Враги. История любви - Исаак Зингер

Последние слова Пешелес вытолкнул из себя с блеющим смешком. Маша вопросительно посмотрела на Германа. Яша Котик лукаво почесал голову ногтем мизинца.

"Кони Айленд? Я как-то играл там, или пробовал играть — как это называется? Ах, да, Брайтон. Театр полон старых женщин. Где они берут в Америке так много старух? Они не только глухи, но еще и забыли идиш. Как можно играть перед публикой, которая не слышит тебя, а если бы и услышала, то не поняла бы? Менеджер, или как он еще там себя называл, прожужжал мне все уши речами об успехе и так далее. Какой может быть успех в доме для престарелых? Таким, каким вы меня сейчас видите — таким я уже лет сорок стою на сценах еврейских театров. Начал я в одиннадцать лет. Когда они не разрешили мне играть в Варшаве, я уехал в Лодзь, в Вильну и в Ишишок. Я и в гетто играл. Даже голодная публика лучше, чем глухая. Когда я приехал в Нью-Йорк, я должен был играть перед профсоюзом актеров. Я играл Купи Лемля, а эксперты профсоюза в это время перекидывались в картишки и время от времени поглядывали на меня. У меня ничего не вышло — произношение и прочие шманцы. Ну, короче говоря, я познакомился с человеком, у которого был румынский погребок. "Ночное Кабаре" — называлась лавочка. Евреи, которые прежде были шоферами на дальних рейсах, ходили туда со своими кралями. У всех жены и внуки, которые стали профессорами. Жены носят дорогие норки, и Яша Котик должен развлекать их. Моя особенность в том, что я говорю на плохом английском и вставляю раз от разу несколько слов на идиш. И это награда за то, что я сказал "нет" газовым камерам и отказался лечь и умереть за товарища Сталина в Казахстане. Для пущей радости, здесь, в Америке, я заработал подагру, да и насос уже не хочет качать, как прежде. А что делаете вы, мистер Пешелес? Вы бизнесмен?"

"Какое это имеет значение? Я вашего не беру".

"Выходит, все-таки берете!"

"Мистер Пешелес торгует домами", — сказал Герман.

"Может быть, у вас найдется дом для меня?", — спросил Яша Котик. "Я даю вам письменную гарантию, что не стану жрать кирпичи".

"Что же мы тут стоим?", — перебила Маша. "Пойдемте, съедим что-нибудь. Правда, Яшеле, ты ни капельки не изменился. Как прежде — уксус в меду".

"А ты невероятно похорошела".

"Как долго вы уже замужем?" — спросил Пешелес у Маши.

Маша сдвинула брови. "Достаточно долго, чтобы потихонечку подумывать о разводе".

"Где вы живете? Тоже на Кони Айленд?"

"Что означает вся эта болтовня о Кони Айленд? Что там случилось?", спросила Маша подозрительно.

"А вот и салат!", — сказал сам себе Герман. Его удивляло, что его представления о катастрофе оказывались много хуже, чем действительность. Он все еще стоял на ногах. Он не упал в обморок. Яша Котик закрыл один глаз и покрутил носом. Пешелес подошел поближе.

"Я ничего не выдумываю, миссис — как мне вас называть? Я был у мистера Бродера дома, на Кони Айленд. На какой это улице? Между Мермейд и Нептун-авеню? Я думал, что женщина, перешедшая в иудаизм — его супруга. А теперь оказывается, что у него здесь тоже есть симпатичная маленькая жена. Говорю вам, эти переселенцы умеют жить. У нас. американцев, все обстоит по-другому: если ты женился, то и остаешься с женой, нравится она тебе или нет. Или разводись и плати алименты, а не заплатишь, так пойдешь в тюрьму. Что случилось с еще одной красивой женщиной — Тамарой? Тамарой Бродер? Я даже записал ее фамилию в мою записную книжку".

"Кто это Тамара? Твою погибшую жену звали Тамарой, да?", — спросила Маша.

"Моя погибшая жена в Америке", — возразил Герман. Когда он произносил это, у него дрожали колени, а желудок свело судорогой. "Я все-таки еще упаду в обморок?", — спросил он себя.

Машино лицо стало злым. "Твоя жена восстала из мертвых?"

"Кажется, так".

"Это та, которую ты встретил у твоего дяди на Ист-Бродвее?"

"Да".

"Ты говорил мне, что она старая и уродливая".

"Именно это все мужья и говорят женам", — смеясь, сказал Яша Котик. Он высунул кончик языка и скосил глаза. Пешелес тер подбородок.

"Я теперь не знаю, кто не в себе — я или все остальные". Он повернулся к Герману. "Я был на Кони Айленд в гостях у миссис Шрайер, и она рассказала мне о женщине, которая живет этажом выше и которая перешла в иудаизм, и вы будто бы ее муж. Она сказала, что вы писатель или рабби или что-то в этом роде, а еще она сказала, что вы торгуете книгами. У меня есть слабость к литературе, будь она на идиш, иврите или турецком. Она расхваливала вас, говорила и то, и это, и поскольку у меня библиотека и я собираю все, что только могу, я подумал, что мог бы что-нибудь у вас купить. Итак, Тамара? кто она?"

