Аська - Игорь Михайлов

Поддерживают лагерь три кита.

Китовьи имена: Мат, Блат, Туфта.

Минувшего сравненьем не тревожь:

без Мата в лагере не проживешь!

Чтоб не дразнить смирением врага,

грози бандюге "посшибать рога",

"бери на горлышко", чтоб "хвост не поднимал"

блатарь зазнавшийся, немыслимый нахал,

не то - гляди: "надыбает слабинку"

придется и под дрын подставить спинку!

Кит номер два - солидней и мощней:

без Блата в лагере прожить еще трудней!

Ты с каждым лагерным аристократом

связаться должен самым тесным блатом.

С кем нужен блат? С бухгалтером, с трудилой,

с прорабом, с поваром, с десятником, с лепилой,

с охраной, с воспитулею, с вахтером,

с завхозом, с хлеборезом и с каптером,

с завбаней, с парикмахером... Хоть здесь

представлен список далеко не весь

с таким комплектом ты в натуре сыт,

пригрет, одет, и мыт, и даже брит.

Кит номер три - великая Туфта,

с кем рядом Мат и Блат - одна тщета!

Ведь без нее - будь лучшим работягой

кончая срок, ты станешь доходягой...

А матушка Туфта научит нас,

как сытым быть- и сил сберечь запас:

как, скажем, складывая торф с боков,

в середку льдину громоздить за льдиной,

чтоб штабель величавою картиной

вздымался аж до самых облаков,

чтоб у костра покуривать полсмены

и числиться при этом рекордсменом...

Экономисты, техники, врачи

мы все туфтим... Покорствуй и молчи!

Нет, пыл надежд в герое не угас...

Его печалил вывод слишком скорый,

что в лагерях работают у нас

по специальности - одни лишь воры

да стукачи: для этих и для тех

мир радужен, им жаловаться грех...

Все это так. Но есть и исключенья:

врач и бухгалтер - вот где дефицит...

Был явно путь второй ему закрыт,

и он надумал взяться за леченье.

В то время - при начале всех начал,

в Печлаге, средь бездарности унылой,

кто аспирин от йода отличал

тот был уже вполне культурной силой...

Однажды на этапе, где лекпом

понадобился срочно, был экзамен

произведен ему, и он легко

лепилы лагерного облечен был саном.

Теперь есть шансы, притаившись, выжить,

себя не разрешив бездарно выжать

до капельки, бог весть по чьей вине...

И он бы кантовался полусонно,

от всех мирских событий отдаленный,

когда бы там, за лагерною зоной,

война не кочевала по стране.

Что плохо там, на фронте - каждый знал,

поскольку нам в то время неуклонно

грозила вновь режимная колонна,

грозили тачка и лесоповал.

Газет уж больше года не читая,

судить могли мы, что творилосьт а м ,

по вохровскому отношенью к нам:

как бы температурная кривая

от снисходительности к зверству: "Встать!"

Шмон среди ночи. Пятьдесят восьмую - 22)

за вахту, на этап! Ее, родную,

всю вместе снова велено согнать...

Учуяв гибель, с горя ловкачи,

мы расползались вновь, как тараканы.

Глядишь, спасут знакомые врачи

пригреемся, зализывая раны,

пока опять (о, наш злосчастный крест!)

до нас дойдет приказ собачий этот:

повыковыривать из лазаретов

и всяких прочих теплых злачных мест.

Так в ваньку-встаньку мы игрались с ними,

назначенные на износ, на слом...

Они: опять на общие вас снимем!

А мы: опять в придурки уползем!

Однажды Скорин вырваться не мог

с какой-то там колонны сверх-опальной

три месяца. Занудливый стрелок

над ним в порядке индивидуальном

взял шефство, поднимая злобный крик,

коль он поставит тачку хоть на миг. 23)

Труд непосильный, голод и мороз

давили скопом, доводя до слез.

Лишь чудом, до предела изнуренный,

он вырвался с той дьявольской колонны,

когда уж начал доходить всерьез.

Здесь он предстанет нам в обличье новом,

поскольку был он прикомандирован

к той слабкоманде, хилой и больной,

что направлялась в дальнюю больницу

не без надежды тайной подкормиться

в сельхоз "Кось-ю", уже воспетый мной. 24)

Здесь, кроме работяг обычных, были

СК-1 и даже СК-2:25)

и те, что только ползали едва,

и те, что неходили- д о х о д и л и...

Когда ж этап был заведен в ворота,

уже священнодействовал там кто-то

в халате белом - очевидно, врач:

сердясь на хлопотливую работку,

всех отправлял он на санобработку

и собирался их сортировать:

кто в лес, кто по дрова, быть может, сходит,

а кто уж вовсе ни на что не годен.

