Все против всех. Россия периода упадка - Зинаида Николаевна Гиппиус

Те, кто не могут заглушить в себе этот вопрос и не имеют силы искать новых решений, – попадают на старые, дохристианские пути. В самом христианстве начинается ропот Иова, Отставшие от пастыря овцы блуждают в древней пустыне, идут утолять жажду в заброшенный колодезь, где уже нет воды, а лишь на дне осталась липкая грязь зловонной миквы.

Какое отвержение, какое проклятие! Начинается безнадежная антиэстетика, извращение и ужас, смрад принимается за благоуханье, дьявольское за божеское.

* * *

Великая религиозная жажда должна быть у Розанова, если он решается утолять ее даже в таком источнике. Почему не слышит он призыва, к нему обращенного: «Кто жаждет – иди ко Мне и пей»? Должно быть, выросли неодолимые препятствия между жаждущими и Утоляющим.

Таким камнем завалили источник воды живой, что умрем – не подымем. Вот, иеромонах Михаил уверяет Розанова, будто бы он с ним во всем согласен. «Вы говорите: брак свят, – я говорю: брак свят. Чего же больше? Пойдем вместе». Любопытно, однако, знать, дошли ли бы они вместе до миквы, и погрузился ли бы в нее, вслед за Розановым, согласный с ним иеромонах Михаил? Или это согласие только на словах? Увы, кажется так. Тысячелетний номинализм! Но не утолить жаждущих словом: «вода».

Сам того не подозревая, Розанов и здесь, своим беззаконным возвратом к жалким обломкам Израиля, – служит христианству в его грядущем, еще не известном проявлении. Между первой книгой Библии – книгой Бытия – и последней – Апокалипсисом – есть еще неоткрытая связь. Конец и Начало, Ветхий и Новый Завет, древо познания и древо жизни – должны явиться нам в последнем и совершенном соединении.

Сказано: весь Израиль – спасется. А для нас, увы, вечный Израиль – только Вечный жид. Что уж греха таить: где нам, с номинализмом иеромонаха Михаила, исцелить эту страшную проказу, одолеть древнее проклятие и отвержение Иова. Мы даже и представить себе не можем ту степень раскаленной веры, которою, как в горне, очистится и снова расплавится, чтобы слиться с нами, – Израиль.

Это и есть огонь того пожара, в котором сгорит и преобразится мир. «Огонь пришел я низвести на землю и как желал бы, чтоб он уже возгорелся…»

Бердяев

(из статьи «Декаденты и сознание»)

Бердяев – слишком серьезный писатель, для того чтобы разбирать и оценивать его книгу «Новое религиозное сознание и общественность» на нескольких страницах. Ей нужно посвятить целую статью. В данный момент мне хочется только отметить интересное отношение декадентов и «декадентской прессы» к Бердяеву и его мыслям. На этом частном примере легко увидеть и общее отношение декадентов к мысли, а может быть, даже их отношение и к искусству.

Что к мысли наши художественные (декадентские) журналы относятся отрицательно – ясно видно из того, что они ее тщательно обегают. Бердяев чужд и враждебен им как раз с этой стороны. «Перевал» предоставил однажды свои страницы самому Бердяеву, но это была статья «все-таки о поле», да и то, в конце концов, оказалось, что статья Бердяева и «Перевал» остались разделенными, как вода и масло. в других журналах еще хуже: говорить о мыслях, о вопросах, затронутых Бердяевым, – вовсе запрещается. Не в направлении.

Но случилось однажды летом, что редактор самого «направленного» журнала не остерегся – и проскочила любопытная заметочка о Бердяеве и об искусстве. Критик неизвестный и, по всей видимости, прозелит своего «направления». Но тем интереснее. Новообращенные очень горячи и по неопытности, по самому усердию часто обнаруживают то, что более опытные скрывают. Таков и наш критик – г. Эллис из «Весов», только что посвященный, весь горящий «жрец искусства».

Г. Эллис нарушил молчание, хранимое декадентами об известных движениях мысли вообще, и о Бердяеве в частности. Он напал на Бердяева за его статью о декадентстве и общественности, напечатанную в «Русской мысли» (№ 7).

Обстоятельство это на первый взгляд кажется чрезвычайно маловажным. Неизвестный рецензент в непопулярном журнале написал несколько опрометчивых страничек. Да и стоит ли вообще интересоваться, как к чему относятся наши новейшие поклонники искусства?

А пожалуй, и стоит. Наша художественная литература в последнее время сильно выдвинулась, разделилась на особые течения, направления; каждое из них так или иначе претендует на свою идеологию.

Направление, к которому принадлежит г. Эллис как ближайший сотрудник московских «Весов», считается наиболее серьезным, представители его считают себя самыми «новыми» и очень искренно борются с разными другими литературными теченьицами: с так называемыми «мистическими анархистами», оргиастами, с дионисианцами и пр. В их общей защите исторических и культурных устоев есть, конечно, своя, вечная, правда. Но ведь это – их отношение к прошлому. А каков же их взгляд на настоящее и будущее, где их движение, в чем их идеология и ее новизна?

* * *

Посмотрим, что открывает нам г. Эллис, этот влюбленный и пылкий рыцарь, сражаясь с Бердяевым. Прежде всего он объявляет истину, что «искусство должно быть свободно». Признаюсь, это меня поразило. Неужели г. Эллис думает, что убил Бердяева и открыл новые горизонты подписчикам «Весов»? Все это знают об искусстве, и Бердяев вместе со всеми; неужели г. Эллис до сих пор этого не знал?

Бердяев не говорит, что «искусство свободно», но ведь не говорят же изо дня в день и по всякому поводу о том, что небо голубое, а вода мокрая: это само собой разумеется.

И далее г. Эллис тревожит старые призраки, выдвигая утверждение, что искусство есть «самоцель», «искусство для искусства», между тем как Бердяев будто бы делает это божество «средством». Еще немного – и г. Эллис воскресил бы перед нами все животрепещущие вопросы конца прошлого столетия. Неужели с тех пор ничего не произошло, никто ничего не творил и ни о чем не думал, неужели опять вытаскивать полинявшее знамя и теми же словами защищать «свободное искусство – для искусства»?

Нет, дело проще: г. Эллис говорит «мимо» Бердяева, Бердяев об этом, а г. Эллис совсем о другом, о своем.

Если бы г. Эллис не был ослеплен своим «направлением» и если бы направление это не было чуждо мыслям вообще бердяевским в частности, – он, конечно, нашел бы у Бердяева другой, более любопытный материал для спора. И не испугался бы, как ребенок, слова «средство», до которого «низводит» Бердяев искусство. Ведь не с одной, а с очень многих точек зрения искусство не может быть названо иначе как «средством»; и если это «низводит» искусство, то лишь в глазах прямого идолопоклонника, а их все меньше и меньше.

Даже не касаясь