Пути в незнаемое. Сборник двадцатый - Юрий Алексеев

Глупо? Да. Оттого и смешно. Однако это просто доведенное до абсурда очень распространенное явление. Механизм его, правдоподобный и убедительный, предложил Фрейд.

Эти три исключающих друг друга варианта объяснения мгновенно и еще неосознанно возникли в уме героя, как только его спросили о котле. Так работает наше мышление: подсознательно, на каких-то низших уровнях разума оно быстро готовит несколько вариантов решения возникающих жизненных задач, несколько ответов на каждый возникающий вопрос. Затем все эти варианты (иногда уже осознанно, порой так же автоматически) проверяются каким-то общим контрольным аппаратом — на логичность, правдоподобие, целесообразность. И один из вариантов (один — ведь они исключают друг друга!) выдается в виде ответа-решения.

Так, может быть, одна из характеристик глупости — именно слабость этого отдела «технического контроля», отсутствие задержки перед барьером проверки и разумного выбора варианта? Если это так, то ведь барьер для задержки можно усилить, упрочить обучением и воспитанием! Вроде бы и не умней становится тогда человек, но глупостей говорит и делает гораздо меньше. Например, глядит человек на живопись или слушает сложную музыку второй раз в жизни, и все его внутренние, убогие пока понятия о прекрасном уверенно подсказывают: «Чушь!» Он вовсе не виновен в непонимании, таким было его воспитание, условия и окружение, в котором он рос. Но в подобных ситуациях становится кристально ясным наличие или отсутствие обработки сознанием инстинктивно вспыхнувших впечатлений. Человек нормального разума успеет и сумеет сообразить, что виной непониманию — он сам, и сознается в этом или промолчит; дурак не только уверенно изречет: «Чушь!» — но и попытается аргументировать. Между двумя видами реакций на непонятное — готовностью понять и отвержением непонятного с порога — лежит явная и характерная граница. Здесь, очевидно, важно, что наличие барьера может быть и следствием воспитания (это необязательно проявление высокого разума), но реакция немедленной вражды к непонятному и чужому — всегда наглядная примета глупости. Природа — повторим мы, не скупясь на благодарность, — необычайно справедлива к своим питомцам: недостаток ума она восполняет агрессивностью, подозрительностью, мнительностью — сторожевым защитным аппаратом.

Второй собеседник — доктор педагогических наук, психолог, много занимавшийся проблемой мышления. Я разговаривал с ныне покойным профессором Пушкиным из Института психологии, автором нескольких книг и множества статей, человеком интересов разнообразных и неожиданных. И вполне неожиданным был его ответ на мой вопрос.

Глупости как особо самостоятельного понятия в психологии нет и быть не может, сказал ученый. Есть понятие об уме, но непрерывный ряд уменьшения умственных способностей нигде не переходит отчетливо за предел, где можно обоснованно ввести понятие «дурак».

Ибо глупость — такое же понятие, как юридическая категория вины. Всегда отыщется сторона, доводы которой будут защищать невиновность (разумность) поступка.

Или выяснится ненаказуемость при наличии вины — неизбежность совершенной глупости. В самом деле, сложность предстающих задач вполне может оказаться выше уровня умственных способностей, подкрепленных опытом и образованием. Вынужденный решать, человек естественно совершает глупость. Но опять-таки — лишь по мнению тех, кто способен решить эту задачу лучше (верней — иначе).

Кроме того, задача может быть вполне доступна уровню разума, но лежать настолько вне главных интересов, что на нее не будет тратиться время и усилия мысли.

Так что понятие глупости — лишь результат сопоставления решений жизненных задач людьми двух разных умственных способностей. А то и просто — двух разных методов или устремлений. На выборе пути и варианта решения властно сказывается глубоко личная прикидка соразмерности цели и средств, личная система нравственных и прочих ценностей. Дон Кихот совершает поступки, которые глупы только по мнению его окружающих и нас, читателей, объединенных приземленным разумением Санчо Пансы, не способных увидеть в мельницах врагов, а в театральных куклах — настоящих злодеев. Но ведь и Рыцарь Печального Образа невысокого мнения о своем оруженосце! Князь Мышкин — идиот во мнении окружающих, но сам он жалеет многих из них именно за неразумность. Швейк безнадежно глуп и наивен в глазах пьяницы фельдкурата, но читатель видит, кто из них действительно глуп. Интересы, знания, ум и характер сообща вырабатывают свои понятия о глупости, и полностью эти понятия мало у кого сходятся. Разве отказавшиеся покаяться Мигуэль Сервет и Джордано Бруно не были глупцами во мнении обывателей, толпившихся вокруг их костров?

