Турецкий ятаган - Сергей Шхиян

Боярские усадьбы по пути нам не попадались и первое богатое жилище, которое я здесь увидел, было поместье дьяка. Дорога, красиво вившаяся среди густого соснового леса, окончилась въездом в усадьбу. Уже ворота производили сильное впечатление: мощные полуметровые столбы-виреи снизу доверху изукрашенные довольно искусной резьбой. На столбах висели два полотнища дубовых ворот с плотно подогнанными досками. Они были отделаны узором из гвоздей с большими орнаментированными шляпками. Над ними была устроена маленькая двухскатная кровля, конек которой шел над воротами.

В обе стороны от въезда расходился частокол из двухметровых заостренных бревен, врытых вплотную друг к другу. Все выглядело солидно и надежно, словно это не загородная резиденция, а настоящая маленькая крепость.

Нашего приезда ждали. Слуги в простых армяках, сшитых из так называемой домотканой ткани-толстины, крашенных в синий цвет, тотчас распахнули ворота и наша кавалькада, въехала на широкий двор. В его глубине на высоком едином фундаменте, подклете, сделанном из белого тесного камня, высился целый игрушечный бревенчатый город. Комплекс состоял из нескольких домов с разными кровлями. Они были так различны и витиевато украшены, что придавали всему строению прянично-праздничный вид. Все эти строения, были соединены между собой на уровне второго этажа переходами, с резными стенами, что также служило не только для сообщения, но и дополнительным украшением.

Возвращающегося хозяина высыпала встречать вся наличествующая челядь. Народу набралось на хороший митинг пенсионеров, человек пятьдесят, так что сразу понять, кто члены семьи, кто слуги, я не мог.

Дьяк легко соскочил со своего арабского жеребца, на мой взгляд, не самых чистых кровей, но, несомненно, очень дорогого, и небрежно бросил поводья подбежавшему конюху. Нам, «простолюдинам», пришлось самим отвести лошадей в конюшни и вытирать их вспотевшие крупы холстинами, чтобы животные не простудились. Как только стрельцы оказались без хозяйского надзора, на меня тотчас обрушился град вопросов о судьбе исчезнувших товарищей.

Продемонстрировав свою глухоту, я, когда понял, что от меня добиваются, с простодушным видом рассказал, что своих спутников дьяк уступил моему старому хозяину, а меня взял с собой из-за болезни. Такой прозаический вариант исчезновения дьяковых оруженосцев, тотчас угасил и к ним, и ко мне всякий интерес. Стрельцы занялись сначала лошадьми, потом своим делами, и вскоре я остался в одиночестве.

Кончив возиться с донцом, я вышел на хозяйственный двор, отделенный от парадного самым, что ни есть, прозаическим плетнем. Как обычно бывает у нерачительных хозяев, парадная сторона жилища сильно отличалась от изнанки. Здесь было грязно, слякотно и непросыхающие лужи имели подозрительный цвет и запах. По двору без дела слонялись люди в крестьянском платье. Ко мне тут же подошел один из стрельцов. Он попытался до меня докричаться и выяснить, куда и на какой срок были командированы дьяком сбежавшие ребята. Пришлось придуриваться и вместо членораздельных ответов глупо улыбаться. Мнимая глухота, при своих неоценимых «агентурных» преимуществах имела тот недостаток, что ограничивала общение. Стрельцу скоро надоело драть глотку, и он ушел, бормоча что-то непочтительное в адрес дьяка.

Меня удивило то, что стрельцы почему-то охраняют частное лицо. В это время стрельцы были постоянным войском в Московском государстве. Время появления их точно не известно. Карамзин думал, что они первоначально были известны под именем пищальников. Правильное устройство стрельцы получили при Иоанне Грозном, когда их было до двенадцати тысяч человек, из которых пять тысяч жили в Москве. Стрельцы делились на стремянных (до двух тысяч человек), составлявших стражу государя, стрельцов московских и украинных городов, где они составляли гарнизоны.

Во время войны стрельцы входили в состав полевых войск. Они делились на приказы (потом полки) жившие особыми слободами и имевшие особые съезжие избы. Во главе каждого приказа был стрелецкий голова, впоследствии называвшийся полковником подчиненный воеводе; голове были подчинены сотники, пятидесятники и десятники. В каждом приказе было от двухсот до тысячи двухсот человек (обыкновенно — около пятисот).

