Пути в незнаемое. Сборник двадцатый - Юрий Алексеев

Никому покуда не известно досконально, что это такое — ум, хотя вполне очевидна весомость этой характеристики. Ибо, именно сидя на ступеньке своего разума (а длинная лестница эта устремлена вверх от ярлыка «дурак» до эпитафии «мудрец»), человек строит все свое поведение в окружающем его мире. Однако же издавна известно, что норма, которую необходимо описать и воспроизвести, очень часто не поддается прямому анализу и рассмотрению, но ее образ и представление о ней с легкостью возникают из анализа и описания нарушений. Так, может быть, разговор о сторонах и качествах плохо изученного пока ума удастся повести на примерах его отсутствия? Это тот нередкий случай, когда из совокупности прорех составится впечатление о целой ткани. Ведь сбои и неполадки любого механизма часто больше говорят о его устройстве, чем механизм, работающий великолепно. Не случайно, а вполне закономерно и естественно многие знания об устройстве мозга добывались и добываются исследователями от изучения душевных болезней, из проявлений расстроенности слаженных мозговых систем.

Этот как раз путь и выбрал некогда известный русский врач и психолог Токарский, выступая в конце прошлого века на годичном собрании Московского общества невропатологов и психиатров. Речь его вскоре была опубликована в виде статьи. Называлась она «О глупости» и являлась подлинно научным исследованием.

История человечества, говорил Токарский, есть в такой же, если не в большей, мере история глупости, как и история гениальности. Именно глупость с наибольшей полнотой всегда отражала, готовно воплощала в поступки и события все заблуждения, застывшие догмы, смешные и трагические условности и нормы своего времени. Она старательно перегибала палку, доводила эти нормы до логического конца, превращала представления в абсурд, тем самым помогая последующим поколениям осознать их. И потому преодолеть. И немедленно выдумать что-нибудь новенькое. Это и есть прогресс, и неизвестно, мыслим ли он без глупости.

Токарский начал с необходимости разделить понятия «глупо» и «неумно». Неумно, писал он, упасть из окна, заглядевшись на луну; неумно забыть адрес своей квартиры или сесть на катафалк вместо пролетки, однако это вовсе нельзя назвать глупостью.

Нельзя назвать… Это что-то иное, входящее в негативное, очень общее понятие «неумно». А глупость понятие положительное (то есть обладающее свойствами, органически присущими этому понятию и именно ему).

Какие же это свойства? Отказываясь лаконично определить их, Токарский перечисляет проявления. Он прежде всего говорит, что глупость — родовое понятие. Оно включает в себя ограниченность, безрассудство, легкомыслие, неосмотрительность, бесцельность, нелепость.

А сколько еще деяний подобного рода, писал Токарский, мы просто стыдливо и застенчиво именуем другими именами! Выступает в римском сенате оратор-демагог, поддерживаемый преторианской гвардией. Он обещает заведомо невозможное, сулит невероятное и несбыточное. Ему никто не верит, да и сам он знает, что врет, но никто не возражает. «Разве это глупость?» — спрашивает Токарский. Нет, политика. Но кто здесь тогда дурак?

Основная линия проявления глупости, писал Токарский, очень четко рисуется в известной народной сказке о дурачке, существующей на всех языках у всех народов. Не о том дурачке, который в конечном итоге оказывается умнее рассудительных братьев (о нем разговор особый), а о том, который все делал не так.

Только вчера крепко избитый за то, что плясал на похоронах, уже наученный матерью соответствующему поведению, дурачок снова встречает толпу и с готовностью (более того — с любовью к людям, с желанием угодить) начинает горько плакать. Его снова бьют, ибо встречена свадьба.

Теперь этот старый сюжет следует перевести на современный язык и кратко сформулировать сущность. Так за что же били дурака? За слепое следование последнему указанию.

А жизнь меняется! И воспринимать ее в течении, верно оценивать применимость прошлого опыта — вот чего не может глупость.

А удовлетворенность своим умом? Очевидно, это общая человеческая черта, но только в дураке она достигает упоенности и спокойного довольства. Не стоит верить тому, кто в сердцах или обдуманно обзывает себя дураком, либо прозрачно намекает на свою-де умственную несостоятельность. Не стоит. Дурак не сделает такого. Это умный: либо совершил ошибку и кается, либо придуривается с умыслом. Придуриваться — линия поведения, для которой нужен ум. Личина наивного недомыслия — лазейка спасительная и доступная. Притворяться глупей, чем есть, чтобы получать то скидку, то надбавку, — надежно, выгодно, удобно. Умному дурацкий колпак — и дом отдыха, и шапка-неуязвимка. А дурак стесняется колпака, он обожает тогу и котурны, фимиам и панегирики.

