Том 3. Стихотворения 1866-1877 - Николай Некрасов

Песня («Отпусти меня, родная…»)*

Отпусти меня, родная,Отпусти не споря!Я не травка полевая,Я взросла у моря.

Не рыбацкий парус малый —Корабли мне снятся,Скучно! в этой жизни вялойДни так долго длятся.

Здесь, как в клетке, заперта я,Сон кругом глубокий,Отпусти меня, родная,На простор широкий,

Где сама ты грудью белойВолны рассекала,Где тебя я гордой, смелой,Счастливой видала.

Ты не с песнею победнойК берегу пристала,Но хоть час из жизни беднойТоржество ты знала.

Пусть и я сломлюсь от горя,Не жалей ты дочку!Коли вырастет у моря —Не спастись цветочку

Всё равно! Сегодня счастье.Завтра буря грянет,Разыграется ненастье,Ветер с моря встанет,

В день один песку нагонитНа прибрежный цветикИ навеки похоронит!..Отпусти, мой светик!..

Человек сороковых*

…Пришел я к крайнему пределу…Я добр, я честен; я служитьНе соглашусь дурному делу,За добрым рад не есть, не пить,Но иногда пройти сторонкойВ вопросе грозном и живом,Но понижать мой голос звонкийПеред влиятельным лицом —Увы! вошло в мою натуру!..Не от рожденья я таков,Но я прошел через цензуруНезабываемых годов.На всех, рожденных в двадцать пятомГоду, и около того,Отяготел жестокий фатум:Не выйти нам из-под него.Я не продам за деньги мненья,Без крайней нужды не солгу…Но — гибнуть жертвой убежденьяЯ не могу… я не могу…

Перед зеркалом*

Шляпа, перчатки, портфейль,Форменный фрак со звездою,Несколько впалая грудь,Правый висок с сединою.

Не до одышки я толст,Не до мизерности тонок,Слог у меня деловой,Голос приятен и звонок…

Только прибавить бы лба,Но — никакими судьбами!Волосы глупо торчатТотчас почти над бровями.

При несомненном уме,Соображении быстром,Мне далеко не пойти —Быть не могу я министром.

Да, представительный лобНеобходим в этом сане,Вот Дикобразов Прокоп…Счастье, подумаешь, дряни!

Случай вывозит слепойЭту фигуру медвежью:Лоб у него небольшой,Но дополняется плешью…

. . . . . . . . . . . . . . .

1867

Суд*

«Однажды, зимним вечерком»Я перепуган был звонком,Внезапным, властным… Вот опять!Зачем и кто — как угадать?Как сладить с бедной головой,Когда врывается толпойВ нее тревожных мыслей рой?

Вечерний звон! вечерний звон!Как много дум наводит он!

За много лет всю жизнь моюПрипомнил я в единый миг,Припомнил каждую статьюИ содержанье двух-трех книг,Мной сочиненных. ВспоминалЯ также то, где я бывал,О чем и с кем вступал я в спор;А звон неумолим и скор,Меж тем на миг не умолкал,Пока я брюки надевал…

О невидимая рука!Не обрывай же мне звонка!Тотчас я силы соберу,Зажгу свечу — и отопру.Гляжу — чуть теплится камин.Невинный «Модный магазин»(Издательницы Софьи Мей)И письма — память лучших дней —Жены теперешней моей,Когда, наивна и мила,Она невестою была,И начатый недавно труд,И мемуары — весом в пуд,И приглашенья двух вельмож,В дома которых был я вхож,До прейскуранта крымских вин —Всё быстро бросил я в камин!И если б истребленья духНасытить время я имел,Камин бы долго не потух.Но колокольчик мой звенелЧто миг — настойчивей и злей.Пылай, камин! Гори скорей,Записок толстая тетрадь!Пора мне гостя принимать…

Ну, догорела! ВыхожуВ гостиную — и нахожуЖену… О, верная жена!Ни слез, ни жалоб, лишь бледна.Блажен, кому дана судьбойЖена с геройскою душой,Но тот блаженней, у когоНет близких ровно никого…«Не бойся ничего! поверь,Всё пустяки!» — шепчу жене,Но голос изменяет мне.Иду — и отворяю дверь…Одно из славных русских лицСо взором кротким без границ,Полуопущенным к земле,С печатью тайны на челе,Тогда предстал передо мнойАдминистратор молодой.Не только этот грустный взор,Формально всё — до звука шпорТак деликатно было в нем,Что с этим тактом и умомОн даже больше был бы мил,Когда бы меньше был уныл.Кивнув угрюмо головой,Я указал ему на стул,Не сел он; стоя предо мной,Он лист бумаги развернулИ подал мне. Я прочиталИ ожил — духом просиял!

