Дни Крови и Звездного Света - Лэйни Тейлор

Она закрутила винт, и боль начала раскрываться, как цветок.

— И я полагаю, она и стала первым местом, куда та отправилась, — сказала Тен.

— В ту же минуту, как он повернулся спиной.

Тен отвернулась, чтобы дотянуться до чайника. На эти слова Кару она повернулась обратно и выругалась.

Кару видела по ее реакции, что это сработало; она помнила, как Акива умел манипулировать невидимостью. Забавно, боль казалась тогда большим делом. Но не теперь. Она пульсировала в том же темпе, что и биение сердца и ощущалась совершенно естественно.

До Тен никак не доходило, что Кару могла даже не двинуться со своего места. Она подумала, что Кару опять воспользовалась окном, поэтому, когда смогла двигаться, Тен бросилась к нему, а Кару выскользнула в дверь. По иронии судьбы, уже не было засова, который помешал бы ей уйти. Поддерживая гламур, она проскочила вниз по лестнице, потом во двор, чтобы подслушать все, что сможет, пока Тен не кинулась рассказывать об ее исчезновении.

Времени было мало.

Ее собственная тень могла выдать девушку. Чары не скрывали отбрасываемой тени, так что она старалась держаться в тени и не издавать ни звука. Она была в этом уверена. Она ведь даже не касалась земли. Однако она оставалась во дворе несколько минут, достаточных для того, чтобы узнать отвратительный характер «послания», которое повстанцы отправили серафимам и... ответ Императора — великий Боже, темное небо и свет Доминиона, беспощадное проявление мощи, безнадежность, безнадежность. Ответ Императора прервал Тьяго, повернувшись на подушечках волчьих лап, поднимая голову, слегка раздув ноздри, осторожно понюхал воздух.

И посмотрел на нее.

Кару замерла. Она и так уже стояла неподвижно, да и была она в нескольких ярдах, но девушка перестала дышать и смотрела в эти бесцветные глаза с ужасом. Они не могли отыскать ее, но они сузились. Он опять принюхался. Он не мог ее видеть, она знала об этом, и никто из стоящих там, кто проследил за его взглядом, не мог. Все же (дура, дура) они знали, что она рядом так же, как и Тьяго знал об этом.

Они были существами. Они могли учуять ее запах.

36

ЖЕЛАНИЕ УЛЫБАТЬСЯ

У реки Кару сняла тиски, отпустив магию, наблюдая, как ее тело вновь стало видимым. В том месте, где ее руку пережимали тиски, кожа посинела. Образовался синяк. Существует ли на свете что-то более пустяковое, чем синяк?

Догадается ли Тьяго про гламур? Как же это было глупо с ее стороны. Если он заподозрит, что она может вытворять такое, то Волк со своими шпионами никогда глаз с нее не спустит. Не говоря уже о том, что, если он заподозрит, что она может вытворять такое, он захочет узнать, как ей это удается. Он захочет, чтобы все его солдаты узнали, как это делается. А разве Кару не хотела бы того же самого, если это могло им помочь?

Помочь им убить как можно больше ангелов, когда те спят?

Вот чем занимались Тангрис и Башис. Никто толком не знал, как именно им это удавалось; они умели притягивать тени и окружать себя ими, чтобы преследовать врага, став невидимыми. Но один гламур не мог объяснить массовость убийств в абсолютной тишине. Кто может спать так крепко, что не проснется и не издаст ни звука, когда ему будут перерезать горло? Тем не менее, их жертвы спали, в то время как Тени, перерезая глотку за глоткой, убивали их, пока в комнате не остались одни лишь бездыханные тела, за исключением убийц.

Кару не понимала, почему ее это так сильно беспокоило. Смерть была безболезненной. А скольких химер переубивали бы те солдаты, если бы остались в живых. Не стоит сомневаться, что серафимы были бы не столь добры.

Доброта? Что за отвратительная мысль.

Кару сидела и спорила сама с собой, желая, как никогда, чтобы было с кем поговорить. У нее возникли внутренние конфликты, которая она просто не могла разрешить. Эта жестокость, частью которой она была, притворяясь, что все это дурной сон, лишь для того, чтобы как-то продолжать жить, потому как, просто не могла смириться с этим.

С войной.

Ее жизнь в качестве Кару, ни коим образом не подготовила девушку к этому. Война была чем-то далеким, о чем сообщали в новостях, а она даже не смотрела новости. Они были слишком ужасными. И, если она думала, что Мадригал могла бы ей помочь, как будто ее глубоко запрятанное второе «я» способно было принять эту уродливую реальность, то здесь Кару тоже ошибалась. Почему, сговорившись с Акивой, Мадригал сделала то, что она сделала ради наступления мира? Потому что у нее не было мужества воевать, даже, несмотря на то, что война длилась, сколько она себя помнила. Мадригал всегда была мечтательницей.

И то, что случилось в Эретце... Мятежники сотворили нечто ужасное, сделав только хуже, гораздо хуже. Они разворошили осиное гнездо. Вырезанные улыбки, перерезанные глотки, кровавые каракули. О чем думал Тьяго, дразня Империю таким вот образом? Император ответил с размахом, он не заставил себя ждать. Для химер это могло стать катастрофой. Обрушить всю мощь Доминиона на гражданское население, чтобы уничтожить его?

Думал ли Тьяго, что такое может случиться? А она?

Она не думала; она не хотела знать, а теперь еще и видеть это.

Я счастлива... Я счастлива...

Кару сняла свои туфли и опустила ноги в прохладную воду. Там в крепости они будут разыскивать ее и найдут достаточно легко. Кару сидела и ждала, ни от кого не прячась, наконец, она услышала хлопанье крыльев, а затем девушку накрыла тень. Тень была рогатой, и на мгновение ей почудилось, что это ее собственная, так как рога очень напоминали ее прежние.

Зири.

Зири был тем самым химерой в своем дозоре, который орудовал ножом. Его изогнутые клинки, как и ее собственные, идеально для этого подходили; ему нужно было всего лишь подцепить кончиком ножа уголок рта убитого, взмахнуть запястьем — и дело сделано: улыбка готова. Вот в кого превратилась маленькая тень Кирин. Она повернулась, чтобы взглянуть на него. Солнце было позади Зири; ей пришлось заслонить глаза рукой. Теперь, когда он нашел ее, казалось, он не знал, что делать. Кару увидела, как его взгляд опустился вниз по ее рукам (где красовались вперемешку синяки с татуировками), прежде чем вернуться к ее лицу.

— С тобой все... в порядке? — нерешительно спросил он.

Это были первые слова, которые он произнес, обращаясь к ней. Если бы это случилось раньше, она бы обрадовалась. С первых ее, таких нелегких, пугающих дней с повстанцами, она надеялась, что он, возможно, станет ей другом, ее союзником; Кару думала, что видела в нем нечто такое... сострадание, сопереживание? Свежесть его юности? Даже теперь, она могла разглядеть мальчишку в нем, в этих округлых карих глазах, его степенность и робость. Но он сторонился ее все эти недели, и вот, когда он, наконец, решился заговорить с ней, это уже не имело значения.