Токарский снова подробно анализирует фольклорную сказку о дурачке и приходит к интересным, далеко идущим выводам.

Пошел дурак по селу и видит — загорелся овин. Он стал играть на дудочке и плясать. Его за это побили. Он заплакал и пошел к матери. «Глупый, — сказала мать, — ты взял бы ведро и залил огонь водой». Пошел опять дурак, видит: у свиньи щетину палят. Он взял ведро воды и стал заливать. Его опять побили.

Что ж теперь увидел в поведении дурака психолог Токарский? Прежде всего — обычное свойство человеческого разума: строить поведение на основе далеко не полных данных о характере ситуации. Мы все нормально и естественно видим и усваиваем лишь часть происходящего, вовсе не всегда верно и полно улавливая связь событий и предметов, но точно выделяя существенные и несущественные детали и черты (здесь толпа, огонь — детали вполне существенные, но разница между овином и свиньей неразумно оставлена дураком в стороне). Сопоставив обнаруженные детали — условия жизненной задачи — с тем, что нам известно, мы применяем готовый, апробированный ранее, разработанный самостоятельно или рекомендованный поступок — решение. Дурак поступает так же, но из прошлого усвоил он мало. Или сейчас сделал неверные выводы, пропустив существенные признаки. И легко потому путает ситуации — где какое поведение выбрать.

Однако, и это самое важное, «дурак… свободен от сомнений. Восприняв мало, глупый полагает — и это совершенно логично, — что воспринял все, и считает себя обладателем истины, даже не понимая, что возможно сомнение… Малое количество находящихся в его сознании признаков не дает условий для возникновения сомнений».

Далее Токарский переходит к следующей ситуации.

Дурак сидит на суку и старательно пилит… его же, ибо крепок только задним умом. Однако, упав, он еще должен установить причинно-следственную связь между распилом сука и падением, она очевидна нам, сторонним зрителям, а дурак может в ней не разобраться. Но, предположим, разобрался или объяснили. Теперь он дурак с опытом. Это придает ему сил и решительности. Сук он больше пилить не станет. «Нашли дурака», — скажет он. Даже не полезет, возможно, на сук. Но в колодец не задумываясь плюнет. А всем возможным жизненным ситуациям заранее не обучишь.

Так что образование не просветляет, но усугубляет дурака, ложась в фундамент его самоуверенности, становясь щитом и мечом глупости. В то же время невежество — ее порох и бензин, так что равно плохо сказываются на дураке и ученье (свет), и неученье (тьма).

Однако отсутствие сомнения в собственных поступках и неприязнь, раздражение к тем, кто его высказывает (а сомнение есть начало мудрости, вспоминает Токарский слова Аристотеля), прекрасно уживаются с сомнением, рождаемым в самом дураке советами и мнением окружающих. Ибо природа справедлива: недодачу ума она щедро подкрепляет то обидчивостью, то упрямством, то нетерпимостью.

Однако у Токарского относятся к глупым и довольно спорные поступки. Он вспоминает эпизод у Рабле. Панург, купивший у купца на корабле всего одного барана из огромного стада, неожиданно бросил этого барана за борт. Встревоженно блея, все до единого барана из стада принялись прыгать в море, спеша и толкая друг друга, чтобы первым успеть за товарищем. Рабле вспоминает Аристотеля, недаром считавшего баранов самыми глупыми из животных, и Токарский соглашается, называя такое бессмысленное и пагубное подражание очевидной глупостью. Это, безусловно, следует обсудить, так как вывод не бесспорен.

Подражание глубоко сидит в человеческой психологии, это атавистическое наследие наших предков, живших сперва стадами и стаями, а уже только после племенами. Подражание было необходимо и разумно тогда (достаточно одному заметить опасность или добычу, и все побегут немедленно), но и сейчас оно полно смысла. Подражание — основа обучения, значительная часть которого состоит из личных примеров. Так что подражание — не непременная глупость, а такая же жизненная проблема, где необходимо решить задачу, кому именно и в чем подражать, правильно оценивая перспективу.