Одна ночь - Пауль Куусберг

Странно, что в Ленинграде так мало знали о судьбе мобилизованных. Маркус не нашел следов брата, хотя ходил в военный комиссариат и обращался к разным официальным лицам. Ему говорили про учебные лагеря и трудовые батальоны, попробуй докопаться, как оно там на самом деле. Эстонец, конечно, трудолюбив, а работать нужно и в военное время, но тогда людей следует распределять по специальностям. Если же согнать всех в одну кучу токарей и слесарей, шоферов, сварщиков, пекарей, гончаров и землепашцев, то они превратятся в обычных разнорабочих, годных лишь ковырять лопатой. Эстонцев всегда считали хорошими солдатами, эстонские красные полки били Колчака и Врангеля, и сейчас эстонцу следовало дать в руки винтовку и послать против фашистов. С немцами каждый эстонец будет биться как полагается. Валгепеа никак не мог взять в толк, почему мобилизованные эстонцы не сражаются на фронте. Или сражаются, только в Ленинграде об этом не знают?

Встречные машины перемесили снег. Три тяжелых грузовика, - значит, дорога все же не ведет в тартарары. Боцман не из тех, кто прет наобум. Сярг горячится как мальчишка. Снега здорово накидало - скоро до полколена достанет. Ничего удивительного, уже четвертый час подряд валит.

Высокий ельник, прекрасный строевой лес. В России лесов полным-полно. Эстония половину лесов вывезла в Англию. Масло, бекон и лес были главными статьями экспорта. И целлюлоза, а целлюлоза - то же дерево.

Койт забил себе голову думами, идет, словно язык проглотил. Ходок он что надо, куда крепче Яннуса, который опять отстал, хотя и машет руками, словно ветряная мельница крыльями. Яннус в армию не годится, из Койта же вышел бы хороший батальонный или полковой писарь. Хулить писарскую должность в армии нечего, штабной писарь в полку, может, и поважнее пехотного офицера в роте. Дали бы выбирать, подался бы в артиллерию: пушки и лошади, служба вроде знакомая.

В армии Валгепеа служил на зенитной батарее.

Потом начал думать о том, кто из них вернется в Эстонию. Чудно, конечно, переть на восток, все дальше и дальше от Эстонии, и мечтать при этом о возвращении. Если немцы сегодня-завтра не возьмут Москву и Ленинград, то им уже никогда этих городов не видать.

Паршивее всего, если война завершится так, что Эстония снова окажется буферным государством. Тогда и не возвращайся, лучше сразу оставайся в России, как остались там в свое время бойцы из красных полков.

Левый ремень режет плечо, - дрянной рюкзак, больше ничего. Или сам никудышный, не умеет рюкзак носить. Скоро надо бы сделать новый перекур.

По первопутку хорошо бы поохотиться. На свежем снегу легко находить следы. Читай, как по книге.

Валгепеа хотел что-то сказать Койту - сколько можно идти молчком, - но передумал. Пускай еще сам с собой поразмыслит. Может, в том и беда наша, что слишком мало остаемся наедине со своими мыслями, Без конца решаем мировые проблемы.

Альберт Койт и впрямь старался разобраться в себе. В своих мыслях Сярга он вообще не клял. С ним у него были ясные счеты. Как только снова заживут нормальной жизнью, поставит перед партийными органами вопрос о Сярге. Коммунист даже в самые критические моменты должен оставаться коммунистом. Разумеется, если он вообще коммунист. Критическое обстоятельство - это лакмусовая бумага, которая проявляет сущность человека: имеем мы дело с убежденным марксистом или с конъюнктурщиком. Лишь классово чуждый элемент, закоснелый враг или обманувшийся карьерист может говорить, что "рыба загнивает с головы". Он, Койт, потребует, чтобы все сказали перед партийным судом, что они думают о Юлиусе Сярге. И Яннус, и Маркус, боцман Адам, умудренная жизнью Мария Тих-ник и центрист Валгепеа. Дагмар Пальм не в счет, она беспартийная.

Альберт Койт сдержал свое слово. Он хотел написать заявление еще в Челябинске и отослать его в Центральный Комитет Компартии Эстонии, но Сярг все никак не объявлялся в Челябинске. Лишь в мае 1942 года Койт написал заявление и попросил Маркуса отослать его прямо в ЦК ВКП(б). Из свидетелей он просил выслушать Яннуса Таальберга (члена партии с сентября 1939 года), Маркуса Кангаспуу, Хельмута Валгепеа и Адама Пяртеля (членов партии с июля 1940 года), а также Марию Тихник (члена партии с 1921 года). О местонахождении Юлиуса Сярга он все еще ничего не знал, поэтому и адресовал заявление в самый высший партийный орган. Эстонскому ЦК было бы трудно заниматься делами афериста, который кружит где-нибудь в Ташкенте. Так думал Альберт Койт. В это время он лежал в дивизионном изоляторе с сорокаградусной температурой, мучился кровавым поносом, едва держал в руках карандаш, но считал своим долгом перед смертью предупредить партию. Писалось заявление медленно, он не находил самых точных слов для характеристики Сярга. Дважды переписал, хотел еще и в третий раз, но потерял сознание. А когда очнулся, то не обнаружил заявления и, подозревая, что враждебно настроенные элементы украли его, потребовал к себе комиссара медсанбата; тем временем санитар нашел его заявление под нарами. Койт попросил передать заявление Маркусу, который пришел справиться о его здоровье, и санитар отдал. У комиссара Койт попросил извинения, что зря потревожил, и опять оказался в бреду. Маркус прочел заявление, но не отослал его, Койту же велел передать, что все в порядке.

