Наедине с собой или как докричаться до вас, потомки! Дневниковые записи 1975-1982 - Леонид Гурунц

Журналу, опубликовавшему письмо Крупской, всыпали по первое число. Открытие дорого обошлось многим его сотрудникам. Но дело было сделано. Миллионы читателей узнали правду о непричастности Ленина к пресловутому постулату о партийности художественной литературы. И слава Богу. Это делает Ленину честь.

Хочу напомнить о словах Лермонтова, обращённых к своим соотечественникам. Помните? "Довольно людей кормили сластями, у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины".

"Горькие лекарства, едкие истины " остались под запретом и для нас, живущих более чем через 150 лет после Вас, дорогой Михаил Юрьевич.

Есть люди, похожие на перелетные растения. Они летят, эти растения, и несут свои корни с собой. Им не нужна земля, они питаются из воздуха, все равно где.

Не сегодня сказано: "У правдолюбца одна нога должна быть на земле, другая в стремени". Жаль, очень жаль, что эта старинная присказка не утратила своего грустного смысла и в наши дни. И древнегреческий Зевс не повержен – по-прежнему правосудие у богов в услужении.

Маркс в одном письме к Энгельсу сетует на то, что цензура мешает правительству слышать голос народа.

Я думаю, что цензура наделена удивительным свойством не меняться, не поддаваться модернизации. Через более чем сто лет после этих слов Маркса она ни капли не изменилась, ещё более вошла во вкус. За ее толстым железобетонным щитом и вовсе не слышен голос народа.

Требование прекратить копаться в наших недостатках порождает молчалиных, возвращает нас ко времени культа личности, благословляет этих молчалиных на новые "подвиги", снова вооружает их щитом безнаказанности. Врата храма правосудия снова завалены камнями. Даже усилиями сотен не добраться до них. На пути молчалины, которых все больше и больше, опасная метастаза раковой опухоли, берущая своё начало от Сталина, от режима тех лет.

Судить о литературе по критике просто невозможно. Она дезориентирует читателя: зачастую достойное остается незамеченным, а серой продукции открывается широкая дорога, расчищенная изысканной рекламой. Такая реклама запутывает читателя, сбивает его с толку, вместо настоящих духовных ценностей ему преподносится литературный ширпотреб. И результаты налицо: ущербная литература, к слову сказать, точно отображающая ущербность самой жизни.

Я не понимаю одного термина, который очень часто употреблялся на съезде. Это "монолитность". И старались, из кожи вон лезли, чтобы доказать эту самую монолитность. Зато ни звука о недостатках, о негативных сторонах нашей жизни. Никаких предостережений о новом нашествии на литературу лакировщиков – сорняков, которые, как ни трави, всё растут, находят лазейку, выживают, поднимают голову. А тут такое приволье! Никакого притеснения. Расти, сорняк, в свое удовольствие!

Всё тот же надоевший всем парад. Показуха. Смотрите, мол, как мы монолитны. Однодумы.

Бог ты мой, нашли чем гордиться! Да если бы мы все думали одинаково – цена каждого была бы копейка. Вспомним римлян: "Там, где двое думают одинаково, одному нечего делать".

Мы не однодумы. Мы играем в однодумов. И кажется безуспешно. И слава Богу!

(Со Съезда писателей РСФСР, 1975 г.)

Художник видит мир в образах, видит то, чего не замечает другой. Это и отличает истинного художника.

Настоящий публицист – тот же художник, который мыслит образами. Такими у нас были Илья Эренбург и недавно скончавшаяся Мариэтта Шагинян. Такими были Сергей Смирнов, Владимир Канторович, Николай Атаров. Таков плодотворно работающий в жанре художественной публицистики Анатолий Аграновский.

Таким представляется мне Григорий Медынский. Многие его книги, в том числе "Трудная книга, "Пути и перепутья", "Ступени жизни" являются образцами художественной публицистики. Федор Абрамов в "Вопросах литературы" писал: "Я знал деревню военных лет и литературу о ней, в которой было немало розовой водицы. Пожалуй, только "Марью" Медынского можно поставить особняком".

Особняком Григорий Медынский стоит и в публицистике. И я бесконечно благодарен судьбе, подарившей мне такого мудрого учителя.

Из армянских писателей я бы назвал Вардгеса Петросяна, такую его книгу, как "Прожитые и непрожитые годы”, отдельные публикации, в том числе и роман "Одинокая орешина", написанный страстно, заинтересованно, приемами публицистики.