"Вот это да! - подумал Скорин. - Значит,

меня опять на общие назначат?

Тут что-то ситуация не та:

лепилы должность прочно занята!"

Но, помня лозунг "Не тушуйся!" - скромно

потопал он знакомиться в медпункт:

ведь есть же некий - не последний - пункт,

на коем зиждется весь этот быт наш темный.

Здесь взваливать ужасно обожают

свою работу на плечи других

(как в армии - но там не обижают

того, кто исполнителен и тих).

И клюнуло. Хотя и нелегально,

но был он тут пригрет со специальной

обязанностью: помогать лечить,

быть при разводе в час унылый, ранний ,

нести дежурство при больных ночами,

поносы их и рвоты облегчая,

и сводки медстатистику строчить,

хитро шифруя вид заболеваний -26)

все делая, короче, за врача,

на лишние нагрузки не ворча.

Так вновь обрел он скромный, но успех,

коллеги милосердие изведав...

Керим Саидович Нурмухамедов,

коварный подозрительный узбек,

имел загадочный и важный вид,

был замкнут, молчалив и деловит.

Бог знает, врач ли (может и лекпом),

но комбинатор редкостный притом!

Стукач? То неизвестно никому:

не он являлся к куму - тот к нему.

Сидел подолгу, но был кум, возможно,

какой-нибудь болезнью болен сложной...

Во всяком случае, впервые Скорин

такое видел в лагере. Он вскоре

сообразил, вникая в странный быт,

что - весь в неведомых каких-то тайнах

Керим Саидыч явно не случайно

живет воистину как сибарит:

в двухкомнатной хибарке недурной

спит с постоянной лагерной женой

нахальною раскормленной бабенкой,

брезгливо обходящей всех сторонкой.

Пред Томкой надлежало лебезить:

невзлюбит - враз со свету может сжить,

лишь стоит ночью ей шепнуть Кериму:

мол, роет яму под тебя незримо...

Она все норовила строить глазки

герою нашему. Он каждый раз

гадал, что правильней: ответить лаской,

поглядывать ли на нее с опаской

иль подымать и не пытаться глаз?

Ему казалось, будто бы Керим

престранно щурится, встречаясь с ним.

Неужто к Скорину он ревновал, чудило?

До шашней ли ему любовных было!

Решил он,чтобы не свалиться в пропасть,

избрать срединный путь, бывая там:

разыгрывать желание - и робость,

смущение - с восторгом пополам...

Керим, конечно, жаден не был, нет...

Конспиративные соображенья

его удерживали от кормленья

помощничка: ведь где ни тронь - секрет...

(Что было сверхнаивно и напрасно:

как будто все ему и так не ясно.

Хоть, впрочем, разве редко это было,

чтоб доброта о подлость обожглась?)

Тамарочка, конечно б, подкормила,

но... дорого б кормежка обошлась!

В хибару их впускаемый нечасто,

не мог не видеть Скорин, что порой

Керим Саидыч шу-шу-шу с начальством

и шу-шу-шу с начальничьей женой;

что зоркий страж перестает быть зорким,

когда Саидычу в его семейный дом

то с кухни тащат, то, глядишь, с каптерки

за свертком сверток, узел за узлом.

Керимовы не пропадали знанья,

он все включал в магический свой круг:

и связь с вольняшками на основанье

взаимно моющих друг друга рук,

лекарства дефицитные, аборты,

спиртяги нескудеющий запас

все махинации, любого сорта,

шли в дело, помогая в нужный час.

Но Скорин не возревновал к коллеге

с подобным изобильем привилегий,

хоть при Кериме, что и царь и бог,

был даже не божок и не царек,

и не придурок, а полупридурок,

завидующий каждому из урок.

Из побывавших на режимной всякий

поймет, что парню стала жизнь мила,

хоть и похавает-то только в меру

пшеничную баландочку, к примеру,

хотя и спит средь доходяг в бараке,

не удостоясь своего угла.

Ему казалось: много ли мне надо?

Дотянем срок и без своей норы.

Но так казалось лишь до той поры,

когда однажды, будто бы с досадой,

Керим промолвил, подтянув штаны:

-"Баб на колонну к нам пригнать должны!

Ищи себе хорошую забаву,

а коль полезешь к Томке - не прощу!"

Уже не подозрительным - лукавым

вдруг сделался Керимовский прищур.

Что там произошло в его мозгах?

Как разобраться в азиатских штучках?

С души Керима разбегались тучки,

он просто прояснялся на глазах.

Вот руки он потер, чему-то рад,

на Скорина кидая острый взгляд,