"Я не знаю, чего вы хотите, мистер Пешелес, и почему вы вмешиваетесь в жизнь других людей", — сказал Герман. "Если вы думаете, что что-то не в порядке, почему вы не приведете полицию?"

Огненные круги появлялись перед его глазами, когда он говорил. Они медленно вибрировали рядом с его лицом. Это явление он помнил с детства. Маленькие кольца как будто прятались за его глазами, чтобы обнаружить себя в момент стресса. Одно кольцо уплыло в сторону, но потом вернулось. "Можно ли лишиться чувств и при этом остаться на ногах?", — спросил себя Герман.

"Какая полиция? О чем вы говорите? Я, как говорится, не казак Господа Бога. По мне, так пусть у вас будет хоть целый гарем. Вы живете не в моем мире. Я думал, я могу вам чем-нибудь помочь. В конце концов вы беженец, а полька-нееврейка, перешедшая в иудаизм — это не пустяк. Мне говорили, что вы разъезжаете и продаете энциклопедии. Так вышло, что через несколько дней после того, как я побывал у вас, мне представилась возможность посетить в больнице одну женщину, которую прооперировали по случаю какого-то женского недомогания. Она дочь моего старого друга. Я вхожу и вижу Тамару; они лежали в одной палате. Ей удаляли пулю из бедра. Нью-Йорк кошмарный город, это целая Вселенная, но одновременно это маленькая деревня. Она рассказала мне, что она ваша жена — возможно, она бредила".

Герман открыл рот, собираясь отвечать, но в этот момент к ним подошел рабби. Лицо рабби пылало от выпитого алкоголя.

"Я все обыскал, а вы вот где!", — громким голосом закричал он. Вы уже познакомились? Мой друг Натан Пешелес знает всех, и все знают его. Маша, вы самая красивая на вечеринке! Я не знал, что в Европе еще есть столь очаровательные женщин. А тут еще и Яша Котик".

"Я знаю Машу подольше, чем вы", — сказал Яша Котик.

"Да, мой друг Герман прятал ее от меня".

"Он прячет не ее одну", — многозначительно добавил Пешелес.

"Вы думаете? Вы, должно быть, близко с ним знакомы. Передо мной он всегда разыгрывает невинную овечку. Я уже стал было думать, что он евнух и…"

"Хотел бы я быть таким евнухом", — перебил Пешелес.

"От мистера Пешелеса ничего не скроешь". Рабби рассмеялся. "У него повсюду шпионы. Что вы узнали? Поведайте мне".

"Я не выдаю тайны других людей".

"Пойдемте поедим. Пойдемте в столовую, там все".

"Извините, рабби, я сейчас вернусь", — неожиданно сказал Герман.

"Куда это вы убегаете?"

"Я сейчас вернусь".

Герман быстро ушел, а Маша побежала за ним. Им пришлось проталкиваться сквозь толпу.

"Не беги за мной, я сейчас вернусь", — потребовал Герман.

"Кто этот Пешелес? Кто Тамара? Маша схватила Германа за рукав.

"Я прошу тебя, отпусти меня!"

"Ответь мне!"

"Я должен сблевать".

Он вырвался и побежал, ища ванную. Он толкал людей, и они отвечали тем же. Какая-то женщина закричала, потому что он наступил ей на мозоль. Он вышел в вестибюль и сквозь сигаретный дым увидел множество дверей, но не знал, какая ведет в ванную. В голове что-то начало вращаться. Пол под ним качался, как на корабле. Одна дверь открылась, и кто-то вышел из ванной. Герман рванулся туда и столкнулся с мужчиной, который обругал его.

Он подбежал к унитазу, и его вырвало. В ушах гремело, в висках стучало. Его желудок судорожно выбрасывал из себя желчь, горечь и вонь; он совсем позабыл, что бывает такая гнусность. Каждый раз, когда он думал, что желудок пуст, и начинал вытирать рот туалетной бумагой, его скручивали новые судороги. Он стонал и извивался и склонялся все ниже и ниже. Его стошнило в последний раз, он встал и почувствовал, что в его организме больше нет ни капли щелочи. Кто-то бил в дверь и пытался сорвать ее. Он загадил кафельный пол, забрызгал стены, и теперь он должен был убрать. В зеркале он видел свое бледное лицо. С перекладины над умывальником он взял полотенце и вытер отвороты пиджака. Он попробовав открыть окно, чтобы проветрить, но у него не было сил вытолкнуть фрамугу вверх. Он сделал последнее усилие, и окно открылось. Заледеневший снег и сосульки висели на раме. Герман глубоко вдохнул, свежий воздух оживил его. В дверь снова замолотили, кто-то дергал за ручку. Он открыл и увидел Машу.

"Ты хочешь сломать дверь?"