Дерни за веревочку - Вячеслав Рыбаков

Она была настоящей.

Он понимал с пятого на десятое, но слушал, затаив дыхание. Не факты собирал – переживал ее интерес как свой. И уже восхищался ею. Совсем рядом с ним, в простом, по тогдашней моде очень коротком платье, в еще почти девочкиной фигурке с удивительным, в форме созвездия Волопаса, узором родинок на хрупком предплечье, шел человек из тех, что придают популяции Хомо Сапиенс смысл. Без них она была бы таким же нелепым налетом органической грязи на планетарной коре, как серая лохматая плесень на выброшенной под забор корке хлеба.

Он не спрашивал, когда же у тебя, наконец, будут парни. Он не позевывал и не косил на часы. Он не пытался прервать ее, не заверял, что много будешь знать – скоро состаришься, и что если вся кровь уйдет в мозги, детей не будет. Он не хрипел, придавливая ее, оглушенную тайком подлитой в шампанское водкой, к общежитской койке и пытаясь раздвинуть стиснутые ее колени: «Ну посмотри, посмотри на себя, дурочка, ты же создана для этого, вот для этого!..» Она говорила все быстрее, боясь, что вдруг он заметит наконец, как они прошли мимо вот уже третьей остановки упомянутого им автобуса, вдруг заметит и посадит ее в автобус, и навсегда исчезнет. И сама испугавшись своего поступка и всей себя, на перекрестке как бы в рассеянности повернула не в ту сторону, прочь от наметившейся линии, и Дима повернул вслед за нею, увлеченно слушая и ничего не заподозрив. А едва лишь за изгибами корявой улочки, выведшей их на берег очередной ленинградской канавы, скрылась та, маршрутная, Инга вдруг поняла: вот за чем она ехала. К нему.

Их было двое. Они были вместе. Совсем-совсем воедино. Они вдруг обнаружили, что идут, взявшись за руки, и Инга на миг осеклась, а потом дрогнувшим голосом спросила: «Я тебя еще не насмерть заболтала?» «Нет, что ты!» – честно ответил он, и она поверила – но все же так страшно было надоесть ему, так страшно!

– Все, – сказала она. – Сеанс окончен. Теперь ты расскажи.

– Да ну… Я не умею. Давай я лучше тебя нарисую.

– Давай! – обрадовалась она.

Дима сунулся в карман и удивленно сказал:

– Блокнот посеял!

Она покраснела до слез.

– Моя работа… Р-растяпа! – попыталась открыть сумочку и открыла, но вынуть по рассеянности уворованные карандаш и блокнот той рукой, на плече которой сумочка висела, не получалось, а лишить другую руку Диминой чуткой ладони она и помыслить не могла. Сумочка съехала с плеча, крутнулась в воздухе и оказалась на мокром асфальте в мгновение ока.

– Хоп! – воскликнул Дима, пав на колени и пытаясь ловить хлынувшие наружу предметы.

– Р-растяпа!! – с ненавистью повторила Инга, приседая на корточки. Случайно коснулась Димы коленями, судорожно отдернулась и, потеряв равновесие, едва не села на асфальт. Дима поддержал. – За мной нужен глаз да глаз, – удрученно бормотала она, пихая обратно свой скарб. – Клептоманка…

– Какие у тебя коленки острые, – сказал Дима и засмеялся. И она, смутившись, засмеялась тоже.

Их было двое.

В это время в пяти километрах от них, едва живой от усталости и боли, плача, рухнул на скамейку Юрик. Но тут же встал опять, решившись наконец спросить у любого из прохожих две копейки. Через двадцать минут он позвонит домой, но будет занято. Через сорок минут он еще позвонит, но ему не ответят.

В это время в девяти километрах от них металась между телефоном и окнами обезумевшая женщина, сердце ее готово было взорваться, а за нею, как тень, бродила бормочущая яд старуха.

В это время в восьми километрах от них Вика, присев у постели Анны Аркадьевны, беседовала с нею о будущем друге и о том, как надлежит вести себя пока. Они снова заключили мир. Юрик больше не фигурировал.

В это время в десяти километра от них, едва видимый в сигаретном дыму и компанейской тьме, остервенело колотил по гитарным струнам напарник и с ненавистью, воспринимаемой как игра, на мотив «Ты меня не любишь, не жалеешь» вопил:

– Расскажи мне, скольким ты давала?!

Одурелые от шума и вина девчонки, смеясь, хором подвывали:

– Да по пьяни разве разбере-ешь?!

И в драбадан бухие парни подхлопывали с гиканьем и реготом.

В это время в двенадцати километрах от них Сашка, скрючившись, прикусив кончик языка, в который раз пытался скопировать Димин ракетоносец. Он выучил уже каждую черточку, каждый штришок, на его копиях все было точно таким же, как у Димы, даже гораздо более тщательным. Но ненастоящим. Димин корабль плыл, летел, пахал тяжелый серый океан, и, хотя не было видно людей экипажа, чувствовалось, какие они сильные и смелые ребята. Сашкин корабль был карандашным пятном на бумаге. Это оскорбляло. «Козявка, – думал Сашка с досадой, – и как же это получилось у него?»

Они шли. Уже просто шли, никуда.

– Я не могу так! – яростно кричал Дима, рубя воздух пустой ладонью. – Все некогда! Все невозможно! Жить некогда, чувствовать некогда… Вот Фриш у меня лежит, почитать дали – третью неделю не могу открыть!

– Прости… Читала Фриша – физик. Не тот?

– Н-нет, – неуверенно ответил Дима. – Там пьесы.

– Прости, – повторила она и несмело переплела свои пальцы с его. Он смешался на миг, ловя нежное движение шевельнувшейся и вновь замершей родной руки.

– Ну, вот и говорю… А уж чтобы поехать куда-то…

– Я же приехала.

– Да разве это приехала? Случайно… На Ленинград – несколько дней!

– Мне двух хватило. Ненавижу достопримечательности.

– Да не в них дело, боже мой! Музеем больше, музеем меньше – ерунда! Но вот без такого вечера после дождя – нет Ленинграда! И нет его без весенней слякоти, и осенней грязи, и погожих дней, когда каждый лист как золотой, и небо исступленно синее… А как льдины сверкают в апреле под солнцем, когда лед идет! Понять душу места! Ведь для этого двух дней мало, Инга!

Она несколько раз кивнула.

– Хочу год в Саянах, на Байкале год, на Курилы и на Камчатку хочу, к вулканам и гейзерам… Бесы меня дери, на атоллы хочу зверски, на Барьерный риф! Брахмапутру хочу, буддийский храм на высоте пять тысяч, дворец Потала! Землю Грэйама, пингвинов! Сельву хочу! Планета колоссальна, а мы живем и умираем здесь вот, на Обводной канаве, ни разу не увидев месяц лодочкой, чтобы плавал в нефритовом небе над пальмами!.. Что смотришь так?

Она смотрела с восхищением.

– Вот не будь это ты… я бы решила, что пьяный, – вырвалось у нее. – Не обиделся?

– Да нет, – медленно сказал он, остывая.

– Сельва, – Инга будто пробовала слово на вкус. – Вот никогда не думала об этом, но ты как-то так говоришь… Наверное, я уже буду хотеть всего, чего хочешь ты. Пингвины… Земля Грэйама – это там?

– Да.

– А дворец… как его?..

– Лхаса. Тибет.

Она помолчала.

– Но ведь это невозможно, Дима, – произнесла она тихонько.