Вечерний звон, вечерний звон!Как много дум наводит он!Порой таких ужасных дум,Что и действительность самаНе помрачает так ума,Напротив, возвращает ум!

«Судить назначено меняПри публике, при свете дня! —Я крикнул весело жене. —Прочти, мой друг! Поди ко мне!»Жена поспешно подошлаИ извещение прочла:«Понеже в вашей книге естьТакие дерзкие места,Что оскорбилась чья-то честьИ помрачилась красота,То вас за дерзость этих местНачальство отдало под суд,А книгу взяло под арест».И дальше чин и подпись тут.Я сущность передал — но слог…Я слога передать не мог!Когда б я слог такой имел,Когда б владел таким пером,Я не дрожал бы, не бледнелПеред нечаянным звонком…

Заметив радость, а не злостьВ лице моем, почтенный гостьЛюбезно на меня взглянул.Вновь указав ему на стул,Я папиросу предложил,Он сел и скромно закурил.Тогда беседа началасьО том, как многое у насНесовершенно; как далекТот вожделенный идеал,Какого всякий бы желалРодному краю: нет дорог,В торговле плутни и застой,С финансами хоть волком вой,Мужик не чувствует добра,Et caetera, et caetera…Уж час в беседе пролетел,А не коснулись между темМы очень многих важных тем,Но тут огарок догорел,Дымясь, — и вдруг расстались мыСреди зловония и тьмы.

Ну, суд так суд! В судебный залСберется грозный трибунал,Придут враги, придут друзья,Предстану — обвиненный — я,И этот труд, горячий трудАнатомировать начнут!

Когда я отроком блуждалПо тихим волжским берегам,«Суд в подземелье» я читал,Жуковского поэму, — там,Что стих, то ужас: темный сводГрозя обрушиться, гнетет;Визжа, заржавленная дверьПоет: «Не вырвешься теперь!»И ряд угрюмых клобуковПри бледном свете ночников,Кивая, вторит ей в ответ:«Преступнику спасенья нет!»Потом, я помню, целый годВо сне я видел этот свод,Монахов, стражей, палачей;И живо так в душе моейТо впечатленье детских дней,Что я и в зрелые годаБоюсь подземного суда.Вот почему я ликовал,Когда известье прочитал,Что гласно буду я судим,Хоть утверждают: гласность — дым.Оно конечно: гласный суд —Всё ж суд. Притом же, говорят,Там тоже спуску не дают;Посмотрим, в чем я виноват.(Сажусь читать, надев халат.)

Каких задач, каких трудовДля человеческих головВраждебный рок не задавал?Но, литератор прежних дней!Ты никогда своих статейС подобным чувством не читал,Как я в ту роковую ночь.Скажу вам прямо — скрытность прочь, —Я с точки зрения судьиВсю ночь читал мои статьи.И нечто странное со мнойПроисходило… Боже мой!То, оправданья подобрав,Я говорил себе: я прав!То сам себя воображалТаким злодеем, что дрожалИ в зеркало гляделся я…Занятье скверное, друзья!

Примите добрый мой совет,Писатели грядущих лет!Когда постигнет вас беда,Да будет чужд ваш бедный умСудебно-полицейских дум —Оставьте дело до суда!Нет пользы голову трудитьНад тем, что будут говоритьТе, коих дело обвинять,Как наше — книги сочинять.А если нервы не уснутНа милом слове «Гласный суд»,Подлей побольше рому в чайИ безмятежно засыпай!..

Заснул и я, но тяжек сонТого, кто горем удручен.Во сне я видел, что геройМоей поэмы роковойС полуобритой головой,В одежде арестантских ротВдоль по Владимирке идет.А дева, далеко отстав,По плечам кудри разметав,Бежит за милым, на бегуНыряя по груди в снегу,Бежит, и плачет, и поет…

Дитя фантазии моей,Не плачь! До снеговых степей,Я знаю, дело не дойдет.В твоей судьбе средины нет:Или увидишь божий свет,Или — преступной признана —С позором будешь сожжена!Итак, молись, моя краса,Чтобы по милости твоейНе стали наши небесаЕще туманней и темней!

Потом другой я видел сон,И был безмерно горек он:Вхожу я в суд — и на скамьяхДрузей, родных встречает взор,Но не участье в их чертах —Негодованье и укор!Они мне взглядом говорят:«С тобой мы незнакомы, брат!»— «Что с вами, милые мои?» —Тогда невольно я спросил;Но только я заговорил,Толпа покинула скамьи,И вдруг остался я один,Как голый пень среди долин,Тогда, отчаяньем объят,Я разревелся пред судомИ повинился даже в том,В чем вовсе не был виноват!..

