Сборник "Профессия: ведьма" - Ольга Громыко

Посмотрел на меня Кощей недоверчиво, подвоха какого ожидает:

– Книжки нет, да я и без нее знаю… Если расскажу, обещаешь без меня по полкам не лазить, книг колдовских не трогать?

Делать нечего, пообещала. Взмахнул чернокнижник рукой – прямо из воздуха меленка малая соткалась: висит над полом, колесом вертит, чисто муха крыльями. Не утерпела я, ткнула в нее пальцем Кощею на потеху, – палец насквозь прошел, не коснувшись.

– Ну, слушай, Василиса, внимательно – два раза повторять не буду.

В меленке сей же час стенки исчезли, все устройство видать. Кощей по нему перстом указательным водит да так складно и понятно объясняет – заслушаешься! Вот тут колесико резное, шестерней прозывается, там другое и третье, все друг друга толкают, жернова вертят. У меня глаза загорелись, щечки раскраснелись, то и дело перебиваю, выспрашиваю – почему непременно так быть должно? А ежели эдак? Кощей сам увлекся, заодно рассказал, как гусли-самогуды играют, сапоги-скороходы бегают и отчего ступа летает, а Баба Яга без нее падает…

Долго ль, коротко ль – воевода в библиотеку заглянул:

– Куда ты, Кощей, запропал? Второй час во дворе жду не дождусь, сговорились же после завтрака силушку молодецкую на мечах попытать!

Отодвинулись мы друг от друга скоренько, чтобы Черномор не подумал чего. Кощей колдовство свое развеял, меня вперед пропустил и дверь замкнул – не засовом, словом чародейским, а каким – я не расслышала.

Скучно мне одной в тереме сидеть. У батюшки-то челядь постоянно лбами в коридорах сталкивалась, сенные девки по первому клику прибегали – сказками да играми царских детищ потешать, здесь же окромя Матрены с Прасковьей Лукинишной только две девки-чернавки, мальчонка на побегушках да старик-прислужник числятся. Конюх на конюшне и ночует, в терем даже не заходит.

Глянула я в окно, – во дворе Кощей с воеводой на тупых мечах бьются, всю домашнюю птицу лязгом пораспугали. У Черномора Горыныча меч так рыбкой и плещется, Кощей же едва отмахиваться поспевает. Воевода, видать, насмешничает – то рукой свободной в затылке поскребет, то зевнет напоказ.

Озлился Кощей, перекинул меч в левую руку и давай воеводу теснить! Прижал к самому забору, воевода меч опустил, что-то втолковывает, Кощей головой кивает. Вернулись на середину двора, снова мечами зазвенели.

Спустилась я на кухню, а там Прасковья Лукинишна вареники затеяла лепить: раскатала тесто тоненько, кубком перевернутым кружочки малые пропечатывает. А вареники-то с вишнями, ягодой моей любимой, ну как тут уйти? Подсела я на краешек лавки, поближе к миске:

– Дозволь, бабушка, тебе подсобить!

Растаяла стряпуха:

– Спасибо, деточка, я и сама управлюсь, не пачкай рученек белых…

А рученьки не такие уж и белые: деточка их тут же в миску с ягодой запустила, соком измазалась. Смекнула Прасковья Лукинишна, что, ежели меня работой не занять, вареники и вовсе без начинки останутся.

– Лепи, Василисушка, вареники да сахарку не забудь по кусочку положить.

Сахарку мне и по два не жалко – я до сластей охотница великая, а уж от вареников с вишней меня за косу не оттащишь.

В четыре руки любое дело спорится, за разговором же время и вовсе незаметно летит.

– Никак я, бабушка, в толк не возьму: зачем полдня у печи стоять, если Кощей в ладоши плеснет, – вареники сами на стол прилетят, да еще и в сметанке по дороге искупаются?

– Да ну его к лешему, колдовство это ваше новомодное! – негодующе машет рукой стряпуха. – Почем я знаю, где те вареники летали? А тут все свое, домашнее, с пылу-жару, для здоровья дюже пользительное… Пущай себе Костюша с басурманами колдует, а на кухню, пока я жива, нет ему дороги!

Только бабка отвернулась – я за солонку и вместо сахара ложку соли в вареник всыпала, защипала скоренько. Вот, думаю, потеха будет – в батюшкином тереме мы с сестрицами нарочно стряпух просили один вареник присолить, гадали, которой повезет. Удачливая, значит!

Прасковья Лукинишна ворчит беспрерывно; я уж разглядела, что старуха она предобрая, ан не может без этого.

—…воевода этот беспутный, – нет бы ему в чистом поле с дружиной стоять! – все в тереме околачивается, роздыху Костюше не дает: то на охоту его тянет, то вон на мечах изводит…

Я, как могу, старушку утешаю:

– Что ему в поле делать, ежели врага и в помине нет, а явится – до дружины скакать полчаса.

– Как Марья Моровна Костюшу полонила, небось не поспел доскакать! – перечит старуха, кубком по тесту стучит сердито – будто тараканов бьет. – Три месяца эта лиходейка Костюшу в темнице на двенадцати цепях держала, жаждой-голодом морила, измывалась всячески, руку поломала… Силу колдовскую она из него тянула, да вместе с ней здоровье-то и повытянула, с тех пор он и доходяш-ший такой, ничего есть не хочет – бегай за ним с утра до вечера с ложкой, как за дитем малым, чтобы с голоду не помер!

– Да разве он может помереть? – дивлюсь я. – Он же бессмертный!

– Бессмертный, как же! Земля слухами полнится… – посмеивается Прасковья Лукинишна, тесто разминая. – Везучий да живучий не в меру, другой бы на его месте и недели в темнице не выдюжил, а с Костюши как с гуся вода, поседел только в неполных двадцать семь годков. Вот и пошло – бессмертный да бессмертный. Месяца в постели не вылежал, снова ему в тереме не сидится: с басурманами связался, жен понатаскал, одна другой страшнее да вздорнее, иной раз ждешь не дождешься, пока ее черти приберут…

Спохватилась я, что один и тот же вареник в третий раз защипываю, он у меня уже на блин смахивать стал – до того заслушалась:

– А как он из полона убежал?

– Моровны дружок сердешный выпустил по незнанию, поднес напиться, а ключевая вода чародеям силы возвращает. Люди бают, она дружка в сердцах-то на куски изрубила, в бочку засмолила и в море бросила… Костюша же в терем чуть живой заявился, у порога свалился, тут только воевода переполох поднял, давай дружину скликать, чародеев знакомых на подмогу звать. Пошли войной на терем Моровны, а там уж пусто – уползла змеища, теперь ищи-свищи ее… Сходи-ка ты, Василисушка, за водой, колодезь-от во дворе у ворот, поставим воду греться на вареники.

Взяла я коромысло резное, ведерки нацепила, спустилась к колодцу. Раз ворот провернула, другой, слышу – окликает меня кто-то. Гляжу – стоит за воротами старуха убогая, клюкой суковатой подпирается. До чего отвратная бабка: платье ветхое, волос грязный, лицо сморщенное да злобное. Просит жалобно: