Тайна «Красной Москвы» - Ольга Тарасевич

Но папа покачал головой:

— Только невоспитанные люди жуют пирожные перед спектаклем.

Антону на мгновение даже стало страшно. Что же там такого в этом театре? Папа всегда покупает мороженое, а иногда и два (если мама не видит). Он отказал сыну впервые в жизни!

Как ни странно, эта отцовская привычка — полностью игнорировать театральный буфет — передалась Антону мгновенно и навсегда. Он так никогда и не сможет есть бутерброды в театральных антрактах, и даже попкорн в кинотеатре будет ему казаться чем-то совершенно излишним.

Когда наконец поднялся тяжелый темно-бордовый занавес, Антон от волнения был близок к обмороку.

Нет, бежать на эту сцену не хотелось.

Он вдруг понял, что сейчас увидит невероятное чудесное зрелище. И буквально через пару минут растворился в спектакле целиком и полностью.

Давали «Ромео и Джульетту». Актерский ансамбль был подобран очень удачно. Ромео, порывистый и горячий, готов все сделать ради своей любимой. Нежная романтичная Джульетта сначала кажется смущенной, потом решительной. Как трогательно показано рождение настоящей любви…

Антон страдал вместе с влюбленными, радовался тайным встречам, негодовал на семьи, препятствующие искреннему теплому чувству. Смерть Ромео и Джульетты опустошила его душу. Но когда выяснилось, что все не так просто и влюбленные все-таки оказались разлучены — душе стало еще больнее. Он понял, что это высший сценарный и актерский пилотаж — бросить зрителя на максимальный пик эмоций, и потом, когда он поверит, что это максимум, добавить еще огня.

— Тебе понравилось? — поинтересовался после спектакля отец.

— Молодец, сын, ты вел себя хорошо, — похвалила мама.

Антон молчал.

Он находился под таким впечатлением, что вдруг обнаружившаяся после финальной сцены его собственная жизнь требовала времени для осознания. К вечеру у него даже поднялась температура. Закрывая глаза, Антон все видел театральную сцену, яркие костюмы, красочные декорации. Это было так невообразимо прекрасно, что Антону вдруг вспомнилось смешное выражение «ни в сказке сказать, ни пером описать». Только теперь он понял, что бывает что-то настолько красивое, большое и значительное, что описать это действительно невозможно. Оно просто входит в тебя и меняет. Быстро и бесповоротно, навсегда…

Перед школой Антон уже перечитал всего Шекспира, пьесы античных и французских драматургов, Чехова и Грибоедова.

Уроки казались ему скучными, одноклассники — глупыми, учителя — злыми и уставшими.

На одноклассниц внешность Антона произвела впечатление.

— Он самый красивый мальчик в нашем классе.

— Не в классе, а во всей школе.

— Не во всей нашей школе, а во всех-всех школах Москвы.

— И не только Москвы, а целого мира!

После последней фразы блондинки Леночки рыжеволосая Вера задумалась, вздохнула, но больше так ничего и не сказала. А потом прозвенел звонок и надо было всем идти из коридора в класс. Девочки так и не поняли, что Антон стоял за углом, и не столько подслушивал разговор, сколько наблюдал за их мимикой, чтобы потом повторить все гримаски, мелькавшие на девичьх личиках.

Антон знал, что он красив. Сравнивал свою смазливую мордашку в зеркале с теми лицами юных актеров, которые играли в сказках. И понимал, что он выглядит точно так же привлекательно, а может, даже и лучше. Голубые глаза, темные густые ресницы, смуглая кожа. Когда он улыбается, на щеках появляются симпатичные ямочки. И рот у него тоже красивый, а зубы — ровные, белые.

Ну красив и красив.

Собственная внешность не воспринималась Антоном как некая ценность. Скорее, ему было интересно, что с ее помощью можно передать. Получалось, что показать при его лице, высоком росте и стройном теле можно очень много персонажей — и принцев, и мушкетеров, и даже принцесс. Женское платье Антон носил с легкостью, любил подвести глаза и нарумянить щеки. У мамы было много заграничной косметики, отец привозил из командировок. Правда, мама ворчала, когда замечала на лице Антона следы стертой помады и туши. Но перевоплощаться в девушку Антону было очень интересно.

Кино он старался смотреть один.

Выбирал в кинотеатре самые ранние или поздние сеансы, садился на первый ряд или боковые места.

Увлекаясь, он начинал повторять реплики героев кинофильма, мог встать и скопировать их жесты, походку, прыжки или фехтовальные выпады. Зрители по соседству пугались или хихикали, это разрывало связь Антона с действием фильма и неимоверно выводило из себя.