Вспомним, что сказал Антон Павлович Чехов о литературе. Назначение литературы – правда безусловная и честная. Литератор не кондитер, не косметик, не увеселитель. Он человек обязательный, законтрактованный сознанием своего долга и совести. Правда художественная начинается с малого. Не правдоподобие, а достоверность, даже самая неприглядная, но истина – вот что является одним из главных постулатов и литературы, и искусства.

Я убежден, что писательство возникает из потребности иметь перед собой собеседника, которому ты не наскучишь, будешь интересен. Наскучил, сказал ему не то, что его волнует, чего он не увидел, не помог ему увидеть – он тебе не собеседник. Ну что может дать человеку писатель, который то кондитер, то косметик или просто увеселитель? Литература умеет мстить. Она мстит всем тем, кто ей изменяет, кто к ней относится делячески, меркантильно.

Работая над новой книгой, я ловлю себя на мысли, что самое трудное в ней – оставаться самим собой, быть не только свидетелем, но и жить судьбой своего народа. И еще понял: счастье – в работе, в стремлении к высокой цели. Поиски путей к ней – сверхзадача писателя…

Немецкий философ Фейербах писал: "Хорош только тот, кто хорош для других так же, как для себя". Только тот может назвать себя человеком, в ком есть эта гармония. Об этом не следует забывать.

О лесе судят по его вершинам. В прозе мне представляется такой вершиной Грант Матевосян. Издалека видна вершина – значит есть лес со своим подлеском.

Как известно, у бинокля "двойное зрение". В одном случае обозреваемые предметы уменьшаются до смешного, в другом – непомерно увеличиваются. Смотря с какого конца ты смотришь.

У поставщика ширпотреба бинокль всегда сфокусирован так, что недостатки встают перед ним в сильно уменьшенном виде. Тот же бинокль, наставленный с другого конца, способен те же предметы увеличивать впятеро, вдесятеро.

Ах, это двойное зрение, этот бинокль, могущий карлика делать великаном, а великана – карликом! Давайте научимся разговаривать друг с другом с глазу на глаз, без бинокля, и вы убедитесь, как полезно такое общение.

Литературный ширпотреб – это издержки нашего производства, шлак, который ждет своего часа, чтобы его вымели со двора завода. Он пока залежался, но все равно его место на свалке. Кто они, поставщики ширпотреба? Все те же любители розовой водицы. Сорняки, которые не успели выполоть.

О сорняке и моя тревога… Кто жил в деревне, знает, что такое головня на ниве. Невидимое гладкое растение, но от него зерно гибнет.

Крестьянин знает, как поступить с головней, осотом, пыреем, полынью, разными другими сорняками, он их – с поля вон!

Природа хлебного злака такова, что он нуждается в помощи извне, в помощи человека. Он кормит людей, и природа часть забот о нем перекладывает на человека. Сорняк, любой из них, обладает неистребимой жизнестойкостью. Он не нуждается ни в чьей помощи. Он сам себе опора. Сколько хочешь руби его, измочаливай, он найдет в себе силы, раскинет свои корешки-щупальца, вопьется в землю и снова пойдет в рост.

Видели полевую полынь, какая у нее корневая система? Попробуй хлебному злаку борись с такой. Она сразу схватит его за горло, задушит. Но сорняк есть сорняк, его выпалывают.

Право, что за чудо такое любовь? Человек всегда ждет взаимности, доброжелательности, ответного огня. Ответной любви. Однако, есть любовь и безответная. Мы же любим лес, облака, первый снег, весну, пробуждающуюся землю. Но мы не требуем от них ответной любви. Нас возвышает одно общение с ними.

Нечто похожее на эту безответную любовь я испытываю, когда речь идет о самом сокровенном, что лежит в глубине души.

Армения никогда не перестанет быть предметом моей самой сильной любви. Пусть в моем Доме мне не всегда было сладко, но от этого я не перестал же любить мой Дом, не перестал болеть за "Арарат" и безумно радоваться, когда он выигрывал. А сколько доставило мне радости, когда воды Арпы влились, наконец, в Севан или когда заработал Ереванский метрополитен!

Как хорошо, что есть такая любовь, не требующая ответной любви, любовь, которая может жить, процветать сама по себе, невзирая ни на что.

Каждого из нас, пишущих, кто-то открывает. Меня как новеллиста открыл Юрий Олеша. Я был молод полон веры, что все могу, писал прозу почти во всех жанрах, не всегда разбираясь в них. И не случайно после одной публикации в "Новом мире" я получил письмо от украинского писателя Леонида Первомайского, в котором он заметил, что я писатель безжанровый, лирический, публицистический, и не надо мне самому определять жанр своего произведения. А опубликованную вещь предложил при переиздании назвать поэмой.