – ответил Ракитин. – Если не удастся, об этом не узнают. Вы ничего не потеряете. Если опыт удастся, мы прославимся на всю империю, заслужим благоволение правительства!
«Генеральский чин получу!» – блеснула догадка в голове Рукавицына.
– Хорошо, я подумаю, – сухо сказал Рукавицын и ушел, позабыв захватить сига.
Майор зашел только через два дня.
– Никаких опытов без ведома начальства я, сударь, при всем желании разрешить не могу, – официальным тоном сказал он и вышел.
Дело пошло на выдержку: чья воля окажется сильнее, кто заставит уступить противника. Да, майор оказался значительно более серьезным противником, чем поначалу предполагал Ракитин, обманутый простоватыми повадками Трофима Агеича. Предстояла упорная, длительная борьба.
Глава восьмая
Военные хитрости. Мины и контрмины
Рукавицын пришел через несколько дней, закурил трубку, потолковал о погоде, поговорил о тюремных новостях, а потом ударился в воспоминания.
«Хочет, чтобы я первый заговорил о моем прожекте, – догадался Ракитин. – Не дождетесь, Трофим Агеич!»
Узник принялся поддерживать разговор. Он смеялся в смешных местах, вздыхал в патетических, возмущался после каждой истории, обычно кончавшейся тем, что Трофима Агеича обходили наградами и слава за его подвиги выпадала другим.
Наконец майор замолк. Ракитин спокойно ждал.
– Вы, сударь, того… в прошлый раз… – Комендант смущенно покашлял. – Говорили о каком-то замысле…
– Говорил, – равнодушно отозвался Дмитрий, но покраснел и был рад, что майор не различает в сумраке его лица.
– Я много думал над вашими речами, растревожили они меня, не потаюсь. Ведь дело, сударь, небывалое! Опыт в тюрьме устраивать! С сотворения мира, полагаю, ни один узник не замышлял такого… – Майор в смущении сунул в рот потухшую трубку.
Ракитин хладнокровно возразил:
– Зато и ни один комендант с сотворения мира не имел такого случая отличиться, как вы, Трофим Агеич! Стоит только согласиться на мое предложение.
– Да ведь я не представляю себе, сударь, о чем речь! Какой замысел? Что за опыт? Может, мы все подорвемся на минах? Либо вы крепостную стену подкопаете?.. – И он с глубоким вздохом добавил: – Должен же я знать, за что рискую службой, а то и свободой?
– Не преувеличивайте! Риск ваш ничтожен. Вы только сделаете мне лишнее послабление, за которое известная вам знатная персона («Откуда он знает?» – со страхом подумал Рукавицын) наградит вас даже в случае моей неудачи. Но если я выдам мой секрет, найдутся люди – я говорю не о вас, Трофим Агеич, – которые присвоят заслугу себе. Я останусь узником, вы – комендантом. Согласитесь, что положение коменданта, хоть и непривлекательное, все же несравнимо с положением арестанта в этой камере.
– Я человек неученый, Дмитрий Иваныч, – сказал майор, – и вашей мыслью воспользоваться не сумею, если даже захочу. Но мне легче будет обдумывать дело, когда я хоть краешек узнаю…
Рукавицын говорил, казалось, чистосердечно и глядел Дмитрию в глаза, а в голове его бродила мысль:
«Там посмотрим… Он думает, я так уж прост. Ничего, и мы не лаптем щи хлебаем. Пусть только расскажет…»
В странном положении находились эти два собеседника. Каждый из них боялся другого, не доверял ему, опасался обмана. И все-таки положение Ракитина было несравненно сложнее: ведь он находился в полной власти своих тюремщиков.
Что там Бутурлин? Бутурлин далеко, а Рукавицын может в любой момент посадить узника в подвал, на хлеб и воду, стоит лишь ему освободиться от смешного страха перед мнимой знатностью Ракитина.
«Что ему сказать? – думал Дмитрий. – Нельзя еще открыть истину. Как бы не выдал… – Вдруг ему пришла в голову блестящая мысль: – Буду говорить о большом воздушном змее. Это – дело более привычное, новизны в нем нет…»
– Вы воздушные змеи видели? – спросил он Рукавицына.
– Смотрел, как бумагу да нитки мальчишки изводят. Пустая забава. Ребятишкам, конечно, интересно.
– Это не забава, Трофим Агеич, – возразил Дмитрий. – Я усовершенствовал змей, и он может поднять на воздух человека.
Майор в испуге подскочил.
– Поднять… на воздух… человека?.. Вы бредите, сударь!
Рукавицын испуганно поглядел на дверь.
