Дерни за веревочку - Вячеслав Рыбаков

– Пацан мой меня достал, – признался я.

Она звонко засмеялась.

– У тебя даже язык стал тогдашний. Какой ты внушаемый…

– Очень хочется любить, – вдруг сказал я. – Всерьез, насмерть. Как бы я хотел тебя от чего-нибудь спасти!

У нее чуть задрожали губы. Она нервно поправила волосы, нависшие надо лбом. И вдруг сказала негромко:

– Спаси.

– Не от чего.

Она вздохнула.

– Тогда я пойду?

– Пожалуйста, посиди еще минутку.

И тут она опять улыбнулась.

– Алеша. Я поняла.

– Поняла?

– Конечно. Господи, я так тебя знаю…

Я облизнул губы. И вдруг поймал себя на том, что это – движение Димы.

Продолжая улыбаться, она спросила:

– Ну? Хочешь, чтобы я сама же и сказала? Хорошо. Конечно, приходи. Сегодня вечером, да?

– Если позволишь.

Она кивнула. Сказала:

– Еще бы не позволить.

И ушла, не оборачиваясь.

Джамшид Акопян с бокалом в смуглых пальцах сразу пересел за мой столик, и мы оба смотрели ей вслед до тех пор, пока она не скрылась в аллее, ведшей к стоянке гравилетов.

– Наводишь сожженные мосты? – спросил он.

Я молчал.

– Все будет нормально, не переживай.

Я молчал.

– Тему закончил?

– Видимо, закончу сегодня.

– Ну, и? Продолжаешь считать, что прав?

Я пожал плечами.

– Причем здесь правота или неправота? Есть факт. Почасовыми выборками я его установил. Теперь разматываю весь клубок.

– Но ты понимаешь, что интерпретация в принципе неверна? Более того – она унизительна! Выживание Человечества зависело от какого-то мальчишки! Ведь он даже не гений! Он ведь неизвестен никому, он ведь даже следа не оставил!

Я широко повел рукой.

– Вот его след.

Показал на Джамшида, потом на себя.

– Это тоже его след.

– Демагогия! – раздраженно проговорил Джамшид. – Так можно тянуть причинные цепочки до бесконечности. Ткнуть в любую архейскую амебу и сказать: открытие колеса – это ее след. Ткнуть в первого попавшегося бронтозавра и сказать: открытие противооспенной прививки – это его след. Надо же знать границы между формальной и реальной причинностью!

– Это азы, – с задавленной яростью сказал я. – Я тычу не в амебу, не в бронтозавра. Я тычу в художника.

– Ну какой он художник? Кто слышал? Будь он масштаба ну хотя бы… ну, этого, они же были знакомы, ты сам говорил… почти одновременно начинали… Шорлемера!

– Тут тоже не все ясно, – процедил я.

– Ах, даже так?!

Помолчали.

– Тема некорректно сформулирована. Я буду против тебя на Ученом Совете. Извини.

– Твое право.

Он не уходил. Пригубил своей шипучки, повертел в пальцах резной, словно морозным узором покрытый бокал. Солнце клонилось к лесу на горизонте. По безветренной воде то тут, то там вдруг расходились медленные круги – бегали водомерки.

– Клев сейчас… – мечтательно, как-то очень по-русски проговорил Джамшид.

Я не ответил.

– Лицо у тебя нехорошее, – негромко сказал он. – Переживаешь очень?

– Да, – сказал я.

– Ты хоть с приличными ребятами дело имеешь, – утешил он.

– В том-то и дело. За сволочей не страдаешь так.

– Не скажи. Когда целый год – грязь, потом еще год – грязь, потом еще год – грязь, потом – кровь, потом – и грязь, и кровь, а эти пауки в банке не унимаются, и ни одного мало-мальски приличного человека нет среди них… а внизу – ни правых, ни виноватых, все виноваты, и все правы, а трупы так и отлетают!

– Нити в Москву пошли? – осторожно спросил я.

Он горько усмехнулся, вертя бокал в пальцах.

– Какие там нити? Веревки.

– Из обеих республик, естественно?

– Естественно. Но не только. Там еще сложнее оказалось, Алексей. И еще безнадежнее.

Он как-то сразу утратил воинственность, с которой нападал на меня. Словно даже постарел.

– Ну что, по коням? – спросил я и встал.

– Пошли, – глухо сказал Джамшид. Скулы у него прыгали. – Поработаем.

Мимо них, грохоча мотающимся от обочины к обочине прицепом, промчался шальной грузовик и прервал единство. Пряча лицо у Димы на груди. Инга перевела дух, и, когда лязг затих в ночной туманной дали, тихонько сказала, так и не сняв руки с его плеча:

– Вот теперь я к тебе точно не пойду.

Дима улыбнулся.

– С такою речью страстной нас оставлять одних небезопасно.

По ее молчанию он понял, что «Ромео и Джульетту» она тоже не читала. И фиг с ними, подумал он.

– Ну что такого ужасного может произойти? – спросил он чуть дрожащим голосом.

Инга опять запрокинула лицо, заглядывая ему в глаза.

– Добрый хищник, – нежно сказала она. – Подходит мягко, смотрит снизу и жалобно так говорит: можно я тебя съем?

– Просто очень хочется тебе картины показать. Правда. Я сейчас фонарик выволоку карманный, и буду тебе по одной их носить, ладно? Не уйдешь, пока я буду корячиться по лестнице?

– От кого уйду? – она неумело погладила его шею, потом коснулась губами его подбородка и тут же отпрянула. – Я дура, прости. Все прошло. Идем.

И первой шагнула вперед.

Тетя Саша уже спала. На цыпочках они миновали темный коридор. Половицы скрипели оглушительно. Вошли. Инга сразу выскользнула из туфель. Дима притворил дверь и зажег свет.

Вот его комната: выцветшие, отстающие от стен обои, трусы и носки на по-летнему холодном радиаторе, холсты, бумаги, завалы книг. Окно. Раскладушка. Роден на стене.

И здесь – она.

– Извини, я никак не ожидал принимать гостей…

– Все в порядке.

Он подошел к «Пляжу». Замер на миг, вцепившись пальцами в простыню. Только бы она поняла, думал он. Только бы ей понравилось!

– Интересно, – сказала Инга, приближаясь беззвучно в капроновых подследниках. Левый был окровавлен едва ли не наполовину. – Что было бы, если б я не у тебя спросила дорогу?

– Пятка была бы цела, – ответил Дима, с сочувствием глядя, как она прихрамывает. Она подошла, уже совсем по-родному положила ему руку на плечо. Без туфель она стала еще чуть ниже ростом.

– Я серьезно, – сказала она. – По-моему, было бы ужасно.

– По-моему, тоже, – сказал Дима и обнял ее за плечи, спокойно и нежно, как жену.

– Вот что я хотел показать тебе больше всего. Это последняя. – Дима сдернул простыню.

Инга поправила очки. Не дыша, он следил за ее лицом. Инга была разочарована, хотя старалась не показать этого. Покосилась на него виновато, вновь уставилась на полотно.

– Красиво… – неуверенно сказала она. – Море такое теплое…

– А теперь, – Дима показал пальцем на шнурок светильника, – дитя мое… Дерни за веревочку – дверь и откроется.

– Какая дверь? – не поняла Инга. «Красную Шапочку» она, видимо, тоже не читала. Или забыла. Ну и фиг с ней, с Шапочкой.»

– Главная, – сказал Дима.

Инга дернула.