Дети Барса - Дмитрий Володихин

Тогда я вновь воззвал к богу нашему и нунгалю:

«О, нунгаль, чье дыхание создало землю!

О, нунгаль, чей детородный член встал,

Подобно быку с поднятыми рогами перед схваткой,

Оросил семенем землю!

О, нунгаль, отделивший свет от мрака!

Подай мне знак, как отыскать ключ из живого серебра».

Так взывал я еще шестьдесят дней и шестьдесят ночей,

И уста мои утомились.

Но не ответил нунгаль.

Тогда ударил я в священный барабан ала,

В большие бронзовые сосуды вкуснот пива налил,

Пиво сиропом из фиников подсластил,

Дорогим вином серебряные сосуды наполнил,

Велел шестьдесят черных быков зарезать,

Мясо их в золотые сосуды положил,

А кровь их в сосуды из черного камня собрал.

Омочил свои уста вином и пивом нунгаль,

Мяса черных быков вкусил нунгаль,

Крови черных быков отведал нунгаль.

Сосуды из бронзы, серебра, золота и черного камня

Забрал в свой дом нунгаль.

И молвил нунгаль, чье дыхание создало землю,

Нунгаль, чей детородный член встал,

Подобно быку с поднятыми рогами перед схваткой,

Оросил семенем землю,

Нунгаль, отделивший свет от мрака:

«Я доволен тобой, раб мой, царь Эреду, Гурсар-Эанатум.

Усладил ты мои уста видам и пивом,

Усладил ты мою плотъ плотью черных быков

Усладил ты мою кровь кровью черных быков,

Я доволен тобой, раб мой, царь Эреду, Гурсар-Эанатум.

Я открою тебе, как отыскать ключ из живого серебра.

Перед тем как нырнуть на дно великого океана,

Перед тем как отправиться на дно пресного океана,

Перед тем как уйти во мрак подземного океана,

Вскрой себе левую руку,

отдай воде шестьдесят капель живой крови.

Тогда отыщешь ключ из живого серебра!»

Так молвил нунгаль, великий Бог черноголовых.

Я, царь Эреду, Гурсар-Эанатум,

Вскрыл себе левую руку,

отдал воде шестьдесят капель живой крови

И нырнул на дно великого океана,

Отправился на дно пресного океана,

Ушел во мрак подземного океана.

И во тьме нашел ключ из живого серебра.

Это был ключ из теплого серебра.

В моей руке был ключ из мерцающего серебра.

Ключ извивался, подобно рыбе, он был из живого серебра.

И опечалился я, Гурсар-Эанатум,

Тело мое устало, Мышцы мои удручила болезнь,

Руки мои опустились,

В голове моей поселилась боль.

Тогда послал я верного слугу Ууту-Хегана

Бросить ключ в реку Буранун,

У самого моря, там, где Змеиное Болото,

Среди священных тростников.

Верный слуга Ууту-Хеган сделал все, как велено мною:

Бросил ключ в реку Буранун,

У самого моря, там, где Змеиное Болото,

Среди священных тростников.

Как я повиновался высокому, так мне повиновался низкий.

И воззвал я вновь к богу нашему и нунгалю:

«О, нунгаль, чье дыхание создало землю!

О, нунгаль, чей детородный член встал,

Подобно быку с поднятыми рогами перед схваткой,

Оросил семенем землю!

О, нунгаль, отделивший свет от мрака!

Воля твоя исполнена».

И тогда отступили воды, оставили землю.

Молодой царь почувствовал удушливый запах гнева. Это всегда приходило к нему, как отзвук далекой грозы, которая все еще может пройти стороной… Все пятьдесят восемь законных государей и государынь баб-аллонских из рода Ууту-Хегана холодно смотрели на него из окон того Лазурного дворца, что стоит выше туч, — у самого Творца в ладонях. Холоднее прочих глядел Донат Барс. «Зачем она унижает первого хозяина Царства? Да еще перед его прямыми потомками? Почему? Понять не могу. Сошла с ума? И что за нунгаль такой? Уж верно, не Творец…» Но сказать он ничего не успел. Апасуд крикнул ему: — Молчи же ты, упрямый онагр!

«Еще кто из нас двоих упрямее… Или онагрее?»

Шаг поднял третью табличку:

Я, Гурсар-Эанатум, царь Эреду, доброго города,

Отделил землю от воды.

Моею силой страна Ки-Нингир осушилась,

Рабы нунгаля были спасены!

Моею силой города вышли из-под волн!

Страх тела страны, река Буранун несет воды ровно!

Бородатая рыба сухур тянется к пище в пруду!

Рыба карп в тростниках священных поводит серебристым хвостом!

Вороны черные, подобно людям с острова Дильмун,

В гнездах каркают!

Могучий бык взбивает землю копытом и бодается во дворе!

Крепконогий дикий осел кричит, призывает ослицу!

Барка с золотом и серебром спешит из Мелуххи,

Гребцы ударяют веслами!

Лен встает, и ячмень встает, поднимаются из земли!

Смелые воины разбивают головы врагам, взятым в плен!

Люди черноголовые из кирпича стену возводят,

На священном месте город строят!

Моею силой страна Ки-Нингир осушилась,

Рабы нунгаля были спасены.

— Головы, значит, разбивают, храбрецы-суммэрк… Апасуд зашипел.

Четвертая табличка была коротка:

Как небо обдувает ветер,

Как траву песок обдувает,

Так тело страны Ки-Нингир пусть песня моя обдувает!

Власть нунгаля да будет над нею священна…

Дети царя Доната знали друг друга. Аннитум ухмыльнулась в ожидании потехи, Апасуд в отчаянии схватился за голову,

Бал-Гаммаст и князь Гнев иногда играют друг с другом в странную игру: им надо обязательно выяснить, кто окажется хитрее, кто кого поведет на веревке. Покуда царь держит в руке веревочную петлю, накинутую на шею гневу, тот холоден. Но стоит только поддаться его чарам и на миг отпустить веревку… О!

Ярость Бал-Гаммаста все еще дышала холодом…

— Я думаю, их надо изгнать из Баб-Аллона и запретить им бывать во всех крупных городах Царства. Полагаю, это решение надо принять немедленно.

— Ты солдафон и больше никто! — воскликнул Апасуд.

— Изгнать? Не изгнать… Может, просто высечь? — размышляла вслух Аннитум. — Дать серебра за работу и хорошенько высечь. Будут знать, что и при ком петь…

Апасуд, не в силах спорить, издал какой-то лошадиный сап. Всем своим видом он показывал: не понимаю, о чем вы тут говорите.

— Не понимаю, о чем вы тут говорите… — с необыкновенным весельем и даже некоторой нежностью в голосе произнесла царица.

— Чего ж проще — откликнулся Бал-Гаммаст. — Род царей баб-аллонских поставлен в услужение суммэрк. Наши города отданы им. Их князь и бог, этот кровожадный урод, правит миром. Серебро певунья заслужила, тут Аннитум права. И высечь бы надо — согласен. А потом обязательно изгнать. Обязательно! Невыносимая порча. Не слабее, чем от матерого машмаашу, а таких изгоняли отсюда с великим позором…

— Сынок, Балле… Я не вижу в милых и тонких песнях Лусипы ничего, кроме фантазии. А ведь на нее столь богато любое высокое искусство, и поэзия в том числе…