Одна ночь - Пауль Куусберг

Если, как заверяет Ольга Ефимовна, грешат одни коммунисты, то почему весь народ страдать обязан? У муженька той же Ольги Ефимовны руки были куда как загребущими, при нэпе еще обдирал любого-каждо-го, так что пришлось бежать от гнева мирского. Или взять конюха Федора! Разве он не жульничает овсом, не требует взятки за коня или не в одной шайке с самогонщиками? Куда больше грешат и те, кто клянет коммунистов. Хороших и плохих хватает и у верующих и у безбожников. Антихрист - это розги в руках господних, наказание за грехи содеянные, да все ли понимают? Председатель говорит, что это империализм породил фашистов, а фашисты развязали войну, только он повторяет и то, что ему скажут. Сергей Осипович тоже так заверяет, и это уже истинней, потому как Сергей Осипович хотя и молодой и теперь уже все равно что калека, но говорит только то, что велит сердце. Из него мог угодник божий выйти, душа у него апостольская и язык пророческий, лишь бы не запил, - говорят, что Верка уже отступается от него. Грехи там или империализм - империализм, он тоже за прегрешения, и ничто другое.

Все еще плачет. Ох ты горюшко горькое. Хороший, видно, был человек, по плохому так долго не изводятся. И caмa, бедняжка, все равно что бездомная. Сегодня спит на полу у одних, завтра у других в сенях приткнется. Конюх Федор дал понять, чтобы с каждого по червонцу взяла. Сатана бы его побрал, жадюгу такого, отродье волчье.

А вдруг дите у бедняжки под сердцем? Хотя нет, видно было бы, должно бы на пятом или седьмом месяце. Сколько этой боли и горя, которые теперь созданье человеческое сносить обязано? Особо женщины, матери, жены и невесты. Облегчи им душу, царица небесная, пошли на голову антихриста снег и нагони на него стужу, всели сынам и мужикам нашим десятикратную силу, чтобы смогли они одолеть ворога.

Глафира Феоктистовна обняла Дагмар за плечи и прижала к себе. Из глаз Дагмар хлынули слезы, она всхлипывала, как малый ребенок. Повлажнели в глубоких морщинах глаза и у Глафиры Феоктистовны, хотя и была она очень старой и многое на веку своем повидала.

Альберт Койт и Хельмут Валгепеа шагали рядом. Время от времени Валгепеа встряхивал рюкзак и подтягивал ремни, удивляясь про себя, как это он не находит своей котомке удобного места и ре:ням нужной длины. То подтягивает слишком высоко, на самые лопатки, то опускает так, что рюкзак бьет по заду и ремни натирают под мышками. Возись тут с ним, как потаскуха с ребенком. Мог бы и в самом деле на дровни положить, что с этими папиросами станется. Пристроить хорошенько на узлы, поверх чемоданов, и не сомнутся. Глупо, конечно, если от папирос останется труха, страшно глупо. Ладно, посмотрим в следующий раз, а сейчас не годится. Подумают, что силы кончились и дух вон. Надо иметь упорство и упрямство. Говорят, упрямство от бога и главная особенность эстонцев. Ерунда. Упрямые есть у каждого народа. Без упрямства люди бы до сих пор жили на деревьях. Любопытство с упрямством и двигают прогресс.

Хельмут Валгепеа знал точно, что у него осталось двадцать семь пачек "Ориента" и десять "Манона". "Манонов" он пока не трогал. "Ориента" вначале было тридцать. Последний раз он пересчитал пачки в "Асто-рии", когда Маркус пошел на свидание к Эдит. Сам Валгепеа курил "Ахто", тогда они еще были. Курильщиком настоящим он не слыл, мог и без курева обходиться. Выдавались дни, когда ни одной папироски не выкуривал. В компании, особенно за вином, дымил больше. А на улице, на свежем воздухе, желания сосать папиросу не появлялось. Валгепеа считал себя невосприимчивым к никотину. Он вообще не втягивал дыма в легкие, просто попыхивал - мол, так курят сигары.

Початую пачку "Ориента" Валгепеа отдал Сяргу. И теперь жалел об этом. Тому один черт, "Ориент" или труха какая. Сярг не знает удержу, а человек та же автомашина, без исправных тормозов далеко не уедешь.

