Альтернативная реальность - Александр Архиповец

Вдохнул поглубже. С губ (оказывается, у меня уже есть губы) сорвался тяжелый стон. Сделав сверхусилие, открыл глаза…

Небо! Необычайно высокое и зеленовато-голубое! У нас такого не бывает! То ли озона побольше, то ли атмосфера почище. Малюсенькие белые тучки неспешно плывут по бескрайнему океану лазури. Слепяще-оранжевый диск, миновав зенит, уже клонится к горизонту. Что-то еще не так! Ну, конечно же! Воздух! Совсем другой! Сладкий, пьянящий. Полон аромата трав и цветов, влаги близкой воды и еще чем-то неведомого, но невероятно прекрасного. Тягучий, словно старое доброе вино.

Желая сполна насладиться неожиданным счастьем, вновь закрыл глаза. И дышал, дышал…

Как должны быть счастливы люди, живущие в этом мире! Неужели они не понимают и не ценят таких простых вещей?

— Диду! Глянь! Похоже, вновь преставился…

— Нет, Омельку. Смотри, как ровно дышит. Будет жить. Чудно. Ни кровинки, ни царапинки… И откуда только взялся? На бусурмана, кажись, не похож… На козака – тоже. Поляк, что ли? Так голова брита… Поляки бреют? Или нет?

— Ой, не знаю, диду! Делать-то что станем?

— Да Бог его знает! Сам не пойму! Нужно ехать за хлопцами в село… Самим не справиться… А там… там пусть отаман думает… Наверно, ты таки давай, иди. Только смотри осторожненько, довбанка течет, смотри не утопни! Да и одежонку какую прихвати… Срам-то прикрыть… Прости Господи!

Я вновь, на этот раз незаметно, приоткрыл глаза. Посмотрел на "туземца". Хотя какой там туземец! Козлобородый говорил: во мне двадцать пять процентов украинской крови. Значит – предок. А может, врал мерзавец?

Сказать честно – особо предок не впечатлил: худое, по-стариковски морщинистое лицо. В одном глазу бельмо, другой – непонятно серого цвета, испытующе глядит сквозь прищуренное веко с недоверием и недовольством. Из-под соломенной с широкими полями шляпы клочками торчат посеревшие от грязи волосы. Седая борода и длинные, рыжие от табака усы возле синеватых губ. В беззубом рту – глиняная трубка, зажатая в трехпалой кисти. Другой рукой (на которой все положенные пять пальцев) теребит медный крестик на шее. Рубаха и штаны из грубого домотканого полотна, тоже далеко не первой свежести.

Так что он там говорил на счет срама?

Пришлось задействовать телепатию. Ах да! Я до сих пор нагой. Прикрыть срам – значит одеться. Ну что ж, это не лишнее…

Внушая предку свою беспомощность и беззащитность, взывал к чувству жалости и сострадания.

Вообще-то, я не особо сентиментален и переборчив в средствах, для пользы дела способен и не на такое. Вот хотя бы прикинуться дурачком… Стоп! А ведь идейка-то совсем неплоха… Пусть над ними смеются и дразнят. Зато не придется ничего объяснять. Глядишь – кто-то еще и пожалеет. Быстро привыкнут и перестанут замечать. А ведь мне только того и нужно: немного освоиться, пообвыкнуть…

Широко открыв глаза, глупо заулыбался, больше того, пустил слюни.

— Ты кто? — все еще недоверчиво хмурясь, спросил дед.

В ответ – та же улыбка и еще чуть слюней.

— Да ты дурнык! — казалось, это открытие его не только успокоило, но и обрадовало.

— Зовут-то как? Неужто немой? Господи, нам только убогих… — тут он замолчал и вновь испытующе впился в меня своим водянистым глазом.

Я ощутил тревогу. Где-то недорабатываю. Даря ему свою, становящуюся фирменной, глуповато-счастливую улыбку и новую порцию слюней, с максимальной активностью повел телепатическую атаку: "Да, да, дед! Редкий "дурнык!" Притом абсолютно смирный и безопасный, зато крепкий и весьма-весьма полезный в хозяйстве, ну что твой вол (кажись, так звали их тягловых животных)".

Морщины на лбу деда чуть разгладились. Потер пальцами виски.

— Пить хочешь?

Я радостно закивал. От чрезмерного усилия чуть не разбил затылок. Затем, показывая всем видом, насколько мне тяжело, приподнял голову, и, опершись на локоть, сел. Мне и притворяться особо не пришлось – земля и небо ходили перед глазами ходуном. Вот тебе и одна минутка! До полной регенерации, пожалуй, еще не близко. Пока я бестолково озирался по сторонам, желая внушить сам себе, что все в порядке, вернуть на законные места землю и облака, отошедший в сторону дед вернулся, неся глиняный кувшин с широким горлышком и без ручки.

— На, пей! Кысляк…

Взяв кувшин в трясущиеся руки, я сделал несколько больших глотков. Остановился, прислушиваясь к ощущениям. Комочки кислого молока, перемешанные с сывороткой, ласково пощипывали язык и великолепно утоляли жажду. В голове немного прояснилось.

И тут мне в первый раз по-настоящему стало страшно. Выплюнув попавшую в рот вместе с "кысляком" муху, подумал: "Я никогда раньше не пил "кысляк" и не знаю его вкус. Неужели мозг сам придумал всю гамму? Проделки Хроникона? Генная память? Или я действительно в настоящем, реальном мире, а вся теория проклятущего Ранини – полнейшая чушь!"

Отогнав прочь дурные мысли, вновь приложился к кувшину и оставил его в покое лишь когда увидел дно.

— Хорош кысляк? Понравился?

Я благодарно закивал головой.

— Понимаешь… хоть так… Слава Богу… А то я уже подумав, что совсем… зовут меня Овсием…

Забрав кувшин, Овсий присел в нескольких метрах в сторонке и, достав из широкого кармана штанов огниво (видать, Жаклин не зря растрепала Козлобородому, что я усвоил курс), высек искру. Задымил трубкой. Едкий запах некачественного табака ударил в нос.

Я поморщился и чихнул. Дед же, рассмеявшись, закашлялся. В его груди забулькало, засвистело. Сплюнув на землю, он опять испытующе стал меня разглядывать. Вот уж недоверчивый!

Пришлось опять внушать свою "лояльность". Пошатываясь, я поднялся на ноги.

— Ого! Бугай! Жаль что дурнык! Славный бы козак вышел! Кхе-кхе…

Роста во мне метр восемьдесят пять, вес без малого девяносто. Для нас – это средние показатели. К две тысячи сотому обещают два метра и сто килограмм. Жаклин предупреждала, что "туземцы", тьфу ты, — предки будут поменьше.

Огляделся вокруг. С одной стороны ветер гонит волны по бескрайнему морю камыша, с другой – чуть рябит поверхность полноводной реки. Похоже, мы на острове, часть которого поросла низкорослым кустарником и деревьями.

Что тут делали дед с мальчуганом? Скорее всего, рыбачили.

Невдалеке покосившийся шалаш. Чуть потрескивая, горит костер. Дым, немного поднявшись, шлейфом стелется над камышом, который кажется мне живым. Он едва слышно шепчет о чем-то понятном лишь ему одному, согласно кивает дозревающими, похожими на огромные гаванские сигары, головками.

Когда же пройдет эта бесконечная минутка? Темпоральный шок давно позади! Почему же так хреново?