Куросиво - Токутоми Рока

Под суровым взглядом Камбэ О-Суми переменилась в лице.

– Господин, если вы не проявите твердости, род ваш погибнет! – еще более гневно произнес Камбэ.

– Разве я приехала сюда по своей воле? Мне было хорошо и в Нумадзу… Это все господин… – О-Суми заплакала, закрывая лицо руками. – Назвать меня лисицей… Если я такая плохая, я тотчас же уеду. Сию же минуту уеду домой! Господин, слышите – я возвращаюсь в Нумадзу, позвольте мне тотчас же уехать. Аки, ступай к господину, ну, иди же…

– Что ты, что ты, О-Суми! Полно, перестань плакать, не плачь, говорят тебе! Да разве я тебя отпущу? Пусть себе говорят, что угодно, пока я жив, я с тобой не расстанусь! Эй, Камбэ, выражайся поосторожней, слышишь? И вообще, кто разрешил тебе пройти в кабинет? Если есть дело ко мне, мог бы подождать в библиотеке… Обращаешься с тобой ласково, так ты уже невесть что себе позволяешь…

По щеке Камбэ скатилась слеза. Ровесник покойного господина, он служил в юности пажом и был воспитан скорее как товарищ, нежели как слуга главы рода. Теперь, глядя на графа, лицо которого так живо напоминало ему черты его покойного господина, он невольно вспомнил старые времена.

– Господин, неужели даже мои слова не способны пробудить вас от сна? Я знаю, вокруг вас нет никого, кто мог бы наставить вас на ум, но должно же у вас сохраниться почтение хотя бы к поминальным дощечкам предков. Ваш управляющий, слуги – все, кого ни возьми, получают из ваших рук щедрое жалованье, пользуются обильными милостями, а каждый помышляет только о себе, каждый думает только о том, чтобы расхитить ваше достояние, урвать от вашего изобилия. Никто, никто не обратится к вам ни с единым словом увещевания! Господин, это означает, что дому вашему уже приходит конец! Нынче мне стукнуло семьдесят пять… Не сегодня-завтра наступит мои смертный час. Кто знает, быть может, я обращаюсь к вам сейчас в последний раз. Молю вас, на пороге смерти молю – немедленно отошлите О-Суми и верните госпожу из Нумадзу…

Граф зевнул и закрыл глаза. Бросив на него пристальный взгляд, Камбэ горько вздохнул, но, закусив губу, продолжал говорить с неослабевающим жаром.

– Господин, если вы не обуздаете свои страсти, знайте, в нынешний век тоже случаются семейные распри![169] Вспомните о роде Сома, и вам станет ясно, что я имею в виду. Неужели вы не видите, что сами, собственными руками губите род Китагава!

Испугавшись громкого голоса Камбэ, заплакал маленький Иосиаки. Граф с недовольной миной некоторое время молча слушал старика, но, воспользовавшись появлением горничной, доложившей о визите некоего политического деятеля, замял разговор и вместе с О-Суми вышел из кабинета.

Глава IX

1

В последнее время член Общества нравственности виконтесса Сасакура оказалась вовлеченной в кипучую деятельность. Положение виконтессы в свете, ее веселый, живой характер быстро выдвинули ее из среды рядовых участниц Общества, и вскоре она стала чем-то вроде почетного члена его руководства. Приветливая и общительная, она не знала теперь ни минуты покоя. Вот и сегодня она возвращалась с собрания Общества только поздно вечером. У подъезда она встретила мужа, который тоже всего минуту назад подъехал к дому и выходил из коляски. Супруги вместе прошли в дом и, оба усталые донельзя, уселись в кресла.

Виконт был так высок ростом, что едва не касался головой дверной притолоки. Половина его до лица была скрыта густой бородой, и даже руки, на одной из которых блестело золотое кольцо с монограммой, были у него волосатые. Виконт происходил из северного феодального клана и, по шутливому замечанию одного из родственников, походил на медведя, которые водились в его гористых владениях. Глаза у него были узенькие, взгляд приветливый, лицо добродушное, располагавшее к себе. Виконт был ответственным членом правления одного из пятнадцати банков, а так как в прошлом он к тому же являлся главой небольшого феодального клана, то имел обширные связи в обществе. Обязанности свои виконт нес исправно, не рассматривая их только как синекуру, и поэтому на службе считался человеком весьма полезным.

Виконтесса сняла шляпку, украшенную белым пером, положила ее на круглый столик, поправила волосы на висках и, сделав глоток из поданной горничной чашки с чаем, взглянула на часы.

– Уже девятый час… Как ты поздно, однако… – обратилась она к мужу, – Киё и Тэруко, наверное, уже спят?