Или, как Койт говорил, по Павлову, - чтобы возбуждение и торможение находились в равновесии. О том, что выудил из рюкзака пачку "Ориента", Валгепеа не жалел. Когда шарил, под руку почему-то все попадались "Маноны", хотя их было в три раза меньше. Рюкзак приходилось держать так, чтобы внутрь не попал снег, и искать было трудно. "Манонов" доставать ему не хотелось, все десять пачек должны были в целости и сохранности добраться до Урала. "Маноны" были по размеру чуть меньше и словно бы круглей, у "Ориента" - пачка побольше и углы острее. Но спутников своих он должен был угостить папиросами, и такими, чтобы удивить и отвлечь. "Ориент" заменял тормоза. Не то хоть в драку влезай. А кого ты тут станешь защищать и кого бить, все свои ребята. Будто птенцы бесперые, у кого и разума-то полного нет. Раскраснелись, кулаки наготове, и было бы из-за чего. Сярг все равно что бык перед красной тряпкой. И Койт, как шавка, готов всякую секунду за пятки цапнуть. В споре нельзя взвинчивать себя до потери сознания. Валгепеа не жалел, что вытащил из рюкзака папиросы, "Ориент" сработал превосходно, пожалел лишь, что оставил пачку у Сярга. К утру их в помине не будет, а у него хватило бы на весь завтрашний день. Дошли до места - получай по одной; перед тем как двинуться дальше - снова каждому папироска, остальные вечером перед сном. Надо думать, что больше по ночам они маршировать не станут, только зря изводишься. Трижды шесть - восемнадцать, ровно на три закура. Всякое дело надо продумывать - сломя голову к цели не придешь.

Во время споров между Сяргом и Койтом, в которые зачастую бывали втянуты все, кроме Дагмар, у Валгепеа иногда появлялось чувство, что они похожи на изуверов: каждый считает справедливым лишь собственное понимание Отца, Сына и Святого духа и искупления святого таинства и церковных обрядов и объявляет еретиком другого, который в чем-то, пусть даже в самой малости, мыслит иначе. Мало ли католики и протестанты колошматили друг друга, войны и размолвки между христианами унесли тысячи жизней. Жуткая вещь фанатизм, он ослепляет человека; у коммунистов должны быть зоркие и ясные глаза, чтобы не походить на тех верующих, кто отрицает то, что каждый нормальный человек может рукой пощупать, И Валгепеа высказал вслух эту мысль, за которую его как следует пробрали. Чего и следовало ожидать.

Валгепеа оставил Койта наедине со своими мыслями, Хельмуту казалось, что сей ученый муж внутри все еще кипит. После того как они снова тронулись в путь, Койт пытался пошутить над ним. Мол, теперь ему ясно, какую ценность кое-кто на спине тащит, - если нагрузиться маслом или мылом, можно так и горб нарастить, а папиросы, они легкие, да и в цене с каждым днем поднимаются. Допытывался Койт и о том, сколько пачек "Ориента" осталось, и не поверил, что двадцать семь. Мог поверить в сто и в двести, даже в двадцать и тридцать, точное же количество обычно вызывает подозрение. Валгепеа потому и назвал точную цифру, чтобы Койт не поверил и никто не узнал про его табачные запасы. Про "Маноны" Валгепеа вообще не заикнулся. По той же причине. Лучше всего, если решат, что пустил по кругу единственную пачку, - может, оставят в покое. Только вряд ли. Теперь станут клянчить. В деревенских лавках курева нет, за махорку и папиросы запрашивают все дороже. За деньги и не отдают. Его же "Ориенты" и "Маноны" должны добраться до Урала, до конечного пункта. Вот тогда он и пустит их в раскур, сам будет дымить и друзьям даст, пока не выкурят все - и шут с ними. Но две пачки вернутся в Эстонию, даже если придется полжизни таскать их с собой. Причуда, конечно, только должна же быть у человека чудинка, не то он превратится в машину. Таскать их будет не так уж трудно, две пачки места не занимают, только вернутся ли они сами обратно? Кто знает, что ждет их впереди. И чем они станут заниматься в Челябинске или еще где. Разве что Яннус, у которого голова забита планами создания центра республиканских профсоюзов. Яннус организатор до мозга костей, он еще в Ленинграде сумел склонить на свою сторону Каротам-ма. И он, конечно, наладит работу оргкомитета, только оставят ли в покое таких молодых, как Яннус, Койт и сам он? Фронт пожирает людей, словно солому, рано или поздно всякого, кто в силах держать винтовку, отправят туда. По совести, так папиросы свои он должен сберечь до отправки на фронт. Чтобы оставалось что-нибудь эстонское, кроме бритвы и брючного ремня, нечто священное.

Странно, что в Ленинграде так мало знали о судьбе мобилизованных. Маркус не нашел следов брата, хотя ходил в военный комиссариат и обращался к разным официальным лицам. Ему говорили про учебные лагеря и трудовые батальоны, попробуй докопаться, как оно там на самом деле. Эстонец, конечно, трудолюбив, а работать нужно и в военное время, но тогда людей следует распределять по специальностям. Если же согнать всех в одну кучу токарей и слесарей, шоферов, сварщиков, пекарей, гончаров и землепашцев, то они превратятся в обычных разнорабочих, годных лишь ковырять лопатой. Эстонцев всегда считали хорошими солдатами, эстонские красные полки били Колчака и Врангеля, и сейчас эстонцу следовало дать в руки винтовку и послать против фашистов. С немцами каждый эстонец будет биться как полагается. Валгепеа никак не мог взять в толк, почему мобилизованные эстонцы не сражаются на фронте. Или сражаются, только в Ленинграде об этом не знают?