Позднее, в 1966 году, Койт пожалел, что написал; когда он исповедался в этом Маркусу, тот сказал, что заявление осталось неотосланным. Этого Койт Маркусу не простил, хотя не упрекнул, даже поблагодарил его.

Шагая в ночном снегопаде рядом с Валгепеа, Койт думал не о Юлиусе Сярге, а о себе, был недоволен своим поведением. Стыдно вспомнить, как он потерял самообладание. Дрожащие губы и прерывающийся голос! Готов был броситься на Сярга с кулаками! Коммунист обязан держать себя в руках, а он дал волю чувствам. Может, следует поговорить и о нем самом. Пускай Ян-нус, Маркус, боцман Адам, Валгепеа и Тихник скажут, что думают о нем. И пусть Юлиус Сярг скажет. Один человек может ошибиться, но не коллектив. Койт верил в коллектив.

Как-то в "Астории" во время ночной бомбежки они с Маркусом и Валгепеа обсуждали, кто же они такие. Беженцы или эвакуируемые. Маркус утверждал, что - обычные беженцы. Валгепеа заверял, что он - эвакуируемый. Личностью его интересовались, и было решено, что такого умелого хлебопека да еще лучшего профсоюзного инструктора нужно беречь и поэтому следует эвакуировать. "Сказать вместо "бегство" "эвакуация" - значит делать при плохой игре хорошую мину, - заявил Маркус - Вот ленинградцы - эвакуируются, они вывозят специалистов и оборудование своих фабрик, чтобы где-нибудь на Урале или в Сибири снова пустить в ход предприятия, которые в условиях блокады работать не в состоянии". Валгепеа возразил: "Нет, я не беженец, я тоже эвакуирующийся. Из Эстонии также эвакуировали оборудование и специалистов. Моя эвакуация несколько задержалась, поэтому ты и видишь во мне беженца. Себя ты можешь считать беженцем, если тебе так хочется, тут, видимо, кто как себя чувствует". Койт помнил все, что говорили его товарищи, сам он колебался, и поэтому настроение у него было скверное - в принципиальных вопросах нельзя сомневаться.

Сегодня он вел себя как беженец и, подобно беженцу, потерял голову. Не стал выше Юлиуса Сярга, этого драпальщика в Индию.

Мало того. В тот ночной час перед его глазами возник учитель, который был у них классным наставником в девятом классе. Господин Рохтинг вел себя корректно, был точен и требовал от учеников такой же абсолютной точности. Он никого не выделял, прежний наставник потакал чадам более состоятельных родителей. Этот же говорил о честности и старался быть сверхпорядочным. Тем не менее все вздохнули с облегчением, когда он зимой, переходя улицу, поскользнулся и сломал ногу - класс даже цветы не послал ему в больницу. С учениками, когда господин Рохтинг говорил о порядочности, он был как-то холоден. И у Койта возникало чувство, будто их классный наставник указывал при этом на себя - смотрите, перед вами истинно порядочный человек. Сейчас Альберт Койт казался себе господином Рох-тингом.

Сознавать это было тяжко. Счастье, что ночь и снег, и надо идти дальше. В эту минуту он бы не хотел очутиться на свету перед своими товарищами.

Ленин говорил, что социализм приходится возводить с помощью тех, кто вырос в старом обществе, с неба не пришлют новых людей строить социализм. Все это так, размышлял Койт. Но от коммунистов революция требует большегоЧтобы они и сами изменились, и прежде всего личным примером воздействовали на процесс общественного преобразования. Коммунист, который не в состоянии подняться над собой, остается лишь человеком с партийным билетом, не больше того. О партии Люди судят по делам коммунистов. Мало принимать верные решения и претворять их в жизнь, мало и того, что коммунист успешно выполняет свои должностные обязанности. Он должен быть примером в любом, даже самом заурядном житейском деле. Коммунист не может уподобляться церковнику, который с кафедры вещает о возвышенных истинах, а в жизни пьянствует, ловчит, преследует личную выгоду и распутничает. Он, разумеется, не пьет, не гоняется за собственной выгодой, не хитрит и не развратничает, но у него не хватает самообладания и он все еще большой себялюб.