– Не бойтесь, Трофим Агеич! Я в здравом рассудке и понимаю, что непривычное пугает людей.
– Поднять человека на воздух? – недоверчиво пробормотал майор. – Да как это мыслимо? Крылья, что ли, вы ему пришьете?
– Без крыльев обойдемся, Трофим Агеич! Мой снаряд подымет меня выше тюремных стен, выше колокольни…
Майор вместе с табуреткой поехал по полу от Ракитина. Дмитрий сидел не шевелясь: он понимал, что сейчас малейший неверный шаг спугнет Рукавицына и тогда его не увидишь долго. Так искусный рыболов выжидает из-за куста, когда схватит пеструю мушку осторожная форель, жительница быстрой, холодной струи.
– Я не колдун, – спокойно убеждал коменданта узник. – Бог создал человека побеждать стихии. Подумайте, Трофим Агеич, как смотрели древние люди на того, кто первым сделал лодку и поплыл по воде. Уверяю вас, что его считали колдуном…
– Ну, так то вода… – смутно возражал майор. – По воде плавать одно, а на воздух взлететь совсем другое. Ведь не Илья же вы пророк, в самом деле, чтобы живым на небо подняться?
– Зачем на небо? Хватит взлететь вровень с колокольней.
– Ну вот, видите – магия!
– Да змей-то поднимается? Хвост за собой тянет? Трещотку может поднять?
Майор зажал руками уши. Лишь только он представил узника парящим над колокольней, как поспешно выбежал из камеры, не попрощавшись с Ракитиным.
«Как же все-таки трудно убедить этого человека!» – с горечью подумал Дмитрий.
И снова, в который уж раз, усомнился, что ему удастся одержать верх в трудной борьбе с комендантом.
Рукавицын сделал совершенно неожиданный ход в игре: на следующий день он явился в камеру с отцом Иваном. Священник в правой руке держал узелок, а левая по привычке помахивала кадилом. Переступив порог, поп с любопытством уставился на узника.
Дмитрий встал, низко наклонил русую голову с длинными волосами, отросшими в тюрьме.
– Благословите, батюшка!
Отец Иван осенил крестом склоненную фигуру узника, привычным жестом ткнул руку. Узник почтительно облобызал ее.
«Вы этого не ожидали, Трофим Агеич? По вашим понятиям, нечистая сила боится креста?» Дмитрию хотелось рассмеяться при виде замешательства майора.
Поп служил молебен. Ракитин прислуживал за дьячка и хор с такой виртуозностью, что привел в восторг отца Ивана. Когда-то Дмитрий любил ходить в церковь и знал службы наизусть.
– О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих и пленных и о спасении их миром Господу помолимся! – возглашал священник.
– Господи помилуй! – подхватывал Дмитрий.
После службы Дмитрий причастился, и отец Иван благословил его. Майор не молился – он внимательно следил за Ракитиным.
– С принятием святых тайн поздравляю, сын мой, – обратился к Дмитрию поп Иван.
– Благодарю вас, батюшка, – отвечал узник. – Ваше посещение принесло мне такую радость! Мне тяжело здесь…
– А вот это уже и не годится, – наставительно сказал поп. – Наказания надо сносить в смирении и молчании.
– Я не знаю за собой грехов, за которые меня так жестоко нужно было карать.
– Самомнение, сын мой! Самомнение и гордость! Малое становится великим в глазах Господа… Враг рода человеческого внушает вам такие речи!.. – Тоненький носик попа покраснел, водянистые глаза замутились. Попав на любимую тему, отец Иван воодушевился, и голос его зазвучал страстно и восторженно: – Уже враг стоит у ворот… Близок, близок час, когда Господь призовет нас пред лице свое и потребует ответа на страшном судилище за все наши деяния и помыслы…
От майора Ракитин знал о мании попа Ивана и с любопытством вглядывался в его иссушенное, фанатическое лицо.
Но Трофим Агеич грубо дернул попа за рукав рясы:
– Кончай, отче! До вечера теперь проговоришь!
Прерванный на полуслове, поп собрал в узелок богослужебные принадлежности и покинул камеру. Майор ушел вслед за ним, не сказав узнику ни слова.
Ракитину подумалось, что на этот раз он одержал маленькую победу, доказал, что он – верующий христианин, такой же, как сам майор, как отец Иван.
Трофим Агеич робко вошел в камеру, опустив смущенные глаза.
– Дмитрий Иваныч, – начал он дрожащим голосом, – простите меня, дурака.
Ракитин вскинул на коменданта хмурые глаза.
– За что? – спросил он.