Головами могли быть только дворяне, а в сотники назначались и дети боярские; десятники и пятидесятники выбирались из простых стрельцов. В это войско набирались ратники из «гулящих» людей «не тяглых, и не пашенных, и не крепостных», «молодых и резвых, и из самопалов стрелять гораздых». Каждый стрелец должен был иметь поручителей, которые отвечали за него в случае бегства или растраты казенного имущества. Стрелецкая служба была пожизненной и наследственной. Голова следил за поведением стрельцов, учил их стрельбе, судил их, кроме «разбойных и татебных дел и больших исков», и наказывал провинившихся батогами и кнутом. Стрельцы могли беспошлинно торговать в розницу своим рукодельем на сумму не больше одного рубля, не платили судебных пошлин в исках на сумму до двенадцати рублей. Отставные стрельцы, а также жены и дети убитых и попавших в плен продолжали жить в стрелецких слободах. Кроме гарнизонной и полевой службы, они несли караульную службу и были на посылках. Вооружение стрельцов составляли небольшие, но довольно тяжелые пищали.

Так что стрельцов, в отличие от княжеских дружин, которых, пожалуй, точнее классифицировать как офицерский корпус, можно считать нашей первой профессиональной контрактной армией.

Повторюсь, то, что стремянные стрельцы охраняют чиновника, правда, довольно высокого ранга, меня удивляло. Хотя с другой стороны, если подойти к должности дьяка с нашими мерками табели о рангах, то он оказывался замминистра одного из центральных министерств, посольского приказа.

Первоначально, ввиду его главного назначения, ведать иностранными делами, через посольский приказ происходили все сношения с иностранными державами. Им выдавались грамоты для выезда из России, как русским, так и иностранцам. Он ведал иностранцами, проживавшими в России, особенно в их торговых делах. Этот же приказ чинил суд и принимал жалобы иностранцев на русских обидчиков. Он же управлял почтовыми делами, так как почты вначале содержались иностранцами и учреждались только по трактам, ведшим в иностранные державы и преимущественно для сношений с ними. В ведении его находились также все дела по сношениям с донскими казаками.

Позже, во времена первых Романовых, его функции значительно увеличились. Но и теперь можно было представить, на каком хлебном месте сидел мой новый шеф.

Оставшись без надзора и попечения, я решил осмотреть местные достопримечательности. Территория поместья была довольно плотно застроена, и мне стоило разведать где здесь что располагается и, на всякий случай, присмотреть пути отхода. Однако не успел я отойти от конюшни, как ко мне подошел один из дьяковых стрельцов — молодой парень с приятным, бесхитростным лицом. Было ему на вид лет восемнадцать. Одет он был в яркую форму одного из стрелецких полков: красный кафтан с малиновыми петлицами, темно-серую шапку и желтые сапоги, не парень, а картинка.

— Тебя как зовут? — громко спросил он, памятуя о моей глухоте.

— Алексей, — ответил я.

— А меня Алексашка. Ты откуда такой будешь?

— С украйны, — неопределенно ответил я, — а ты?

— Мы московские стрельцы, — охотно объяснил он. — Пошли в трапезную, наши уже все там.

Предложение было весьма своевременное, и я радостно согласился составить компанию товарищам по оружию. Александр приветливо улыбнулся, взял меня под руку, и мы пошли в большое бревенчатое строение трапезной, которое оказалось тут же на хозяйственном дворе. Там за длинным столом сидели не только люди в стрелецкой форме, но и обычные слуги в вольной одежде. Мы, не чинясь, сели на свободные места в конце стола, и тотчас к нам подскочил засаленный мальчишка с керамическими мисками. При дальнейшем исследовании оказалось, что это щи с белыми грибами.

По случаю великого поста кормили постными блюдами. На столе лежали караваи подового хлеба и горкой высились пироги с черными грибами. На сладкое паренек-поваренок принес сладкий пирог с сушеными фруктами и сладкую «разварку» из ягод, что-то вроде компота без сахара. Еда была свежа, хорошо приготовлена, и я впервые за последнее время встал из-за стола без остаточного чувства голода.

Во время ужина за столом никто не разговаривал, и прием пищи происходил степенно и почти торжественно.

— А где вы живете? — спросил я Алексашку, когда мы вновь, под ручку, как два шерочки, вышли из трапезной.

— Так пойдем, покажу, — обрадовался он возможности услужить новому приятелю. Парень был, судя по всему, по-настоящему хороший, приветливый и изнывал от скуки.