Чёрный полдень (СИ) - Тихая Юля

— Мне нужно вернуться, — горячечно повторила я. — Но я пойму, если ты не захочешь. И если Юта…

— Куда вернуться?

— Домой. Мне нужно домой. Там моя дорога, там…

Я дёрнула гребнем колтун и опустила руки.

— Там… ничего не осталось, да?

Дезире молчал.

С ним хорошо было молчать, — даже вот так, в пронзительной жуткой пустоте, в которой всё потерялось и спуталось, не осталось ничего верного и ничего надёжного, одна только муть и запах магии.

— Я… потерялась, — жалобно сказала я. — И как теперь?.. И что?..

А Дезире сказал только:

— Всё будет хорошо.

Но всё не было хорошо.

Быть в городе проездом и пытаться в нём жить — ужасно, нестерпимо разные вещи. Пока мы катались по Кланам, выходили на случайных станциях и могли идти, куда глаза глядят, вокруг не было ничего верного — и это было как будто почти нормальным, эдакой частью детской игры, и всё выходило как-то легко и весело.

Теперь же вместо красот и впечатлений стали вдруг важными совсем другие вещи. Огиц был огромной чёрной дырой, которую я населяла потихоньку образами: мои ноги узнавали, как взобраться на Сиреневый холм, руки привыкали к узким местным билетам, нос — к растревоженным ветром запахам. Я всё ещё не дошла до планетария, зато узнала, где можно купить кефир, и это была маленькая трудная победа в длинной череде таких же невидимых достижений.

Дезире утверждал: я могу тратить его деньги, как вздумаю, и открыть на них своё ателье, или и вовсе бездельничать, покуда мне не надоест. Но я уже знала, что это на самом деле не его деньги: Юта пожурила мягко, что ей придётся теперь отчитываться, что за неизвестное лицо получило вдруг доступ к одному из университетских счетов. А ещё сидеть без дела было куда страшнее, чем пытаться найти себе хоть какое-нибудь.

Я устроилась на маленькое городское производство, гордо называющее себя «лабораторией»: швей и конструкторов здесь было примерно пополам, и шили только совсем небольшие пробные партии, требуя при этом идеального качества. Платили хорошо, но работы были совсем мало, а в цеху все были какие-то злые и заранее недовольные, так что даже приятно было уйти раньше времени. Дезире придумал моим коллегам меткие дурацкие клички, по девять штук на каждого, и от этого работать было как-то веселее.

Через неделю после встречи с Ютой мы — я и голова — съехали с гостиницы в наёмные квартиры. Длинное здание тянулось вдоль забирающей вверх улицы, и полы в нём были ровные, а окна — почему-то скошенные. Домовладелица категорически запрещала всё, что казалось ей шумом, зато в холле стоял телевизор, и по нему показывали немые фильмы. По утрам я выносила Дезире туда, устраивала среди кашпо с цветами и оставляла так, а вечером он пересказывал мне самые интересные из сюжетов. Фильмы частенько повторялись, но в холле бывали и другие жильцы, и Дезире подглядывал и подслушивал, явно получая от этого какое-то странное удовольствие.

— Тебе нужна компания, — сказала я ещё неделю спустя, когда кое-как освоилась и почти смирилась, что вот эта ужасная, странная пустота вокруг будет моей жизнью. — Я слышала, у лунных здесь есть дворец, и там, наверное…

— Этого только не хватало.

— Но они… не обязательно ведь они все на жрецов работают? И кто-то из них мог бы помочь тебе вспомнить, и тогда…

— Да вот ещё.

Я сходила как-то вечером посмотреть на тот дворец. Он оказался высоким и странным, будто и правда — друза, кристалл с ровными-ровными гранями, висящий над рекой, а вокруг — лёд и голубые ели, подметающие собой небо. Там дышалось тяжело, как будто облака давили на плечи. Может, потому Дезире и не торопился?

— Зачем цепляться? — сказал Дезире, когда я прочесала волосы до конца и начала делить их на пряди будущей косы. — Прошло, да и ладно. Что за разница, какие были у меня имена?

— Но Юта…

— Юта много умничает. Ты придумала мне новое имя, а потом на него нарастут и другие, и всё будет тоже новое. Это как будто ураган…

Как будто ураган, говорил Дезире, пока я плела косу, — а серебряные блики плясали у меня в волосах. Как будто ураган залетел в твой лес и оторвал тебя от дороги. Так ведь бывает, разве нет? Или что же ты — никогда не видела ураганов?