Этот узел когда-то разрубил Флобер, сказавший, что дураки — это просто все, мыслящие иначе, чем тот, кто оценивает их ум. Готовно следуя такому доступному принципу, обыватель склонен невысоко оценивать разум людей, проходящих мимо своей выгоды (понимая выгоду биологически: спасение жизни, материальный успех, утоление плоти). Но здесь банально ударяться в опровержения.

Кроме того, существуют виды поведения, которые представляются неразумными при взгляде со стороны, однако в истоках, корнях, причинах — не возможности разума и воли человека, а ранее пережитые им жизненные обстоятельства.

Эксперименты американского психофизиолога Зелигмена, сделанные в семидесятых годах нашего века и получившие среди специалистов-исследователей широчайший резонанс, вскрыли еще один чрезвычайный феномен работы мозга — обученную беспомощность.

Как водится, начинали с крыс. Их некоторое время подвергали ударам электрического тока, от которых они не могли найти спасения. После множества попыток избежать ударов и найти выход крысы сдавались. Они становились пассивными, теряли всякий интерес к возможностям спастись и примирялись с безрезультатностью всех попыток. После этого их жизненные обстоятельства менялись: крыс помещали в условия, где удары током продолжались, однако уже была возможность выхода. Крысы пренебрегали возможностью облегчить свою судьбу. Обученный безнадежности, мозг оказывался неспособным к новому поиску и любой инициативе.

Эксперименты продолжались на людях. Испытуемым в течение некоторого времени давались заведомо неразрешимые задачи. Через некоторое время выяснялось, что они значительно хуже справляются и с теми задачами, которые уже имеют решение. Похоже, что мозг как бы обобщает длительный неуспех в конкретных обстоятельствах и резко сокращает свою активность для новых поисков и новых вариантов.

Глупости нет, и каждый прав по-своему. Только один — со своей колокольни, а другой — со своего шестка. Как чрезвычайно яркий пример относительности нашего понимания ума и глупости легко привести выступление известного генерала Гроувза, руководившего в конце второй мировой войны разработкой атомной бомбы. Об этом времени сохранилось много воспоминаний, в том числе и самого Гроувза. Так вот, выступая в Лос-Аламосе перед большой аудиторией старших офицеров охраны и инженерной верхушкой, он сказал им (предупреждая о трудностях общения с той группой великих физиков, что съехались сюда со всего мира): «Послушайте, у вас будет нелегкая работа. Мы собрали здесь весьма дорогой ценой величайшую коллекцию  ч о к н у т ы х, какой еще не видывал свет! Вам предстоит опекать их и трудиться с ними».

Надо еще сказать, что слово «чокнутые» — это перевод, а достославный генерал употребил старое, замечательно образное выражение, означающее буквально «битые горшки».

Что добавишь к этой иллюстрации нашего чисто оценочного отношения к разуму другого человека?

Так что глупости как таковой нет, но есть тысячи ее проявлений. Притом размер совершаемой глупости часто прямо пропорционален широте ума, его размаху и творческой одаренности. Сплошь и рядом (молчаливо или вслух) так именуют поступки друг друга обе несогласные стороны. И обе справедливо. Ибо за каждым жизненным решением, за каждой мыслью, вылившейся в действие (или оставшейся просто мыслью), стоит гигантский аппарат обработки информации. Здесь и ситуация окружающей среды, и данные собственно личности (уровень притязаний, способности, характер, система ценностей, ведущие мотивы, прошлый опыт) — все это скажется на личностной окраске решения. Вот припомним, например, систему, предложенную психологом Селфриджем. Он ее назвал «Пандемониум» — в подражание демонам физика Максвелла, которых тот придумал некогда, чтобы образно иллюстрировать физические процессы. Демоны психолога Селфриджа — это некие активные существа (для физиолога — неведомые пока нейронные ансамбли), организующие человеческое мышление. Их четыре группы, этих демонов, и каждая — объект изучения на долгие, неведомо долгие годы.