Проснувшись, долго помышлялЯ о моем жестоком сне,Мужаться слово я давал,Но страшно становилось мне:Ну, как и точно разревусь,От убеждений отрекусь?Почем я знаю: хватит силИли не хватит — устоять?..И начал я припоминать,Как развивался я, как жил:Родился я в большом дому,Напоминающем тюрьму,В котором грозный властелинСвободно действовал один,Держа под страхом всю семьюИ челядь жалкую свою;Рассказы няни о чертяхВносили в душу тот же страх;Потом я в корпус поступилИ там под тем же страхом жил.Случайно начал я писать,Тут некий образ посещатьМеня в часы работы стал.С пером, со стклянкою чернилОн над душой моей стоял,Воображенье леденил,У мысли крылья обрывал.Но не довольно был он строг,И я терпел еще за то,Что он подчас мой труд берегИли вычеркивал не то.И так писал я двадцать лет,И вышел я такой поэт,Каким я выйти мог… Да, да!Грозит последняя беда…Пошли вам бог побольше сил!Меня же так он сотворил,Что мимо будки городскойИду с стесненною душой,И, право, я не поручусь,Что пред судом не разревусь…

Не так счастливец молодойИдет в таинственный покой,Где, нетерпения полна,Младая ждет его жена,С каким я трепетом вступалВ тот роковой, священный зал,Где жизнь, и смерть, и честь людейВ распоряжении судей.Герой — а я теперь герой —Быть должен весь перед тобой,О публика! во всей красе…Итак, любуйся: я плешив,Я бледен, нервен, я чуть жив,И таковы почти мы все.Но ты не думай, что тебяХочу разжалобить: любяСвой труд, я вовсе не ропщу,Я сожалений не ищу;«Коварный рок», «жестокий рок»Не больше был ко мне жесток,Как и к любому бедняку.То правда: рос я не в шелку,Под бурей долго я стоял,Меня тиранила нужда,Гнела любовь, гнела вражда;Мне граф <Орлов> мораль читал,И цензор слог мой исправлял,Но не от этих общих бедЯ слаб и хрупок как скелет.Ты знаешь, я — «любимец муз»,А невозможно рассказать,Во что обходится союзС иною музой; благодатьТому, чья муза не бойка:Горит он редко и слегка.Но горе, ежели онаСлаволюбива и страстна.С железной грудью надо быть,Чтоб этим ласкам отвечать,Объятья эти выносить,Кипеть, гореть — и погасать,И вновь гореть — и снова стыть.Довольно! Разве досказать,Удобный случай благо есть,Что я, когда начну писать,Перестаю и спать, и есть…

Не то чтоб ощутил я страх,Когда уселись на местахИ судьи и народ честной,Интересующийся мной,И приготовился читатьТот, чье призванье — обвинять;Но живо вспомнил я тогдаСчастливой юности года,Когда придешь, бывало, в классИ знаешь: сечь начнут сейчас!

Толпа затихла, началсяДоклад — и длился два часа…

Я в деле собственном моем,Конечно, не судья; но в том,Что обвинитель мой читал,Своей статьи я не узнал.Так пахарь был бы удивлен,Когда бы рожь посеял он,А уродилось бы зерноНи рожь, ни греча, ни пшено —Ячмень колючий, и притомНаполовину с дурманом!О прокурор! ты не статью,Ты душу вывернул мою!Слагая образы мои,Я только голосу любвиИ строгой истины внимал,А ты так ясно доказал,Что я законы нарушал!

Но где ж не грозен прокурор?..Смягченный властию судей,Не так был грозен приговор:Без поэтических затей,Не на утесе вековом,Где море пенится кругомИ бьется жадною волнойО стены башни крепостной, —На гаупвахте городской,Под вечным смрадом тютюна,Я месяц высидел сполна…Там было сыро; по угламБелела плесень; по стенамКлопы гуляли; в щели рамДул ветер, порошил снежок.Сиди-посиживай, дружок!Я спать здоров, но сон был плохПо милости проклятых блох.Другая, горшая беда:В мой скромный угол иногдаЯвлялся гость: дебош ночнойСвершив, гвардейский офицер,Любезный, статный, молодойИ либеральный выше мер,День-два беседовал со мной.Уйдет один, другой придетИ те же басенки плетет…

Блоха — бессонница — тютюн —Усатый офицер-болтун —Тютюн — бессонница — блоха —Всё это мелочь, чепуха!Но веришь ли, читатель мой!Так иногда с блохами бойБыл тошен; смрадом тютюнаТак жизнь была отравлена,Так больно клоп меня кусалИ так жестоко донималЧто день, то новый либерал,Что я закаялся писать…Бог весть, увидимся ль опять!..

Зимой поэт молчал упорно,Зимой писать охоты нет,Но вот дохнула благотворноВесна — не выдержал поэт!Вновь пишет он, призванью верен.Пиши, но будь благонамерен!И не рискуй опять попастьНа гаупвахту или в часть!

«Умру я скоро. Жалкое наследство…»*