Он покрутил тебя, встряхнул — и кинул куда-то. Места незнакомые, а дороги и вовсе нет; но это же не значит, что тебе не стоит никуда идти? Что это, если не новая дорога? Что это, если не новая жизнь?

Мы сделаны из дорог, из памяти крови, из имён, — да хоть бы и из чистого света; в чём смысл быть сделанным из прошлого, если вот он ты, чистая искра, обнажённая суть, и вокруг тебя — бесконечность?

Возьми, что захочешь. Стань, кем захочешь. Не в этом ли, в конце концов, смысл?

Меня учили не так, но Дезире говорил с жаром и с чувством, и я не могла ничего ему возразить. Но он прервался сам, — отвлёкся от всех этих «ничего не хочу вспоминать», нахмурился вдруг и спросил:

— Олта, а что это звенит?

— Звенит? Где?

— Не звенит?

— Я не слышу.

— О. Наверное, это у меня в ухе. Да вот и перестало. Всё в порядке.

— Дезире, может быть…

— У тебя такие красивые волосы…

Я ждала свою пару, конечно. Куда бы ни вильнула моя дорога, — не может же быть, чтобы мы никогда не встретились? Может быть, теперь я стала даже к этой встрече ближе. Чем ещё править Полуночи, если не мелкими невероятными шансами?

Синие глаза мерцали таинственным, странным огнём. В них не было ужасной силы, и говорил Дезире — как обычно, без потусторонних певучих интонаций.

Но я всё равно не могла перестать смотреть. Он был — беспамятный лунный в мраморной голове; он был — последняя опора и вместе с тем горящий в темноте фонарь.

— Всё будет хорошо, — тихо повторила я и облизала губы.

А наутро он исчез.

xxxvi.

Сейчас стыдно признать, но я поняла не сразу.

Наверное, я должна была услышать как-то, узнать в первом движении воздуха, почувствовать чем-то тонким внутри. Но я так привыкла засыпать и просыпаться рядом с ним, что странный рыцарь, не помнящий своего прошлого, стал незыблемой частью бытия, — и утром, наткнувшись на пустой мраморный взгляд, я подумала только, что лунные, оказывается, тоже иногда спят.

Поплескалась у умывальника, сжевала галету, заплела свежую косу. Повертела ручным зеркальцем, любуясь тем, как стеклянные искры разбрасывают блики по лицу. Обвела бледные губы ярко-красной помадой.

Чмокнула, расшалившись, мраморную щёку — остался яркий отпечаток — надела новое пальто и ушла на работу, улыбаясь капризному местному небу.

Наверное, мне снилось что-то хорошее, — может быть, то и не мои были сны. От реки шёл запах весны, крыши сбегали на дорогу капелью, и мой ленивый по зиме зверь мягко щурился где-то внутри.

Я вернулась ещё засветло, а голова так и лежала на кровати, утопая мраморными глазами в одеяле. В них не было синего света, и жизни в них не было тоже.

— Дезире?

Он не ответил.

— Ты что, и правда спишь?

Голова лежала пустая, холодная. Он никогда и не дышал раньше; он всегда оставался — выглаженный камень; но он был живой. А теперь его не было.

— Ты всё-таки научился ходить между глазами, да? Молодец! Так, конечно, будет гораздо лучше. Может быть, ты даже вспомнишь, где забыл своё тело.

Я поправила голову, чтобы стояла ровно. Потом, прикусив губу, ещё раз и ещё. Впустую сжала кулаки и заставила себя расслабить пальцы. Нахмурилась. Перебросила косу вперёд, покрутила кончик. Стёрла платком след от помады.

Он ведь не мог бы уйти — не попрощавшись?

Нет, нет. Этого, конечно, не может быть. Наверное, он просто не ожидал, что я вернусь так рано. Он ждал меня — ко скольки? Часам к семи? Должно быть, он к семи и вернётся; откроет глаза; расскажет восторженно о том, как хорошо глазеть на город из флюгера на ратуше, или из бюстов на аллее ректоров, или и вовсе он, может быть, успел дотянуться до самого моря и смотрел, как кружат чайки над сизой водой.