Падение Калико - Кери Лэйк

— Они, наверное, забрали ее кости!

Слезы текут по ее щекам, и она отводит от меня взгляд, принимая свою сумку с той же апатией, с какой несомненно принимает свои обстоятельства.

— Побереги свои слезы. Тебе понадобятся жидкости, когда солнце будет самым жарким. Я не хочу быть холодной с ней, но смерть моей матери сделала меня несчастным пастухом моей сестры, и я отказываюсь подводить ее. Остановившись на мгновение, я изо всех сил пытаюсь вспомнить жизнь в десять лет, невинность и наивность такого возраста, но четыре тяжелых года выживания сделали мое сердце слишком каменным, чтобы сопереживать ей. Тем не менее, я заставляю себя быть мягче. В конце концов, мы обе потеряли мать.

— Мы посмотрим, что осталось, и похороним ее.

Со слезами на глазах кивая, она вытирает мокрые щеки и просовывает руки через плечевые ремни своего рюкзака. Взяв ее за руку, я веду ее к двери и кладу ладонь на ручку, останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Что бы ни лежало по ту сторону, это то, чему суждено быть, и я не могу вернуться и что-либо изменить.

Я не могу остановить ее.

Дверь тяжелее, чем раньше, и моя рука почти подгибается под ее весом, когда я толкаю ее, открывая навстречу пыли, разносимой ветром. Быстрый осмотр не показывает никаких признаков Бешенных, и я тихо крадусь вдоль здания, пока не достигаю того, что когда-то было главной дорогой через Палм-Спрингс.

Примерно в двадцати ярдах от нас лежит туша, изуродованная до такой степени, что я могу различить только небольшие лоскутки кожи и плоти поверх костей. Каштановые волны ее волос, перепачканные грязью и кровью, развеваются на ветру. Воздух застревает в моих легких, каждый вдох с трудом проходит через мое пересохшее горло, когда мы вдвоем приближаемся к ней. Брайани скулит позади меня, оттягиваясь назад, когда я сжимаю ее руку, как будто она не может заставить себя подойти ближе.

Я не принуждаю ее и не отпускаю, но продолжаю. С рыданием, стучащим в моей груди, я позволяю своим ногам нести меня ближе, пока я не оказываюсь над тем, что осталось от моей матери. Рядом с ее изуродованной рукой лежит порванная нитка бус — браслет, который Брайани сделала ей год назад.

Прежде чем я могу это остановить, мои колени ударяются о грязь, ладони распластаны передо мной, в то время как кислотный ожог желчи выливается у меня изо рта и выплескивается на землю. Мой желудок пульсирует от угрозы большего, несмотря на то, что голова говорит мне остановиться. Еще один снаряд попадает в мои пазухи, и меня подташнивает, когда он выходит из моего тела. Холодное и липкое ощущение охватывает меня, и в груди и животе становится пусто. Так же пусто, как и в моем сердце.

Тяжело дыша через нос, я поднимаюсь и смиряюсь с задачей похоронить ее.

Оглядываясь вокруг обломков и пепла зданий, которые нас окружают, мой взгляд останавливается на сломанной половине упавшего уличного знака. Я пробираюсь по выцветшим линиям того, что раньше было дорогой, чтобы поднять его, и постукиваю им по земле в поисках мягкого песка, пока не нахожу его на маленьком пятачке сразу за ореолом крови моей матери.

Металл впивается мне в руки, пока я разгребаю грязь, но час спустя я вырыла в основном неглубокую могилу. Кровь покрывает мои ладони там, где порезы и волдыри горят от попадания песка.

С разорванными штанами нога моей матери полностью обнажена и уже кишит маленькими мухами. Взяв ее содранную лодыжку в руки, я иду чтобы потащить ее к ближайшей могиле, но останавливаюсь, услышав звук рвущейся ткани. Прежде чем я понимаю, что это такое, я держу в руке оторванную конечность моей матери. В моей руке свисают нанизанные мясо и кости, от вида которых у меня кружится голова.

Очередной комок желчи подкатывает к моему горлу, но я подношу тыльную сторону ладони ко рту, чтобы перекрыть его, проглатываю комок и бросаю ее ногу в могилу. Вместо того, чтобы снова тащиться, я падаю на землю рядом с ней, кладу руки на самые покрытые плотью части ее тела и толкаю ее по грязи. Большая часть ее лица изъедена, и только одно глазное яблоко осталось нетронутым, изображение, которое будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

Ее тело переваливается через край ямы в могилу, ладони прилипли к земле, я зажмуриваю глаза, не желая смотреть на ее растрепанное тело, небрежно отброшенное в сторону. Не моя мать. Женщина, которая обнимала меня всю ночь, когда я слегла с лихорадкой. Те же самые руки несли нас с сестрой по суровой пустынной местности, почти без еды и воды, когда мы были маленькими. Та же женщина, которая сдержала троих Рейтов с помощью всего лишь лопаты, чтобы мы с сестрой могли перелезть через забор, когда бежали из нашего улья.

— Прости, мама, — шепчу я, хватая уличный знак рядом с отверстием.

Ослабевшими мышцами я разгребаю грязь, чтобы покрыть ее, чувствуя облегчение, когда больше не вижу ее тела. В этот момент Брайани наконец подходит, встает рядом со мной и опускается на колени у ее могилы. Она вдавливает бусины браслета в мягкую грязь в форме креста над своей могилой.

— Почему она это сделала? — спрашивает она, ее голос полон слез.

— Почему она думала, что выживет?

— Она была не права, Бри. Они сходят с ума, когда их впервые кусают. Помнишь Санчеса?

Он был стариком, который чинил вещи в нашем улье. Он соорудил ловушки вокруг нашего лагеря, чтобы не впускать Рейтов. Однажды ночью он, спотыкаясь, прошел через лагерь, болтая какую-то чушь, и напал на человека из нашего охотничьего отряда. Членам улья удалось усмирить его, и именно тогда они обнаружили два следа от укусов на его руке. Они вывели его за пределы улья, в открытую пустыню, и вернулись без него. Я почти уверена, что Санчес — причина, по которой на наш улей был совершен налет. Когда он умер, никто не потрудился построить новые ловушки.

— В любом случае, Санчес был сумасшедшим.

— Может и так, но он бы никогда ни на кого не напал. Со вздохом я смотрю на могилу моей матери, все еще чувствуя головокружение. До меня еще не до конца дошло, что ее больше нет. Это произойдет, когда пройдет шок и начнут нахлынивать воспоминания. Сейчас мне нужно преодолеть как можно больше миль между мной и этой могилой, потому что, когда боль, наконец, настигнет меня, я знаю, она вышибет из меня жизнь.

— Теперь ты готова?

Вытирая слезы, она кивает и кладет руку на могилу мамы.

— Вера, надежда и любовь. Моя мать всегда была религиозной, но не слишком. Она верила в Бога столько, сколько ей было нужно, и учила нас Библии так,