Учился Антон плохо. Только по русскому языку и литературе учительница регулярно ставила пятерки. Грамотность у него сформировалась благодаря любви к чтению идеальная. А школьную программу по литературе он в основном освоил самостоятельно еще в пять-шесть лет.

Ни отличником, ни «ботаником» не был, но мальчишки из класса били Антона смертным боем.

Поджидали после уроков, окружали и давай молотить портфелями-кулаками.

— Получай, кривляка и воображала!

— Думаешь, если похож на Арамиса — то тебя и побить нельзя?

— Сейчас ты не улыбки будешь копировать, а соплями мазать! Артист выискался!

Подобная ненависть Антона пугала.

Жаловаться родителям ему было стыдно.

Антон пытался осознать, за что его невзлюбили ребята, но так и не мог найти причину. Он никого не обижал, не закладывал учителям. Предпочитал после уроков не гонять в футбол, а почитать книжку? Но это же его право, почему надо унижать за это изо дня в день?..

Непонимание и страх сделали жизнь тусклой и унылой. Больше не хотелось повторять за актерами, мечтать о театре. Побить всех мальчишек было нереально, и Антон думал, что, может, если перейти в другую школу, все изменится к лучшему.

Впрочем, скоро отец заметил синяки на скулах, пришлось объясниться.

— Тебя травят, потому что ты отличаешься от них. Ты умнее, с тобой хотят дружить девочки. Поэтому ты раздражаешь. Но это нормально, — объяснил отец, доставая из шкафа спортивный костюм. — Одевайся, мы пойдем на пробежку.

— Пап, я никогда не стану таким сильным, чтобы побить восемнадцать мальчиков из нашего класса, — уныло протянул Антон, натягивая футболку.

— Ты побьешь одного-двух — остальные сами разбегутся. — Папа улыбнулся, и у Антона вдруг стало удивительно легко на душе.

Отец оказался прав. Проблему с одноклассниками навсегда решила парочка расквашенных носов.

Чем старше Антон становился — тем больше внимания ему уделяли девочки.

Им нравилось заботиться о нем — давать списывать домашнее задание, угощать яблоками и конфетами, дарить заграничную жевательную резинку или ластик. Еще они обожали давать ему для заполнения свои «анкеты». В них разноцветными фломастерами были написаны незатейливые вопросы, вроде «твой любимый фильм» или «что для тебя счастье?», а еще на страничку можно было приклеить открытку или переводную картинку.

Антон лениво принимал все эти знаки внимания, слышал, как завистливо вздыхают мальчишки:

— Сама Верочка с Гречко за одной партой сидеть решила!

— И Катя к нему неровно дышит, и Ира…

Сам же он дышал к девчонкам ровно. Все эти Кати-Верочки-Иры сливались для него в единый милый образ, нежный, улыбчивый, приятный. Он радовался им, как солнцу. Так чудесно, когда оно светит и греет! Пусть радует всех…

Летом в деревне на Антона положила глаз молодая соседка. Он очень быстро понял, что значат ее случайные прикосновения, многозначительные взгляды и улыбки. Глядя на ее загорелые коленки, едва прикрытые ситцевым платьем, Антон понимал, что девушка, пожалуй, очень красива, пропорционально сложена. И она охотно может ему дать то, о чем шепчутся все мальчишки в классе. А он, Антон, очень этого хочет. Сердце колотится как сумасшедшее, а дыхание замирает при мыслях, что можно прикоснуться к женскому телу, поцеловать, почувствовать его податливую мягкость и все то остальное, что так часто описывается в книгах… Но вместе с этим желанием в Антоне появлялась и брезгливость. Почему-то ему казалось, что вот так, просто, бесхитростно и по-животному… Так нельзя. Это противно и мерзко, как хватать еду грязными руками, пользоваться чужой зубной щеткой или гадить посреди гостиной…

Мысли эти Антон своим деревенским приятелям никогда не озвучивал. Он знал, что они скажут: «Ну ты дебил, такой девахе не присунуть», «Баба хочет, а ты дрейфишь — да ты не мужик». И даже в глубине души думал, что они правы были бы в таких высказываниях… Просто в нем сидит вот это какое-то то ли чистоплюйство, то ли романтичность… Но надо, наверное, что-то с этим делать?.. В конце концов, может все окажется не так уже и плохо? Ему пятнадцать, и многие ровесники уверяли, что у них уже «это было»…