– Только сейчас изволили уснуть… – ответила горничная.

Дети ложились спать в восемь часов – таков был установленный порядок.

– Да и ты тоже сегодня запоздала… Я заезжал в Дворянское собрание, потому и задержался. А ты опять заседала в этом своем Обществе по улучшению… Забыл, что вы там улучшаете?..

– Да, я была там. А что в Дворянском собрании?

Много было народа?

– О да! Фудзисава держал пространную речь… Любит поговорить!..

– О чем же он говорил?

– Да знаешь, вечная его проповедь… Дворянство – оплот монархии, цвет нации… Ничто не должно марать чести дворянства… Недопустимо попусту заниматься политиканством – это, мол, противоречит воле императора, и все в таком роде…

– Вот как? А мы тоже приняли резолюцию – указать Фудзисава на недостойное поведение.

– Кому, Фудзисава? Ну нет, это немыслимо… Скорее вся Япония перевернется, чем Фудзисава и Китагава встанут на путь добродетели!

– Какие глупости! Что ж, по-твоему, решить, что они неисправимы, и вовсе оставить их в покое? Тогда их бесчинствам конца не будет… Сейчас я переоденусь… – эти последние слова относились к горничной, предложившей графине сменить туалет. – И что же, Китагава-сан тоже был там?

– Да, разумеется. Слушал речь Фудзисава с довольно-таки кислой миной. Ведь Китагава известен своей возней с разными политическими партиями…

– Право, пусть уж лучше возится с политикой, чем терзает жену.

– А Фудзисава – каков дипломат! Спрашивал у Китагава, как поживает Садако-сан, когда она вернется из Нумадзу и так далее. У Китагава был очень недовольный вид.

– Нет, честное слово, откуда у мужчин столько деспотизма?

– Ну, ну, пожалуйста, без обобщений. Я ведь как-никак тоже мужчина.

– Ах, полно тебе шутить!

– Удивительное дело, когда встречаешь Китагава в обществе, он и собеседник неплохой и хоть не блещет умом, но человек, как все люди… Нет, определенно, это все вина женщин.

– Женщины тут ни при чем. Беда в том, что мужчины ведут себя не так, как надо.

– Ты женщина, потому так и судишь. А спроси мужчин, и каждый скажет, что все шло бы, как надо, не будь этих вечных женских капризов.

– Ну, значит, обиды взаимны. Но с таким, как Китагава, право же нет никакой возможности поладить.

– Подумать только, как странно все получается на свете! Ты, у которой такой смирный покладистый муж… Киё, ты что смеешься?.. Ты становишься членом Общества по улучшению каких-то там нравов, а такая женщина, как Садако-сан, до самой смерти готовая все сносить молча, выходит замуж за Китагава. Честное слово, все шиворот-навыворот…

– Вот потому я и говорила недавно Садако-сан – терпению тоже должен быть предел…

– Ах, вот что? Бунт с поварешками? Чудесно! Ай да научила!

– Полно тебе насмехаться! В наше время уже никак невозможно предъявлять только к женщинам требование покорности и постоянной любезности. Сам посуди – к чему приводит такое терпение, как у Садако-сан? Она страдает, молчит, а Китагава только этого и нужно, удержу нет его самодурству.

– Да, странный тип этот Китагава! И что только он нашел в этой женщине, как ее там, О-Суми, что ли… Ей-богу, он не в своем уме! Если хочешь, это своего рода помешательство. Но теперь его уже не остановишь, пока он сам не дойдет до предельной черты…

– До предельной черты? Что ты имеешь в виду?

– Гм, как бы это тебе объяснить… Я думаю, конец может быть только такой – одно из двух: либо могила, либо сумасшедший дом.

– Знаешь, я думаю, единственное средство подействовать на него – это созвать семейный совет и серьезно его предостеречь.

– Семейный совет? Вздор! Ведь он не ребенок, не слабоумный… Да разве семейный совет заставит его прекратить безобразия? И потом, кто же возьмет на себя миссию судьи? Все одного с ним поля ягоды. Разве что я один имею на это моральное право. Я уже пытался усовестить его бессчетное количество раз, да все напрасно. Все мои речи – что об стенку горох. Если ставить вопрос еще резче, тогда остается только разорвать с ним всякие отношения. И потом, знаешь, когда встречаешься с ним, как-то язык не поворачивается говорить резко… Просто не верится, чтобы этот самый человек был способен на такие возмутительные поступки…

– Это всегда так – именно те, кто так мил и любезен в свете, способны на самую отъявленную жестокость у себя дома…

– Что ж, по-твоему, такие, как я, и на людях веселые и дома смиренные – нарушение общего правила? – засмеялся виконт.