Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры - Марк Коэн

Магда молчала мучительно долго, прежде чем сказала глухим, совсем чужим голосом:

– Я никуда не поеду. Довольна?

– Вот хорошо, – простодушно обрадовалась Кася. – Тебя ругали, да? Ну как мы без тебя? Я бы совсем пропала.

– Так ты довольна?

– А как же! Теперь всегда будем вместе, и даже сестра Беа…

Тут Магда взвилась с кровати, и через миг Кася кубарем полетела на пол. Левую щеку отчаянно жгло, как будто ее толкнули лицом в куст крапивы. Магда стояла на коленях, рука занесена для нового удара.

– Он погиб, слышишь? На восточной границе. – Ее лицо так исказилось, что напоминало греческую маску трагедии. – Его больше нет! Мой папа… Его…

– Но…

– Ты мне соврала! И сделала это специально!

– Магда, я…

– Ты, ты, ты! Бедная овечка Кася! Водишь всех за нос! Не приближайся ко мне, – прошипела она. – Не трогай меня. Не говори со мной.

Как и было сказано раньше, пансиону Блаженной Иоанны было далеко до настоящей католической школы. Эти таблички, вечный физический труд – чушь собачья. Неприятно, конечно, но не вызывает нужных деформаций, которых ждут от воспитанниц по окончании пяти лет учебы.

Таблички? Всего лишь слова. Работа? Всего лишь то, от чего защищают деньги семьи.

Наказание одиночеством – дни и недели в изоляции. Наказание молчанием – когда никто не скажет тебе и слова. Вот настоящие мучения, отличающие человека от других существ. Но чтобы их причинить, необязательно распоряжение свыше.

Но если пытка хуже кнута, то помилование слаще пряника. На этот раз Касю недолго терзали всеобщим презрением. Дана постаралась. Она дала всем понять, что на таких, как Кася, обижаться не стоит. Чудная, нелепая, и чем дальше, тем будет хуже. Заигралась – такое бывает. С такими, как она. Со странными.

Чтобы убрать с пути, совершенно необязательно уничтожать физически. Самое главное – чтобы человеку перестали верить. Пусть он остается на виду у всех, бледной тенью себя прошлого, но уже никто не прислушается к его словам, не примет всерьез точку зрения.

Этого достаточно, чтобы сломать такую тонкую веточку.

Хрусть.

Магда еще злилась на Касю, но ей было не до проявлений чистого гнева – слишком сильна была скорбь. Все так жалели ее, так опекали, а Касе было позволено лишь ходить следом.

О беседах с духами было забыто. Когда по земле шагала Великая война, они были слишком малы, чтобы прочувствовать ее страшное величие. Теперь, когда смерть прошла так близко, спиритизм казался кощунством. Пока что.

Единственной, кто не собирался запирать для себя двери в потайной мир, была Дана.

Она победила! Она низвергла своего врага, втоптала ее в пыль, в холодную золу. И сама проросла сквозь нее свежими жгучими листьями.

Что может быть более опьяняющим и желанным, чем сила изменять реальность, кроить ее по своей мерке? Такую мощь принято называть магией. Люди веками желали ее и боялись своих желаний. О нет, Дана не собиралась отступаться.

У нее оставался еще один враг, и она знала, как будет с ним бороться.

Минули пасхальные каникулы, слишком короткие и слишком холодные, чтобы принести облегчение. В пансион возвращались с чувством обреченности. Но неожиданно для всех их встряхнула выходка Клары. Тихони Клары, кто бы мог подумать!

Ее семья уже несколько десятилетий занималась ювелирным ремеслом. Их магазины были в трех городах по всей Польше, а до войны изделия их ювелирного дома нередко заказывали и вывозили за границу. Особенно славились камеи, вырезанные из цветного опала – белого, желтого, охряного, черного. Готовые камеи укладывали в жемчужные или серебряные гнезда, украшали мелкими топазами и хризолитами. И шесть таких камей привезла из дома третьегодка Клара, большая молчунья и мастерица рисовать.

Те броши, что оказались в ее саквояже, не были слишком вычурными и дорогими: черная подложка, белый узор, серебряная оправа. Но каждая в черном бархатном футляре, будто настоящая драгоценность. На вопрос, зачем она привезла в пансион шесть одинаковых камей, Клара долго молчала, а потом все же буркнула: мол, подарок. Подругам.

Среди учителей мнения разделились. Правилами пансиона девочкам строго воспрещались какие‑либо украшения, пусть даже и фамильные, кроме самых маленьких и скромных серег. Но камеи… Пани Зузак полагала их очаровательными, но неуместными, пани Ковальская и пани Мельцаж выступали за соблюдение правил.

Пани Новак робко намекнула, что менее чем месяц назад одна из девочек потеряла отца. И, вероятно, этот презент был попыткой поддержать подругу и укрепить растущее единство девочек. Учительница литературы сильно нервничала и сбивалась, и ее никто не поддержал вслух, кроме пана Лозинского. Он высказал глубокую мысль об атрибутах, свойственных древним племенам, рыцарским орденам и светским клубам и прочим достойным группам людей. Но тут слово взяла сестра Беата. Она никак не могла остаться в стороне.

– Не так страшно нарушение правил школы, как грех тщеславия, – со значением объявила она, размешивая пять кубиков сахара в чайной чашке. – И вы видели этот мерзкий знак на брошках? Дьявольщина, не иначе.

– Неужели, – иронично скривился пан доктор. – Я вижу какие‑то руки, лист растения и полумесяц. Не спорю, композиция занятная, но что же тут дьявольского? Насколько мне известно, у него другие знаки. Козлиная голова или…

– Да что вы понимаете!

Спор длился долго и закончился решением броши изъять и девочкам не отдавать до их отъезда в июне. Стоит ли говорить, что это было равнозначно объявлению войны? Дана понимала – действовать нужно сейчас. А способ был ей давно известен.

Чтобы что‑то получить, нужно чем‑то пожертвовать, и она безошибочно определила меру. Ценность жертвы не в ее стоимости и даже не в количестве пролитой крови. Ценность в потере, в чувстве утраты.

Несмотря на питаемое ею отвращение, он знал запах ее рук. Он не понял подвоха, когда учуял в этих руках лакомство. Он даже не пискнул, когда руки сжали его крепче, чем кто‑либо когда‑либо сжимал. Он слишком привык к ласке, к играм. Но, когда его прижали к полу лапками кверху, а острие прижалось к палевой шерсти на ребрах, игра кончилась.

Ей не хватило ни сил, ни ловкости, чтобы совершить все одним ударом. Она заносила маникюрные ножницы снова и снова, а на ее руках остались следы предсмертной борьбы. Когда все кончилось, она не пошла в лазарет, просто промыла руку под струей воды и сбрызнула длинные царапины припрятанными духами, чтобы уберечься от инфекции.

Безжизненное тельце пана Бусинки – истерзанное, изломанное, мало напоминающее его самого при жизни – Дана оставила гнить в углублении под каменной ступенью крыльца. Таким образом она принесла дар всему пансиону.

Избавь, сотри. Уничтожь. Убери с дороги.

На клочке бумаги, вырванном из тетради, было имя.

И мстительный дух наконец внял ее молитвам. Принял ее подношение.

Кася долго искала своего друга. Когда он стал совсем самостоятельным, то начал часто убегать куда‑то в глубь стен пансиона. Иногда не возвращался целыми днями, но, когда прошла неделя, Кася начала волноваться.

– А вы не видели пана Бусинку? – спросила она за ужином. – Может, он забегал в ваши комнаты?

Девочки только покачали головами. Разговор был им неприятен, а Магда и вовсе стала такой же неразговорчивой, как Клара. И меньше всего на свете она желала